Семен Подъячев - Мытарства Страница 36

Я нагнулся и развязалъ веревки. Монахъ сѣлъ и, помахавъ руками по воздуху, сказалъ:

— Отекли! — Потомъ, помолчавъ еще, прибавилъ:- ничего не помню, хоть зарѣжь.

Онъ досталъ кисетъ и, закуривъ отъ лампочки, задумался, глядя на огонь. Мы тоже молчали, поглядывая на него.

— А, что, братцы, меня сюда безъ котомки привели? — спросилъ онъ вдругъ, точно проснувшись, и передалъ старику окурокъ.

— Ничего у тебя не было, — сказалъ старикъ, — вотъ, такъ какъ есть… Да тебя откеда взяли-то?

— Да опять же изъ трактира!

— За что?..

— Наскандалилъ я, небось… Ужъ такая замычка у меня подлая.

— А не помнишь?..

— Хоть убей, ничего! Котомкуто, знать, посѣялъ… жалко! Фу ты, провалиться бы тебѣ!

— А было что въ котомкѣ?

— Бѣльишко… еще кое что… рублей на пять.

— А видъ-то цѣлъ ли?

— Видъ при мнѣ… за пазухой, вотъ здѣсь… кому онъ нуженъ?

Мы помолчали… Въ каморкѣ стояла таинственная, полная какихъ-то призраковъ, гнетущая тишина.

— Утро, знать, скоро, — сказалъ старикъ и, обратившись къ задумавшемуся монаху, спросилъ:- А ты куда идешь-то, отецъ?..

— На Калугу иду… къ Тихону… Знаешь?

— Ну, вотъ, какъ не знать… ночевалъ тамъ на странней… Ужъ и странняя тамъ: хуже тюрьмы… А жилъ-то гдѣ? — опять спросилъ онъ.

— Тутъ, въ одномъ монастырѣ, не далеча… А что тебѣ?

— Да такъ… загулялъ, знать?

— Нѣтъ… такъ…

— Руки длинны, а? — спросилъ старикъ и подмигнулъ глазомъ.

Монахъ ничего не отвѣтилъ и задумался.

— Голова, небось, трещитъ? — опять спросилъ старикъ.

— Все трещитъ! — мрачно отвѣтилъ монахъ и, поднявшись съ полу, потянулся, зѣвая во весь ротъ. — А вы какъ сюда попали?

— Мы изъ Питера этапомъ, — отвѣтилъ старикъ и, помолчавъ, спросилъ:- Давно по монастырямъ-то?

— Давно.

— Какъ житьишко-то?.. Живалъ я, только не по здѣшнимъ мѣстамъ… Харчи-то какъ?

— Ничего харчи…

— А ты самъ-то чей?..

— Дальній я… съ Камы… Слыхалъ?.. рѣка такая… въ Волгу пала…

— Знаю… Что-жъ, опять въ монастырь?

— А то кудажъ больше?

— Пьете вы здорово!

— Какъ придется тоже…

— Да, правда, — гдѣ въ монастырѣ денегъ взять?

— Захочешь, такъ найдешь гдѣ, коли ловокъ.

— Извѣстно, ловкому вездѣ ловко… А ты, чтожъ, самъ ушелъ, аль прогнали?

— Прогнали!

— За что?..

— За что, за что… за воровство!

— Свиснулъ?

— А тебѣ что?

— Да такъ… любопытно… скука такъ-то сидѣть, молчать…

— Я часовню обкрадывалъ! — сказалъ монахъ, помолчавъ.

— Ну-у? — удивился старикъ. — Какъ же ты исхитрялся-то?.. разскажи, братъ.

— Такъ и исхитрялся… Вишь ты, братецъ мой, дѣло-то это просто дѣлалось… Наладилъ было я ловко, да сорвалось… Самъ виноватъ: сказалъ товарищу, а онъ, сукинъ сынъ, меня въ яму и всадилъ, подвелъ… забѣжалъ къ игумену съ язычкомъ… Сволочь!… попадется когда-нибудь — голову оторву!..

— Ишь ты! — покачавъ головой, сочувственно произнесъ старикъ, — вотъ такъ товарищъ, ну, ну!?

