Алексей Писемский - Люди сороковых годов Страница 36

- Ты, однако, прежде хотел поступить на математический с тем, чтобы идти в военную службу, - продолжала Мари с участием.

- Мало ли что я прежде хотел и предполагал! - отвечал Павел намекающим и злобным голосом. - Я уж не ученым, а монахом хочу быть, - прибавил он с легкою усмешкою.

- Монахом? - переспросила Мари.

- Да, - отвечал Павел, потупляясь.

Он чувствовал некоторую неловкость сказать об этом Мари; в то же время ему хотелось непременно сказать ей о том для того, чтобы она знала, до чего она довела его, и Мари, кажется, поняла это, потому что заметно сконфузилась.

- Что же, очень интересным монахом будешь, - сказала она, держа глаза опущенными в землю.

- Я не для того иду, - возразил ей Павел сурово.

- Что же, чтобы спастись?

- Да, чтобы спастись...

- Я не замечала, чтобы ты так был религиозен...

- Вы многого не замечали или, лучше сказать, не хотели замечать, проговорил Павел.

Мари слегка покраснела.

- Знаешь что?.. - начала она, после некоторого молчания. - Ты прежде гораздо лучше был.

- Чем же?

- Тем, что ты был такой добрый, милый...

- А теперь - что же?

- А теперь - злой.

Павел усмехнулся.

- Играя с тигренком, вы никогда не воображали, что он будет когда-нибудь со временем и тигром.

- Никогда я с тобой не играла, - произнесла Мари серьезно, - а всегда тебе желала счастья, как желала бы его собственному сыну.

Павел слегка, но насмешливо, преклонил пред ней свою голову.

- Мне остается только благодарить вас за все это, - проговорил он.

Мари на это ничего ему уж и не возразила: она, кажется, боялась, чтобы он не сказал ей какой-нибудь еще более грубой дерзости.

Павел, вскоре после того, встал и начал раскланиваться.

Мари тоже встала.

- Я надеюсь, что ты будешь у нас бывать, - проговорила она, не глядя ему в глаза и держа руки сложенными.

- Бывать я у вас должен, - начал Павел неторопливо, - этого требует приличие, но я просил бы вас сказать мне, в какой именно день вы решительно не бываете дома, чтобы в этот именно день мне и бывать у вас?

Слова эти, видимо, оскорбили и огорчили Мари.

- Если ты этого непременно желаешь, то мы не бываем дома во вторник, потому что обедаем и целый день проводим у матери мужа, - проговорила она, не изменяя своего положения.

- Прекрасно-с! - произнес Павел. - Теперь второе: у Еспера Иваныча я тоже должен бывать, и потому я просил бы вас сказать мне, в какой именно день вы решительно не бываете у него, чтоб этот день мне и выбрать для посещения его?

- У Еспера Ивановича мы решительно не бываем в субботу, потому что в этот день собираются у нас, - проговорила Мари.

- Ну-с, так, так, значит, и будем являться. До свиданья! - И Павел протянул Мари руку; она ему тоже подала свою, но - довольно холодно.

- Муж мой, может быть, захочет быть у тебя, но пожелаешь ли ты этого? спросила она его несколько даже гордым тоном.

- Сделайте милость, очень буду рад! - отвечал Павел и, тряхнув кудрями, раскланялся и ушел.

Мари, оставшись одна, задумалась. "Какой поэтический мальчик!" произнесла она сама с собою. - "Но за что же он так ненавидит меня?" прибавила она после короткого молчания, и искренняя, непритворная грусть отразилась на ее лице.

IV

НОМЕРА МАДАМ ГАРТУНГ

Павел вышел от Эйсмонд в каком-то злобно-веселом расположении духа. Всякая любовь, какая бы она ни была, счастливая или несчастливая, - все-таки есть некоторого рода нравственные путы, но теперь Павел почувствовал себя совершенно свободным от них. В воображении его, представляющем, обыкновенно, каждому человеку его будущность, рисовались только университет и некоторая темная мысль о монашестве. Чтобы бог подкрепил его на подвиги в новой жизни, он прежде всего хотел зайти к Иверской и помолиться. Здесь он весьма внимательно прочитал вывешенную к сему образу молитву, и, как ему показалось, большая часть слов из нее очень близко подходили к его собственным чувствованиям. Он не без любопытства также посмотрел и на монахов, служивших молебен. Лицо у отца иерея оказалось полное и красное, а у послушника - хоть и худощавое, но сильно глуповатое. В дверях часовни Павел увидел еще послушника, но только совершенно уж другой наружности: с весьма тонкими очертаниями лица, в выражении которого совершенно не видно было грубо поддельного смирения, но в то же время в нем написаны были какое-то спокойствие и кротость; голубые глаза его были полуприподняты вверх; с губ почти не сходила небольшая улыбка; длинные волосы молодого инока были расчесаны с некоторым кокетством; подрясник на нем, перетянутый кожаным ремнем, был, должно быть, сшит из очень хорошей материи, но теперь значительно поизносился; руки у монаха были белые и очень красивые. Когда Павел вышел из часовни, монах тоже вышел вслед за ним в, к удивлению Павла, надел на голову не клобук, не послушническую шапку, а простую поношенную фуражку.

