Разбитое зеркало - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 36

Старший лейтенант пошёл к майору Семёновскому. Тот во время отдыха в деревне разъелся, как кот, даже у Пердунка не было такого широкого лукавого взгляда. Увидев командира разведчиков, майор недобро сощурился, словно кто-то собирался покушаться на его сметану, и выкатился из кресла. «Где-то и кресло спёр, сукин сын», – машинально отметил старший лейтенант.

– Нет у меня народу, Горшков, для тебя, – резким, повышенным тоном проговорил Семёновский, по-утиному раздвинул руки и откинул их назад, – нету… Понял? Ищи себе пополнение сам. К миномётчикам сходи, к пехотинцам, посмотри, что у них…

– Да кто же отдаст толковых людей, товарищ майор? А те, кого они захотят отдать, мне не нужны.

– Всё, Горшков, разговор окончен! Когда придёт пополнение, тебя первым на смотрины приглашу. Понял?

– Так точно.

– А теперь… кру-угом!

Вот и весь разговор. Вышел Горшков от Семёновского будто оплёванный, со скорбной складкой, пролегшей между бровями. Собственно, было отчего озадачиться… Где же взять людей, где?

Вопрос, на который не было ответа.

Хоть и поговаривали давно о предстоящем наступлении, а наступлением и не пахло – и днём и ночью затевались вялые перестрелки, которые затихали так же внезапно, как и возникали, иногда из немецкого тыла приносились тяжёлые бултыхающиеся снаряды, выворачивали наизнанку землю, но вреда особого боевым порядкам красноармейцев не приносили – это были шальные снаряды, посланные на авось, на везение и не более того.

Группа Горшкова сходила за линию фронта – слишком уж затяжной оказалась полоса бездействия, майор Семёновский нервничал, лютовал – приволокла из поиска худосочного, с квадратными фюрерскими усиками унтера, птицу покрупнее взять не удалось, слишком уж осторожны стали фрицы. Майор «языком» остался недоволен, вызвал к себе Горшкова и, брюзгливо выпятив нижнюю губу, объявил ему, как классный руководитель нерадивому ученику:

– Два балла, Горшков! Неуд! Больше таких безмозглых курощупов оттуда не приводи, лучше зарывай их там, на немецкой территории, чего им вонять на нашей стороне!

Горшков ничего не ответил майору, лишь молча козырнул, чётко, будто на занятиях в военном училище, повернулся и покинул землянку начальника штаба.

К себе вернулся молчаливый, с крепко сжатыми губами. Мустафа мигом распознал его состояние, понял, откуда такая сумеречность, и неожиданно произнёс:

– Товарищ старший лейтенант, дозвольте мне сходить в поиск.

Горшков окинул его с головы до ног хмурым взглядом, проговорил, почти не разжимая губ:

– У нас нет на это людей, Мустафа.

– Не надо людей, товарищ командир, я пойду один.

– Один? – Горшков отрицательно покачал головой. – Совершенно исключено, Мустафа. В одиночку в разведку не ходят.

– А если в порядке исключения?

– Исключений у нас не бывает. Разведка – дело коллективное, Мустафа.

– Товарищ старший лейтенант, вы ничем не рискуете… Отпустите, прошу вас!

– Рискую, Мустафа. Твоей головой прежде всего рискую. Я за неё в ответе.

– Да что вам какой-то человек из штрафбата, бывший зэк… Таких в артиллерийских полках даже на учёт не ставят.

– Ставят, Мустафа, и за потерю спрашивают так, что мало не кажется: по всей строгости.

В общем, не удалось Мустафе убедить командира, но отказ Мустафу только раззадорил, после первой атаки он предпринял вторую – утром, когда Горшков, закончив умывание у рукомойника, прибитого к уполовиненной, с перебитым стволом берёзе, по которой ползали жирные рыжие муравьи, докрасна растирался полотенцем…

– Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться.

– Ну? – Горшков прервал растирание и уставился насмешливым взглядом на Мустафу. – Только про вчерашнее – ни слова. Забудь!