— Ну и того… поперли меня. Жалко!… Житьишко у меня наладилось было форменное. Деньжонки каждый день… выпьешь, бывало, и закусишь… бабенку пріучилъ… Жалко!..

— Бабенку?!

— Сколько хошь добра этого… сами лѣзутъ.

— Ахъ, сволочь!… Въ святое мѣсто и то отъ нихъ не уйдешь!… Ну, ну! какъ-же ты кралъ-то, скажи…

— А вотъ какъ. Есть, братецъ мой, около монастыря этого, гдѣ жилъ я, часовня на большой дорогѣ, съ версту эдакъ отъ обители, въ честь пророка Предтечи и Крестителя Господня Іоанна. Всѣ, понимаешь, кто ни идетъ и ни ѣдетъ, безпремѣнно въ нее заходятъ. Ну и того… жертвуютъ, кто сколько можетъ… Икона въ часовнѣ-то… большая икона Предтечи и Крестителя Господня Іоанна… Передъ иконой аналойчикъ, а на аналойчикѣ оловянное блюдо для денегъ поставлено, на это блюдо и кладутъ. Ладно. Къ часовнѣ этой старецъ приставленъ — отецъ Августалій, за порядкомъ глядѣть и деньги получать. Старый этотъ самый Августалій, престарый, лѣтъ 80 ему… глухой, дурковатый, видитъ плохо, сидитъ, клюетъ носомъ, молитвы шепчетъ. Отлично. Вотъ я и того… смекнулъ. Вижу, дѣло-то подходящее. Сталъ слѣдить за этимъ старцемъ: когда онъ приходитъ въ часовню, когда уходитъ обѣдать. Замѣтилъ, что онъ поутру не рано ходитъ туда изъ обители, часовъ эдакъ въ семь. Я, понимаешь, возьми, да туда маршъ пораньше. Часовня-то постоянно отпертая стояла, потому тамъ, окромя образа, ничего не было. Ну, ладно. Богомольцы поутру, лѣтнее время, чуть свѣтъ, идутъ по холодку. Ну, я и того… что накладено на блюдѣ, то — въ карманъ себѣ… Ловко?..

— Ловко! — воскликнулъ старикъ. — Ну, ну!..

— Наладилось у меня дѣло… малина!… Передъ большими праздниками хорошо добывалъ… Рубля по полтора, а то и больше.

— Ну-у-у!?.

— Сейчасъ провалиться, не вру… Водочка это у меня каждый день… закусочка… колбаска… рыбка… манность! Все бы ладно, да дернула меня нелегкая, по пьяному дѣлу, разсказать про это пріятелю… Поилъ его, дьявола… угощалъ… а онъ къ игумену, — и разсказалъ все… Ну, меня и намахали… Пошелъ я съ горя да и загулялъ… Какъ сюда попалъ, — не помню.

— А не мало ты, похоже, денегъ побралъ эдакъ-то?..

— Не мало.

— Да, — задумчиво сказалъ старикъ, — денежки эти тебѣ отольются… У кого кралъ то? у пророка, Предтечи Крестителя Господня Іоанна!… Можетъ, какая баба, копѣйку ту какую клала а?.. Слезовую! кровяную! мозольную!… Думала — Богу, анъ ты ее на глотку… Сукинъ сынъ, братъ, ты отецъ, не въ обиду будь тебѣ сказано. Тебѣ за это дѣло, знаешь, что надо?..

— Чего ты меня учишь?.. Наплевать!..

— Наплевать-то наплевать, а счастья тебѣ не будетъ.

— А мнѣ и не надо!

— Что такъ?..

— Да такъ… все одно… Эхъ, да и надоѣло мнѣ все! — воскликнулъ онъ съ тоской. — Кажись, кабы кто застрѣлилъ меня изъ поганаго ружья, — спасибо сказалъ бы.

— Чего-жъ тебѣ не достаетъ?.. человѣкъ ты молодой.

— Надоѣло все!… глаза-бъ не глядѣли! Только и живешь, пока пьянъ… Налакаешься — одурѣешь… все позабылъ: и богатъ, и веселъ!..

