Сергей Клычков - Чертухинский балакирь Страница 37

На дворе же, как на грех, было неприютно и неприглядно, бедно на хмуром свете зеленела острая травка, которую щипали у дома нахохленные индюшки, и на каждой травяной усинке висела крупная и чистая слеза.

Только с приходом девок вроде как все повеселело, запрыгали и заколыхались в глазах Спиридона, вышедшего из мельничного приделка встретить гостей, разноцветные цветы на девичьих сарафанах, подул от их подолов душистый сарафанный ветер, и, словно спелые яблоки падали, в самое сердце бил круглощекий задор и румянец.

Стар был человек, годам счет потерял, а молодому, кажется, бы не уважил!..

- Здравствуй, Спиридон Емельяныч, курочку пришли щупать, скоро ли яичко снесет?..

В ушах у Спиридона, как в молодости бывало, только: дон… дон… дон…

- Доброго добра… идите, идите с богом: Машенька там… в горнице. -Непривычно ласков Спиридон, и даже сам своему голосу дивится: такой он у него теплый да душевный, а сам взглянуть прямо не может, уперся себе в сапоги и руки развесил. - Доброго добра!..

Девки лущат семечки, весело глядят на Спиридона, распушились подолами с широкими сборами, и от ситцевых их сарафанов идет свежий душок, которым пахнут сарафанные цветы после стирки. Не ахти какие девки, таких, как Феклуша, в нашем месте раз да обчелся, баба по нашей округе больше в плечи да в грудь идет. Зато уж здоровья хоть отбавляй, и на подъем выносливы!

- …Доброго добра…

Спиридон повернул в приделок, а девки подошли к крыльцу, взялись за руки и затянули прощальную песню:

Он, как в заводи по наводиУтка-рябушка что надумала.На волне крылом трепыхалася,На далек отлет тонко крякала…Он, да как наша МашенькаСобирала свое приданье,Заплетала золот волос,Во весь голос плакала…

Маша выскочила было к девкам на крыльцо, но так с занесенной через порог босой ногой и осталась: звонко ударила в нее девичья песня, и от девок пахнуло, как с утреннего поля за ворот, свежестью, румянцем, здоровьем, понесло от них женской силищей, которая в какой хочешь жизни не сдаст, какую хочешь молотьбу и колотьбу вынесет, заполыхало от подолов у Маши в глазах, и коленки у ней подогнулись…

Стоят девки у крыльца полукругом, стыдно Маше своей убогости да неприглядности, закрыла она пустую грудь рукой, глядя, как у девок выпирают они из расфуфырок, словно дразнят чахлую Машу.

Ты склонись, склонись ко земле,

Частый ельничек, зелен березень,

Проплыви мимо утицы,

Пролети, сизый селезень…

Ты пройди, не оглядываясь,

Раскудряш-мужик Петр Кирилович,

Не жми белых рук у околицы,

Не целуй в уста у задворушки,

Не рви пуговки-перламутицы,

На белой груди не мни персики!..

В бороде Машенька заблудится,

Отец с матерью забудутся!..

Маша схватилась за дверной косяк и заплакала.

*****

До самого вечера прохороводились девки у Маши.

Дунька Дурнуха то расплетала Машину мочальную косу, то туго заплетала ее, инда у Маши от боли сами падали слезы… Да и по обычаю полагалось плакать Маше: какой там жених ни на есть, а невеста на девишнике должна, когда такое место в песне выпадет, врыд выть, иначе счастья у молодой не будет, после плакать придется, когда муж за косу таскать будет.

Шут их знает, стариков, может, и правда, много было разных обычаев, и дурных, и хороших. В обычае само по себе плохого ничего нету, от него жизнь веселее!

*****

Разбежались глаза у девок, когда они перебирали Машины сундуки: не одни иконы в свое время покупал Спиридон, когда торговал дегтем и маслом… Да и после столоверки осталось почти все новенькое.

- Добрища-то! - шепнула Дунька на ухо Маше. - За всю жизнь не износить.

Маша только улыбнулась от Дунькиных слов.

Раззавиствовались теперь девки, что Петр Кирилыч женится на Маше. Мужик был Петр Кирилыч все же незабулдыжный, непьющий, и хоть лентеплюх самый настоящий, так это до время со всяким быть может: охомутается, шею натрет, любой воз повезет!