– Товарищ командир, – начал канючить Мустафа, но это на Горшкова действия не возымело, он вспомнил толстого майора Семёновского и скомандовал громко, отрывисто, майорским голосом:

– Кру-угом!

Мустафа вздохнул обречённо и повернулся к старшему лейтенанту спиной. Но не знал его характера старший лейтенант, не ведал ещё упрямства Мустафы: через час Мустафа вновь очутился перед ним, козырнул лихо и произнёс, как ни в чём не бывало:

– Дозвольте обратиться, товарищ старший лейтенант!

Горшкову показались, что у него заболели зубы, секущая резь скривила ему лицо, он не выдержал, замотал головой протестующе:

– Я же сказал «нет», Мустафа!

– Вы ничего, совершенно ничего не теряете, товарищ командир… Если хотите, я могу даже бумагу дать, что прошу в моей смерти никого ни винить.

– Ты наивный человек, Мустафа! В таком разе у нас всю разведку загребут в «СМЕРШ». Ты знаешь, что такое «СМЕРШ»?

– Маленько слышал.

– И я слышал, Мустафа. Только не маленько, а в полной мере, с довеском. Лицезрел вблизи, так сказать. Лучше не лицезреть, замечу. Особенно на коротком расстоянии.

– Товарищ командир… – проговорил огорчённо Мустафа и умолк.

Старший лейтенант с досадою покрутил головой, словно тугой воротник сдавливал ему шею. Мустафа ждал – стоял навытяжку, ждал.

– Ладно, Мустафа, – наконец произнёс Горшков, – дай мне немного времени подумать. Мозги в этом деле никогда не бывают лишними.

Мустафа прижал руку к груди и церемонно поклонился. Будто муфтий в мечети.

– Спасибо, товарищ старший лейтенант. Я не подведу.

Горшков поморщился вновь – он ещё не сказал «да», а Мустафа всё повернул так, будто он сказал это. Расстегнув пару пуговиц на воротнике гимнастёрки, старший лейтенант освободил себе горло и, понимая, что Мустафа от него не отстанет, махнул рукой: иди, мол.

Когда Мустафа исчез, старший лейтенант вызвал к себе Охворостова:

– Вот что, старшина… Снабди Мустафу провиантом, выдай три диска к автомату, патронов россыпных и организуй ему проход на ту сторону…

– Один пойдёт?

– Один.

– Рисковый мужик.

– Пусть попробует. Можно, конечно, старшина, и пятерых послать, но где у нас люди? Нет у нас людей… Поэтому Мустафа пойдёт один.

– Задачу понял, проход Мустафе на ту сторону будет обеспечен, – тихо проговорил старшина и беззвучно, будто дух бестелесный, состоявший из воздуха, исчез.

Очутившись по ту сторону фронта, Мустафа заполз в тёмный изломанный лесок – тут все леса были донельзя изувечены снарядами, слишком часто они стремились укрыть под своей сенью войска, – и решил немного переждать, сориентироваться.

В лесу было тихо, сама линия фронта, обычно горячая, сплошь в огне, тоже была на удивление тиха – ни выстрелов, ни сигнальных ракет, мертвенно освещающих небо, ни суматохи, внезапно возникавшей то тут, то там и также внезапно прекращающейся, – тишина стояла неправдоподобная, словно бы воющие стороны договорились о перемирии.

Если и раздавались где-то звуки, то были они сугубо лесными – в одном месте среди выщипанных еловых лап проснулась птичка, встрепенулась; хлопнула пару раз крыльями и затихла вновь, в другом запищали дерущиеся мыши – нашли прошлогодний орешек, оброненный усталой осенней лещиной, и устроили из-за него драку, в третьем вылез из-под земли крот, отряхнул свою гладкую шкурку, просипел что-то недовольно и вновь втиснулся в свой извивистый лаз – эти звуки были хорошо понятны Мустафе, как была понятна и