"Это что такое значит?" - подумал Вихров и пошел вслед за монахом. Тот направился к Александровскому саду и под ближайшим более тенистым деревом сел. Павел тоже поместился рядом с ним. Монах своим кротким и спокойным взором осмотрел его.

- Вы, вероятно, послушник? - спросил его Павел.

- Я? - переспросил, в свою очередь, незнакомец. - Я не монах даже, прибавил он.

- Но ваша одежда?.. - заметил ему Павел.

- Одежду я такую ношу, потому что она мне нравится.

- Но что же в ней может нравиться?

Незнакомец слегка усмехнулся.

- По моему мнению, - начал он неторопливо, - для человеческого тела существуют две формы одежды: одна - испанский колет, обтягивающий все тело, а другая - мешок, ряса, которая драпируется на нем. Я избрал последнюю!

"Да это в самом деле не монах!" - подумал Павел, услыхав такого рода ответ.

- Но какое же собственно ваше звание и фамилия ваша? - спросил он незнакомца с несколько уже провинциальным любопытством.

- Фамилия моя - Неведомов, а звание - дворянин и кандидат здешнего университета; а ваша фамилия?

- Моя фамилия - Вихров. Я тоже поступаю в университет и теперь вот ищу квартиру, где бы я мог остановиться вместе с студентами.

Неведомов несколько времени оставался как бы в размышлении.

- У нас есть несколько пустых номеров, - произнес он.

- Ах, сделайте одолжение, я очень буду рад с вами жить, - подхватил Павел простодушно. Ему начал его новый знакомый уже нравиться. - А скажите, это далеко отсюда?

- Нет, вот тут на Тверской; пойдемте, посмотрите!

- С величайшим удовольствием!

И молодые люди пошли. Войдя на Тверскую, они сейчас повернули в ворота огромного дома и стали взбираться по высочайшей и крутейшей лестнице.

- Лестница ужасная, - произнес Павел.

- Да, порядочная, но она нам заменяет горы; а горы, вы знаете, полезны для развития дыхательных органов, - ответил Неведомов. - Вот свободные нумера: один, другой, третий! - прибавил он, показывая на пустые комнаты, в которые Павел во все заглянул; и они ему, после квартиры Макара Григорьева, показались очень нарядными и чистыми.

- Эти комнаты отличные! - проговорил он.

- Ну, в таком случае, пойдемте к хозяйке, и вы переговорите с ней, сказал Неведомов и, подойдя к дверям крайнего номера, произнес: - Каролина Карловна, можно к вам?

- Можно, - отвечал женский голос с несколько нерусским акцентом.

- Я к вам постояльца привел, - продолжал Неведомов, входя с Павлом в номер хозяйки, который оказался очень пространной комнатой. Часть этой комнаты занимал длинный обеденный стол, с которого не снята еще была белая скатерть, усыпанная хлебными крошками, а другую часть отгораживали ширмы из красного дерева, за которыми Каролина Карловна, должно быть, и лежала в постели.

- Вы мой кушанье будете кушать? - произнесла она из-за своей перегородки и, видимо, относясь к Павлу.

- Ваше, и у меня еще человек со мной будет... - проговорил тот.

- С господином Вихровым человек еще будет жить, - перевел Каролине Карловне Неведомов.

- А, это хорошо! Вам будет тоже мой самовар, свечка, вода?

- Ваш самовар, свечка и вода, - повторил Неведомов.

- Это семьдесят рублей в месяц - не меньше.

- Что же, это не дорого? - спросил Павел простодушно Неведомова.

- Нет, не дорого, - отвечал тот, улыбаясь.

- Я согласен, - сказал Павел.

- Господин Вихров согласен, - перевел опять Неведомов Каролине Карловне.

- Только прошу вас задаток мне дать, - произнесла та.

Павел вынул из кармана пятидесятирублевую и подал ее Неведомову.

- Господин Вихров отдал пятьдесят рублей; куда прикажете их положить? сказал тот.

- Ах, будьте такой добрый, протяните вашу руку с ними в эту дыру, в ширмы! - проговорила Каролина Карловна, гораздо уже более добрым голосом.

Неведомов просунул за ширму руку с деньгами; она их приняла у него.