— Ну это, братъ, не одному тебѣ, а и всѣмъ такъ-то… Жизнь-то мачиха… жизнь, братъ, задача… Намъ съ тобой и не понять… Не даромъ пословица-то молвится: не такъ живи, какъ хочется, а какъ Богъ велѣлъ.

— Богъ, Богъ! — опять какъ-то отчаянно и злобно воскликнулъ монахъ, — все Богъ! Голова болитъ — Богъ наказалъ! Не спится — Богъ наказалъ! На этапъ попалъ — Богъ наказалъ! Все Богъ… а можетъ, Бога-то и нѣтъ… пугаютъ только насъ, дураковъ.

— Ну, это ты ужъ заливаешь съ пьяныхъ-то глазъ.

— Ничего не заливаю! Сказано: гора двинется съ мѣста, коли попросишь… Ну-ка, коли вѣришь, попроси, чтобы тебя Богъ отсюда вывелъ въ трактиръ… да выпить бы далъ, да закусить… Ты, чай, не жралъ путемъ съ роду… Ну-ка!… а?.. что!

— Дуракъ! — сказалъ старикъ, — теперь всѣ трактиры заперты. — И, помолчавъ еще, сказалъ: А святые-то отцы?.. а мощи-то?

— Мощи… дѣлаютъ, братъ, въ лучшемъ видѣ!..

— Отстань! Ну тебя ко псамъ! И вѣрно: тебя изъ поганаго ружья убить стоитъ… Семенъ! — обратился онъ ко мнѣ,- вотъ, гусь-то, а?..

Я ничего не сказалъ. Монахъ покурилъ и легъ, отвернувшись отъ насъ лицомъ къ стѣнѣ.

— Вѣрь всему, — сказалъ онъ, — дураковъ-то и въ алтарѣ бьютъ… Деньги — Богъ! Уснуть бы, — добавилъ онъ, — да не уснешь… о, Господи!.

— Да, — сказалъ, помолчавъ, старикъ и покачалъ сѣдой головой, — много на свѣтѣ всякаго народу… всякаго… и всякой дуракъ по своему съ ума сходитъ… Гляди, Сёмъ, учись… вѣкъ живи, вѣкъ учись, а дуракомъ помрешь… Такъ ли, а?.. Что присмирѣлъ?.. Давай опять спать… Можетъ, уснемъ, а?.

— Теперь скоро за вами, дьяволы, придутъ! — заворчалъ монахъ.

— Да ужъ одинъ бы конецъ! — отвѣтилъ старикъ и растянулся на полу, — всю душу вымотали! Давай спать, Семенъ, больше ничего. Увидимъ тамъ. Утро вечера мудренѣе. Нечего думать-то… Ложись-ка!..

XXVII

Рано утромъ солдаты разбудили насъ и повели въ дальнѣйшій путь.

Погода утихла. Было тихо и морозно. Заря только что начинала заниматься. Серпъ мѣсяца стоялъ надъ горизонтомъ, медленно погасая подъ лучами разгоравшейся зари. Ночь, какъ бы нехотя и лѣниво, уступала мѣсто короткому зимнему дню.

Дороги не было. Ее совсѣмъ задуло вчерашней мятелью. Мѣстами снѣгъ отвердѣлъ такъ, что не проваливался подъ ногами. Идти было трудно и не спорно. Еловыя вѣшки, скупо натыканныя далеко одна отъ другой, показывали намъ дорогу. Мы шли молча, вязли и злились. Морозъ крѣпчалъ и хваталъ за лицо. Яркое солнце, огромнымъ огненнымъ шаромъ, тихо выплыло изъ-за лѣса. Снѣгъ заискрился и заблестѣлъ такъ, что на него больно стало глядѣть. Направо, въ деревнѣ, затопились печки, и дымъ изъ трубъ тихо, столбами поднимался къ небу. Гдѣ-то вдали звонили въ колоколъ, и откуда-то доносился крикъ: «Но! но!… да, но, дьяволъ тебя задави!..» Вездѣ кругомъ, куда ни посмотришь, было свѣтло и необыкновенно красиво. Природа точно переодѣлась за ночь во все чистое и, свѣтлая и радостная, показалась въ такомъ нарядѣ взошедшему яркому солнцу.