Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 5. Произведения 1856–1859 Страница 37

За что оскорблять меня, исправлять какъ дурнаго? думалъ онъ. Чѣмъ я дуренъ? Я никому зла не дѣлалъ. За что же? Онъ невольно чувствовалъ злобу на Делесова и говорилъ себѣ: зa что, Богъ съ нимъ. Но потомъ опять приходилъ ему взглядъ общій людской на себя, и онъ мучался, мучался, усиленно стараясь унизить себя въ собственныхъ глазахъ. И все мысль, что одно вино и съ разу перенесетъ его сейчасъ опять на тотъ апогей счастія и величія, на которомъ онъ былъ, заставляла его желать однаго, вина и свободы. Въ эту 3-ю ночь онъ долго одинъ мучался, ходя въ своей комнатѣ. Онъ плакать хотѣлъ, но не могъ, тогда какъ звукъ [2 неразобр.], но когда всѣ улеглись, онъ инстинктивно пошелъ искать вина. Опять буфетъ запертъ, прошелъ на кухню и тамъ нашелъ цѣлый графинъ водки. Онъ выпилъ, выпилъ еще и началъ опоминаться. Весь вздоръ заботъ понемногу слеталъ съ его души, онъ вернулся въ комнату, легъ на постель. Мечты, его любимыя мечты о жизни въ Италіи съ девицей Малеръ ясно пришли ему въ голову, онъ почувствовалъ себя счастливымъ. — Сыграй что нибудь, Францъ, — сказала ему она, и онъ, вспомнивъ, что скрыпка спрятана въ чуланѣ, пошелъ туда и, забывъ выдти оттуда, сталъ играть мотивъ, вдругъ пришедшій ему въ голову.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ серединѣ ночи, еще во снѣ, Делесовъ услыхалъ надъ головой музыку. Сначала музыка эта составляла понятное явленіе сна; но понемногу пробуждаясь, всѣ прочія видѣнія сна изчезли, осталась темная комната, кровать, столикъ, полусвѣтъ окна и надъ головой страстные звуки какого-то незнакомаго ему мотива. Звуки эти доставляли ему такое наслажденіе, что довольно долго онъ только слушалъ ихъ и не отдавалъ себѣ отчета въ томъ, что это такое было. —

Догадавшись наконецъ, что это былъ Албертъ, онъ потихоньку всталъ и крадучись пошелъ по направленію звуковъ. Они привели его къ двери чулана. Приложивъ ухо къ двери, съ замирающимъ дыханіемъ и дрожа отъ холода, но не замѣчая того, Делесовъ долго стоялъ и слушалъ. Это дѣйствительно былъ Албертъ; хотя мотивъ былъ совершенно новый, Делесовъ узналъ эту нѣжную и страстную игру, притомъ слышалъ тяжелое его дыханье, изрѣдка радостный смѣхъ и странныя нѣмецкія несвязныя восклицанія. — Превосходно! Прелестно! Вы геній! Ахъ Боже мой, я ничего подобнаго не слыхалъ! — говорилъ самъ себѣ Албертъ и радостно чуть слышно смеялся......

[45] На другой день,[46] вообще на четвертый пребыванія Алберта у Делесова, они обѣдали вмѣстѣ дома. Албертъ былъ также изнуренъ, блѣденъ и слабъ. Онъ ничего не ѣлъ и, берясь за стаканъ, въ который Делесовъ налівалъ ему вино, робко взглядывалъ на хозяина. Онъ, казалось, хотѣлъ говорить, но не могъ. Начавши рѣчь, онъ вдругъ останавливался.

— А я нынче ѣду въ Донъ-Жуанъ, — сказалъ Делесовъ, — поѣдемте право.

Албертъ ничего но отвѣчалъ, а только изподлобья взглянулъ на Делесова.

— Право поѣдемте.

Албертъ взялъ бутылку вина, налилъ себѣ полный стаканъ и вдругъ, рѣшительно стукнувъ по столу, сказалъ: ѣдемте! Все остальное время до театра онъ молчалъ и, какъ казалось Делесову, насмѣшливо, изрѣдка поглядывалъ на него. Передъ театромъ онъ попросилъ еще выпить, потому что иначе, говорилъ онъ, музыка слишкомъ сильно на него подѣйствуетъ. Въ каретѣ однако онъ держалъ себя смирно; только изрѣдка Делесовъ замѣчалъ, что онъ вздыхалъ, пощелкивалъ языкомъ, производилъ губами звукъ человѣка, сбирающагося говорить, но не произнесъ ни однаго слова. Входя въ театръ, онъ видимо такъ заробѣлъ (несмотря на то, что по стараніямъ Захара онъ былъ весьма прилично одѣтъ въ барское платье), онъ такъ заробѣлъ, что Делесовъ долженъ былъ почти за руку ввести его. Это состояніе болѣзненнаго испуга продолжалось до того времени, пока не заиграли увертюру. Тутъ онъ весь переродился, лицо его сдѣлалось все вниманіе и радость. Онъ подпрыгивалъ на своемъ стулѣ, улыбался, слезы текли по его щекамъ, и никого для него не существовало. Въ антрактъ снова на него находила робость, онъ испуганно оглядывался, опускалъ глаза и не выходилъ никуда съ тѣмъ, чтобы не встрѣтить кого-нибудь знакомыхъ. Во второмъ и слѣдующемъ актѣ было тоже, Албертъ блѣдный сидѣлъ подлѣ Делесова и плакалъ и таялъ отъ счастія. И страданія и радость такъ и отпечатывались на его лицѣ. Къ концу послѣдняго акта онъ такъ ослабѣлъ, что насилу могъ сидѣть на стулѣ и только болѣзненно улыбался. Делесовъ нѣсколько разъ долженъ былъ подталкивать за руку, чтобы вывести изъ партера, когда все кончилось. —

Садясь въ карету, Делесовъ пропустилъ впередъ Алберта, но Албертъ, какъ бы изъ учтивости, отказывался. Делесовъ вспрыгнулъ въ карету и далъ мѣсто; вдругъ Албертъ изчезъ куда-то. Онъ выглянулъ въ дверцу: черная худая фигура Алберта рысью бѣжала по подъѣзду и скрылась за угломъ театра. — Албертъ, Албертъ! — закричалъ онъ, но Албертъ не оглядываясь бѣжалъ ужъ по темному переулку.

