Хорошие люди. Повествование в портретах - Анастасия Коваленкова Страница 36

Он медленно ощупал лежащее на столе неоконченное донце, уложил его ещё ровнее, поправил свисавшие прутики и, сделав над ним обеими руками ещё один, утверждающий жест, улыбнулся:

– Вот… Давай уже покажу тебе, с чего начинается.

Слепой вдруг откинулся на табурете так, что я испугалась: упадёт… А он, ловко дотянувшись до прутьев на стеллаже, выбрал несколько коротких и, качнувшись обратно, выложил их на стол.

– С основы пойдём, от дна.

Он учил, я пробовала, я ошибалась, он поправлял, терпеливо показывал снова. И было у меня точное чувство, что это не у него не хватает нужных человеку свойств, а у меня не хватает. Он-то умелый. Я путала прутья по толщине, пяти миллиметров от трёх не отличала, я сбивалась в порядке плетения, у меня соскальзывал инструмент, даже шило упало, звонко брякнув. От этого звона я совсем смутилась.

А Пётр спокойно забирал у меня из рук кривую заготовку, ощупывал, поправлял, возвращал. Всё улыбался в усы, терпеливо повторяя одно и то же:

– Левый – сверху правого, и за лозу, от себя, потом к себе. Теперь уже этот левый, и его – от себя, к себе. Левый, и – от себя, к себе. От себя – к себе.

В какой-то момент он повернул голову в сторону, потянул носом воздух:

– Сварился уже. Пора.

Встал, снял с плитки высокий бак, захватил щипцами один сноп горячих тёмных прутьев, переложил на решётку стеллажа, потом другой, третий. Поправил руками.

– Вы по запаху готовность чувствуете, а мне – как определить?

– Часа два вари, оно достаточно. А я… да, по запаху. – Он сел к столу, вздохнул. – Вике вон – прямо беда с моим нюхом… Ну, доплела? Покажи.

Дно было кривоватое, но слепой, ощупывая плетение, утешал:

– Тут подожмём, так, это – ничего, заправишь потом хвост и подрежешь, тут – ровнее пошло… Нормально всё. Потом наловчишься. Смотри, как дальше.

Через час какая-никакая, а вышла у меня стенка корзины. Руки болели, я стала растирать пальцы.

– Ты руки испортишь, сотрёшь, – заметил Пётр. – Хватит на сегодня. – Покрутил в руках корзинку, проверяя плетение. – Уж и ошибаться стала с устатку, сбилась.

Быстро переплёл, исправив.

– Всё. Пойдём, провожу тебя. Покурю заодно. А корзину забирай, доделаешь, вон, и прута тебе дам.

Мы собрались, вышли на крыльцо. На улице потеплело. Спускались мягкие облачные сумерки. Видно, к снегу.

Сонная Дамка, позвякивая цепью, вылезла из конуры навстречу хозяину, повиляла хвостом, но поняв, что гулять не пойдут, забралась обратно.

Слепой похлопал по карманам куртки, достал сигареты, закурил. Курил он по-военному, в горсточку.

– Ты не пугайся, что сложно. Я же, когда ослеп, тоже ничего поначалу не мог. Раньше-то умел, а тут – всё рассыпалось, путалось. Сколько времени ушло, пока руки научились…

Пётр замолчал. Я ещё в мастерской замечала, как он вдруг затихал в сосредоточенной задумчивости. Теперь видно было, что готов он что-то важное сказать, ищет слова под мысль.

– Я тут тебя учу, мол, такой я мастер, всё умею. А неловко мне. И давеча, тогда, мы с тобой когда говорили, про цельность в человеке… Оно всё не совсем так. Или совсем не так.

Он погладил рукой заснеженные перила крыльца, затянулся.

– Я как от глаз сам отказался, так про болезнь больше и не думал. Приноравливаться стал, ощупью учиться. И вроде пошло. И мне уже казалось, что собрал я себя. Но вот ведь в чём штука: мы же себя не очень знаем, нам кажется, что вот спокойно внутри, хорошо, да так и будет. А в самой глубине, там, где и не заметишь, копится чего-то, варится. Да потом как закипит! А ты, дурак, и не думал.

Он протянул руку вправо, нащупал на перилах баночку-пепельницу, стряхнул пепел.

– Во мне так закипало много раз. Срывался я на Вику, орал, напивался. Потом отпускало. Но однажды так своротило меня… Тогда я уже и корзины снова плёл, и с хозяйством справлялся. И решил я проверить, что от моего зрения осталось. Подготовился к этому, понимал, что момент особый. Ну, открыл глаза. А темно, совсем темно, даже света не вижу, даже пятен. Так я так и думал, только проверил, убедился. Ну, и закрыл глаза. Тогда я спокойно так, мне казалось, это принял. Мне казалось, понимаешь?

А неделю спустя, даже не помню, что я делал… Только Вика мне помочь хотела. Она обычно себя сдерживала и с помощью не встревала, чтобы не обидеть, а тут – опрокинул я, что ли, что-то… вот не вспомню. Она помогать кинулась. И вдруг – сорвало меня напрочь. Закричал я на неё страшно и из дому бросился. Да и бросился-то бегом, не разбираясь куда. По деревне ещё ничего, тут привычно. А как за деревню вылетел, сбился я. Только сам не заметил этого, бегу, не могу остановиться. Такое во мне бешенство было… Послушай, а не задерживаю я тебя?

– Да нет. Не спешу я.

Я тоже закурила. Мы стояли, опершись о перила. По соседскому забору шла кошка, обваливая со штакетин шапочки снега. Некоторые были покрепче, оставались на месте, и забор получался узорчатый, со снежным рисунком. Что-то углядев, кошка вдруг спрыгнула вниз, по пузо провалилась в снег и сильными прыжками поскакала по сугробам вглубь сада.

– Потерялся я тогда, – заговорил он, – заблудился. Бежал долго, на кусты напоролся, ободрался весь, хоть руки вперёд сообразил вытянуть. Летом это было, жара, я мокрый весь. Как уж выдохся, притормозил. Тогда вот только и понял, что ручей тут должен быть, а его, ручья, нет. Думал, по ручью до реки дойду да так и вернусь в деревню. А кругом поле, не слышно, чтобы вода или лес шумел, пустое поле вокруг. Я вперёд, а там даже уже в гору уклон пошёл. Мне бы остановиться, а заметался я туда-сюда, запаниковал. Потом, когда понял, что всё, что не знаю я, где нахожусь… Жуткий страх меня взял, аж дыхание перехватило. Встал вот и стою. Такого ужаса пустоты я никогда больше не чувствовал, ни до, ни после. Чёрная пустота это была.

Он потянулся к пепельнице, крепко загасил окурок.

Сзади нас скрипнула дверь. На крыльцо выглянула Вика:

– Шли бы в дом, чай пить.

– Да мы тут. Ты нам сюда чашки организуй. Курим мы.

Подождав, пока жена уйдёт, он тихо сказал:

– Не хочу я при ней.

Вика вынесла две дымящиеся кружки, от которых на перилах в снегу сразу образовались круглые проталинки. Чай был очень горячий и сладкий.

– Я