Сидит Маша перед большим зеркалом в большой передней избе, бледная и с таким жалостным лицом, что взглянуть на нее больно. Девки вокруг, сложивши на полных грудях начисто вымытые руки, тянут песню за песней визгливыми голосами, высоко забирая в концах, с подвывом. Маша опустила руки и смотрит в пол перед собой, сидит, не шелохнется; рассыпались у нее по узким плечикам бесцветные косы, и Дунька перебирает их в сильных руках, затягивая в тугую косоплетку и завивая на кончике белую атласную ленту. Маша же боится взглянуть хорошенько на девок. С радостью бы убегла она сейчас к жерновам на мельницу, да надо справить чин чином. Песни у девок печальные, голоса протяжные, вроде как тоже по крюкам поют:

Не во синем небе солнышкоПосередь остановилося,Головою на оконушкоНаша Машенька склонилася…Не ясен месяц в облаке…

Хорошо знает Маша, что мало она похожа на это солнышко, про которое вытягивают девки, чует хорошо, кто такой ясный месяц, и в сердце у нее при этой мысли проходит большое тепло, и к горлу подкатывает горячий клубок, от которого сами катятся счастливые слезы.

Не верит еще Маша своему счастью, к тому же неизвестно еще, что скажет Спиридон Емельяныч, когда будет благословлять их под венец, может, как раз к этому-то благословенному часу и приберег он свой непонятный запрет. Чует Маша, что отцовского запрета ей не вынести.

*****

Запотчевались, запелись девки около Маши до самого вечера, раззарились на сундуки, перемерили Машины сарафаны и все пересчитали как следует, чтобы потом какого недомолвку насчет приданого не бьыо. Не ради одной потехи были эти обычаи…

К самому вечеру только на пороге незаметно показался Спиридон Емельяныч, в мучной пыли с головы до ног; в длинной своей поддевке он был похож на святого, сошедшего со старой иконы. Нахмурились у Спиридона волчьи хвосты, стиснулись губы в строгую, суровую улыбку, когда он оборвал девок на новой запевке:

- Вы бы, девки, кончали свою визготню. Отправили чин, да и к стороне… Потчевались?

- Премного довольны, Спиридон Емельяныч, - говорят смутившиеся девки, обернувшись к Спиридону. Разинулись они на него, а Маша еще ниже опустила голову.

- Все срядила? - спросил Спиридон Машу.

- Все, батюшка, - ответила Маша, не подымая головы.

- Значит, гоните подводу… перевозить можно!

Хоть и входил Петр Кирилыч в дом к Спиридону Емельянычу, а сундуки все же должны были, по обычаю, побывать под жениховой кровлей, люди должны видеть, что не голышом Маша за Петра Кирилыча идет.

Пожелали девки Маше счастья на прощанье. Маша раздала им девишенские ленты, которые сколько годов зря в сундуке пролежали, повязала на голове по-бабьи платок и вышла проводить девок на крыльцо.

Дубна дымится перед вечером тихим дымком перед плохою погодой, ласточки низко чертят по воде тонким крылом, и стрижи с радостным визгом носятся друг за дружкой на своей стрижиной свадьбе вкруг отцовской мельницы.

Всплакнула было Маша, целуясь по ряду с девками, но Спиридон показался у нее за спиной на пороге и пристыдил Машу до настоящих слез.

- Не мокрись больно-то… и так глядеть на тебя - не заглядишься… Дуре радоваться бы надо, а она тоже - в слезы!

Девки переглянулись при этих словах Спиридона, незаметно фыркнули в рукава, поклонились молча Спиридону и, взявшись за руки, стройной волной поплыли к воротам на выход:

Вдоль по морю,Вдоль по морю-морю синему…

Маша убежала в горницу, навзрыд бросившись в открытый с добром сундук, а Спиридон долго смотрел на девок с порога и, должно быть с устатку, немного шатался.

Долго не могла Маша заснуть после ухода девок на жаркой постели, должно быть, переплакала на девишнике, глаза горели, как надсаженные, и плакать оттого еще больше хотелось, теперь уж без всякой причины.

Спиридон тоже рано уклался: к хмурой погоде мужика тянет в сон, как вьюна ко дну, потому что мужик чует погоду спиной и боками.

Слышит Маша, как перебирает крохотными пальчиками небольшой дождик по стеклам и как шуршит и шепочет по тесовой крыше над головой ночной ветер. В дому от этого шурха и шепота какая-то тишина особенная и нерушимая, слышно в ней даже, как кровь по жилам стучит, и как облизывает вкусно лапу на печи завившийся в клубок кот Фурсик, и как за стеной на дворе трудно дышит с сочной первой травы корова Доенка.

Радостно Маше прислушиваться ко всем этим привычным домашним голосам, ловить на глаз и слух все эти добрые знаки обильного домохозяйства, ради которого наполовину живет каждый мужик и каждая баба.

Тепло в избе, и сердцу тепло от мысли, что всего у них слава богу, не за чем в люди ходить да займаться, и хоть немного на дворе скотины, зато мельница и под навесом четыре больших нашеста поконистых индюшек и кахетинских кур, в саду пчельник о пятидесяти колодках стоит, дом - слава богу: не у всякого такой по обширности да по добротности, чего ни хватись, в сундуках все найдется, одного только, самого главного недоставало - заперта была у Маши утроба, как амбар с хлебом.