Сергей Клычков - Сахарный немец Страница 37

Зайчик оперся на мостовые перила и загляделся в грязную воду.

- Если буду тонуть, то хорошо бы все же в чистой воде,- думает Зайчик...- а, впрочем, да... она ведь это, наверно, намекала на водку: в ковшике, говорит, молодой хозяин, утонешь! В кумке!..

Уперся Зайчик в одну точку на воде и повис на перилах...

По воде бегут не спеша масляные кружки, ветерок чуть охватит жирную поверхность едва уследимой рябью, течет, как в сказке, мертвая вода в гранитных берегах и со дна не кажет лица: ни плотица серебрянкой чешуей не блеснет, играя с подругой на солнце, ни букаражка не пустит пузырь, ни тинки у берега никакой не видать, а вида тянет к себе, шепчет еле различимым в грохоте шопотком, и мост вздрагивает, когда пронесется по нему грузовик, будто хочет сбросить Зайчика в воду...

- Господи!

Зайчик припал к перилам и закрылся рукой...

- Лелик!... Коленька!.. Как и откуда? - услыхал вдруг Зайчик над ухом радостный голос...- Ты что это тут?

Зайчик нехотя обернулся, перед ним стоял веселый, вечно смеющийся, длинноносый приятель, которому всегда удивлялся Иван Палыч, заглядывая в Зайчиков портсигар с приятелевым портретом на крышке, когда тот угощал его папиросой, тянул к нему руки и уже целовал его губы и щеки.

- Здравствуй, здравствуй!... Какой - молодчина!!..

Смотрит Зайчик, что приятель самый что ни на есть настоящий, пришел в себя и тоже - бросился к нему и стал его целовать...

- Дорогой мой, я очень спешу... проводи меня на Рижский вокзал.

- Спешишь?.. Да что же ты, как пень, торчал на мосту?..

- Я, видишь ли, заблудился... и очень устал...

- Переутомился... да это, брат, все... а вид у тебя хоть куда!.. Казенный хлеб, видно, в пользу!

- Здоровый?!. Скажи, ничего?..

- Говорю, хоть куда: боевой!.. Только глаза... а ну покажи: вчера перебрал!..

- Да нет, я пью аккуратно... Так ты проводишь меня?..

- Вот еще, Лелик!.. Конечно... Извозчик! Извозчик!.. На Рижский...

Тпрукнул усатый лихач, Зайчик с приятелем вспрыгнули на подножку пролетки и покатили.

- Я, милый, заблудился, словно в темном лесу!..

- Ну, ну, рассказывай: как?

- Да никак: надоело!..

- Пишешь?..

- Куда тут!..

- Это от лени: ты больно ленив!..

- Полно, милый... Не хочется сейчас об этом и говорить... Вот что: скоро будет конец?..

- Конец?.. Немцу насыпим и... баста!...

- Не верится что-то...

- Да и нам тоже... не очень!..

- Вот видишь?!..

- Могу только сказать: скоро, Лелик мой, скоро!

- Только б скорее, а на остальное все наплевать!..

- А родина?..

- Родина?.. Родина!...- Зайчик просветлел и схватил приятеля за руку.Разве родину можно отнять?...

- Немец придет и отнимет...

- У нас немец в болотах потонет, помнишь: как в сказках!..

- Нет, Лелик, техника! Это не сказка... а впрочем, я с тобою согласен: мы теперь между Аникой и Иванушкой-дурачком!..

- Вот-вот... Только б скорее!..

- Видно, тебя проморило... Что же ты скачешь, заедем ко мне: отдохни...

- Нет, нет, не могу... Мне трудно тебе рассказать почему, но не могу!..

- Верно, опять что-нибудь с чертями не ладно? Чудак-человек!

- Не поверишь! Лучше уж я промолчу... Что это, Рижский?.. Ты заплати: у меня ни полушки!..

Приятель ссадил Зайчика у вокзала, поцеловал его крепко и самые губы и сказал лихачу:

- Обратно!..

Зайчик достал портсигар из кармана, помахал им на прощанье, а приятель, поднявшись с сиденья, еще раз крикнул ему:

- Береги, это счастливый подарок!..

Зайчик улыбнулся и стал расспрашивать носильщика, где стоит последний очередной эшелон на позицию... Носильщик показал на ворота, куда в'езжают ломовики, за шлагбаум: вдалеке у товарных пакгаузов дымил паровоз, а за ним тянулась (казалось, ей нет и конца) длинная лента товарных вагонов,доносились оттуда громкие крики, песни и свист и заливистые переборы тальянки...

- Туда легко, трудно оттуда... как с того света, - думает Зайчик, не спеша шагая к вагонам...

Ближе крик и свист. Вагоны набиты, тесно в них, как в базарный день в лавке Митрия Семеныча, все свистит, свирестит, хочется, видно, серым шинелькам заглушить сердечную боль и тоску показной веселостью, ненужным криком и не враз начатой песней, которая так же неожиданно обрывается на полуслове, как, может, скоро оборвется и жизнь...

Соловей, повада-пташка.

Не пой лету под конец:

Ты не жди меня, милашка,

На побывку под венец!..

- На позицию, вашь бродь?..- спрашивает солдатик с умильным, именинным лицом...