— Нѣтъ, онъ рѣшительно сумашедшій! — подумалъ Делесовъ.

Несмотря на всѣ розыски, Албертъ нигдѣ не нашелся. Захаръ пожалѣлъ очень о Нѣмцѣ и о своемъ пальто, и Делесовъ, возвратившись къ своей прежней жизни, нѣсколько дней чувствовалъ какую-то пустоту и недовольство; но скоро впечатлѣніе Алберта совершенно изчезло, и осталось холодное воспоминаніе.

Прошло болѣе мѣсяца; наступали красные весенніе дни, на улицахъ снѣгъ счищали, въ полдень было ясно, не холодно и весело. —

Делесовъ выхлопоталъ себѣ пашпортъ за границу и съ первымъ пароходомъ сбирался ѣхать. Въ одинъ изъ такихъ красныхъ, но еще холодныхъ весеннихъ дней онъ въ 12-томъ часу утра вышелъ на улицу. Дѣла его устроились хорошо, денегъ было достаточно, желудокъ въ исправности, апетитъ хорошій, солнце свѣтило ярко, платье, сапоги и чистая рубашка ловко, легко, пріятно сидѣли на тѣлѣ, всѣ хорошія воспоминанія и счастливые планы сами собой лѣзли въ голову. — Онъ испытывалъ холодное самодовольство человѣка, удобно и изящно устроившаго свою жизнь. — Онъ сбирался сдѣлать нѣсколько прощальныхъ визитовъ, выбралъ получше извощика и поѣхалъ. И въ саняхъ было славно, высоко и покойно сидѣть, народъ все попадался такой красивой и веселой, знакомые кланялись особенно привѣтливо и радостно.

— Право, отлично можно жить, — подумалъ онъ, — только бы не дѣлать глупостей.

Выѣзжая изъ Гороховой, на правомъ тротуарѣ онъ замѣтилъ совсѣмъ не веселую и не красивую фигуру, которая показалась ему знакома. Худая фигура съ согнутой спиной въ одномъ каричневомъ пальто и измятой шляпѣ шла впереди его.

— Неужели это Албертъ? Онъ, онъ! дѣйствительно это онъ.

Албертъ, засунувъ руки въ штаны подъ пальто, надвинувъ вылѣзлую съ широкими полями шляпу на нечесанные засоренные волосы, на согнутыхъ ногахъ, торопливо и робко оглядываясь, шибко пробирался около самой стѣнки.

Делесовъ соскочилъ съ саней и побѣжалъ вслѣдъ за нимъ. Тутъ только онъ замѣтилъ, что два мальчишки, что-то говоря ему, бѣжали за Албертомъ, и что на противуположной сторонѣ улицы извощики смѣялись, глядя на убѣгающаго и оглядывающагося Нѣмца. Еще не успѣлъ Делесовъ догнать его, какъ вдругъ Албертъ ускорилъ шаги и, отчаянно оглянувшись, повернулъ и скрылся въ отворенные ворота. <Делесову невольно вспомнилась травленая собака.>

— Вотъ такъ нарядный Нѣмецъ, — проговорилъ одинъ извощикъ, возвращаясь къ своимъ санямъ. —

— Принцъ! Принцъ! купи пряниковъ! — кричали мальчишки, остановившись у воротъ. Делесовъ тоже остановился и, вѣроятно, не увидалъ бы больше Алберта, ежели бы на середінѣ двора не остановила его кухарка. Албертъ благодарно пожималъ за локоть улыбавшуюся кухарку и что-то живо бормоталъ ей.

— Здорово, Албертъ! — сказалъ дворникъ, несшій дрова на лѣстницу и остановившійся на минуту: — что давно ночевать не приходилъ?

Албертъ улыбнулся и дружелюбно закивалъ головой и дворнику.

Делесовъ незамѣченный подошелъ къ нему сзади.

— Здраствуйте, Господинъ Албертъ, — сказалъ онъ по-нѣмецки.

Албертъ оглянулся съ радостной и покорной улыбкой на лицѣ, но увидавъ красивое новое платье и наружность, казавшуюся ему незнакомой, онъ испугался и, что-то несвязно пробормотавъ, хотѣлъ уйти. Лицо Алберта было еще болѣе болѣзненно и изнуренно, чѣмъ мѣсяцъ тому назадъ, онъ видимо давно ничего не ѣлъ и не пилъ, платье оборванно, движенья слабы. Онъ вынулъ изъ кармановъ руки, они были сизо-красны — и обѣими приподнялъ шляпу, съ недоумѣніемъ и робостью вглядываясь въ лицо Делесова.

— Я тутъ къ знакомымъ обѣдать иду, это ничего, — сказалъ онъ по-нѣмецки.

— Вы меня не узнали, а помните, съ мѣсяцъ тому назадъ вы пробыли у меня три дня. Какъ я радъ, что встрѣтилъ васъ опять, — говорилъ Делесовъ. <и думалъ самъ съ собой: не позвать-ли его обѣдать? Нет, рѣшительно невозможно, онъ такъ грязенъ!> — Что вы никогда не зайдете ко мнѣ? вотъ бы нынче вечеромъ.