- Да, братец,- сказал Зайчик, остановившись,- опоздал на свой эшелон.

- На Ригу изволите?..

- На Ригу...

- Мы тоже: вон там офицерский... первый от паровоза...

- Да нет, туда далеко итти... дай-ка мне руку: я с вами устроюсь!..

Десять волосатых рук сразу протянулось к Зайчику, он уперся об закрай пола вагона и в миг очутился в знакомой, пропитанной особым солдатским душком тесноте, к которой за четыре, почитай, года привык не на шутку,- в углу на нарах лежали солдаты, Зайчик прилег к ним и скоро заснул спокойным ребяческим сном...

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

СМЕРТНЫЙ ПЕРЕВОЗ

НОЧНАЯ СКАЗКА

Да, так вот всегда и бывает!

Кому беда, кому еда, так уж устроено в жизни, а для нас с этой водополицы получилось вроде как праздник!

Утопло у нас всего человек полтораста, а чертухинских десятка два или поболе... Солдат, ровно гриб: смерть ногой счеканет, а грибник пройдет и головы не наклонит!

Пропали, дескать, без вести, неизвестно в каком таком месте!

Никто и не доискивался, кто да что, поставил только Иван Палыч крест в своем нарядном листу, тем и делу конец! Каждый же из нас в отдельности бог весть как рад был сам за себя и самому себе даже не верил, что сух вылез из бани!

Иван Палыч, когда перешли мы в резервы, первые дня два или три проснется в полночь, скинет штаны, заворотит до непотребства рубаху да сонный и ходит, как блаженный, по конюшне, пока его кто-нибудь не заберет под локотки да не уложит на нары или не вспрыснет холодной водой.

- Ишь ты, тьма те возьми, - скажет только Иван Палыч, очухавшись,грезится все, что тону иль купаюсь, и будто я не Иван Палыч, а семилеток Ивашка и будто перехожу за коровой Янтар-ный брод на Дубне, и вода корове только по муклышку, а мне по самое горло... хошь бы домой отпустили ..

- Все равно управют теперь молотьбу и без нас,- утешает его всегда Каблук или Пенкин,- поспеешь разве к пастушьей разлуке...

- Э-э... да на пастухов хоть одним глазком поглядеть... сам бы пошел в пастухи!

- Говорят, Иван Палыч, что наш командир подал рапорт, каждый, значит, на целый месяц поехал бы в отпуск, а по возвращеньи крест получил, да писаря его искурили...

- Известно: сукины дети! - хмуро промолвит Иван Палыч.

Иван Палыч, два Каблучка, все Морковята да уж и много других, которых не упомню, пролежали первые дни в большой лихорадке, по ночам нас всех било под одеялом, в голову лезла разная чушь и нескладиха, а по утрам ходило все перед глазами кверх кувырком, котелок с кипятком словно на бок валился, и с языка подчас срывалось такое чудное, от чего и самому потом становилось чудно.

Один только Пенкин, казалось, ничем не страдал, лежал целые дни на матрасе, набитом пахучим сеном, и все время глядел в потолок, вставая только к обеду иль к чаю, да, не глядя ни на кого, что-нибудь отмочалит да обсмеет кого, от чего никому не обидно, а только в горле щекочет...

- Иван Палыч, - скажет вдруг Пенкин,- ты умный мужик или нет?

Иван Палыч заекает кадыком и не сразу ответит:

- Дураком родная мать не зывала!

- Ну, тогда отгани мне загадку...

- Ну?

- Как шуринов племянник зятю родной?

- Смекалистая загадка... надо подумать... зятю родной?

- Да... ты долго не думай!..

- Деверь, што ли?..

- Нет, брат, не деверь!

- Сваток?..

- Ну!.. сваток! Разберись в голове, уклади по порядку...

- Нет, брат Пенкин, не знаю!

- Ну вот, Иван Палыч, а ты говоришь, что мать дураком не зывала...

- Да ты говори!

- Скажу завтра утром!

И на другой бок повернется... Иван Палыч посмотрит Пенкину в спину и сам про себя начнет выводить родню за родней, а все не выходит...

- Как решето голова: одни только дырки!..

Думает, думает так Иван Палыч, кувыркнется и захрапит... Ночью проснется Иван Палыч, словно шкнет кто, и глаза не знает куда девать: не спится! Полезет разная чушь в голову, инда и в явь станет страшно...

- Прохор, не спишь?

- Нет, сон чорту продал!..

- Дорого взял?

- За твою башку меньше дадут!..

- У моей башки, Прохор, ума есть лишки, а у тебя и в переду, и с заду ни складу, ни ладу!

- Шея курья, голова дурья!

- Тьфу те в прорву!

Смотрим мы на них и за животы держимся, каждому подбивало ввязаться, да на язык так горазды не были.

Долго препираются оба, потом все уладится, и Пенкин вполголоса, чтобы нас не побудить, рас-сказку сказывать будет: хорошо было слушать Пенкина в полусне, вроде как видишь все тогда на яву, и у Пенкина голос становится то тише, словно уходит, то будто шепчет в самые уши, а перед глазами, утонувшими в сон, все, что ни скажет Прохор, стоит как живое: