Алексей Писемский - В водовороте Страница 37

Миклаков усмехнулся, мотнул головой и вошел в комнаты.

– Ну что, говорили? – спросил его стремительно князь.

– Говорил! – отвечал протяжно Миклаков.

– Что же вы именно говорили?

– Говорил, во-первых, что вы человек весьма недалекий, – произнес Миклаков и приостановился на некоторое время, как бы желая наблюсти, какое это впечатление произведет на князя.

Того, при всем его желании скрыть это, заметно передернуло.

– Ну-с, далее! – сказал он.

– Далее я ей объяснил, что вы человек пустой и не совсем даже честный, в отношении ее, по крайней мере!

– Благодарю, что не во всех уж отношениях! – сказал князь, притворно усмехаясь.

– Не во всех-с, не во всех! – подхватил Миклаков.

– Что же она на все это?

– Она пока еще не соглашается с таким моим мнением, но, во всяком случае, решилась понемногу начать развлекать себя, и я в этом случае предложил ей свое товарищество и партнерство.

– Предложили? Вот за это спасибо! – воскликнул князь.

– Предложил; только наперед вам говорю: прошу меня не ревновать, а то я в этих случаях труслив, как заяц: сейчас наутек уйду!

– Ни взглядом, ни словом не обнаружу сего грубого чувства пред вами, – отвечал с оттенком веселости князь. – Но она все-таки не очень огорчилась? – прибавил он озабоченным голосом.

– Нет, по-видимому, не очень.

– Это и отлично! – произнес князь с видимым удовольствием.

– Мне, однако, пора домой! – сказал Миклаков.

– Не смею останавливать!.. Экипаж готов! – сказал князь, с чувством и с благодарностью пожимая руку приятеля.

Миклаков опять сел в тот же фаэтон и поехал: он и на этот раз думал о княгине. В его зачерствелом и наболевшем сердце как будто бы снова заискрилось какое-то чувство и зашевелились надежды и мечты!

III

Прошло недели две. Князь и княгиня, каждодневно встречаясь, ни слова не проговорили между собой о том, что я описал в предыдущей главе: князь делал вид, что как будто бы он и не получал от жены никакого письма, а княгиня – что к ней вовсе и не приходил Миклаков с своим объяснением; но на душе, разумеется, у каждого из них лежало все это тяжелым гнетом, так что им неловко было даже на долгое время оставаться друг с другом, и они каждый раз спешили как можно поскорей разойтись по своим отдельным флигелям.

После 15 августа Григоровы, Анна Юрьевна и Жиглинские предположили переехать с дач в город, и накануне переезда князь, сверх обыкновения, обедал дома. Барон за этим обедом был какой-то сконфуженный. В половине обеда, наконец, он обратился к княгине и к князю и проговорил несколько умиленным и торжественным голосом:

– А я завтрашний день поблагодарю вас за ваше гостеприимство и попрошу позволения проститься с вами!

– Вы едете в Петербург? – спросила его княгиня заметно довольным голосом.

Князь кинул взгляд на барона.

– Нет, я остаюсь в Москве, – отвечал тот, все более и более конфузясь, – но я буду иметь дела, которые заставляют меня жить ближе к городу, к присутственным местам.

Князь и княгиня, а также и г-жа Петицкая, обедавшая у Григоровых, посмотрели на барона с некоторым удивлением.

– Какие же это у вас дела такие? – спросил его князь.

– Да так… разные, – отвечал уклончиво барон.

– Разные… – повторил князь. – Но разве от нас вы не могли бы ездить в присутственные места?

– Далеко, ужасно далеко! – отвечал барон.

– Что же вы в гостинице, что ли, где-нибудь будете жить? – продолжал князь и при этом мельком взглянул на княгиню. Он, наверное, полагал, что это она потребовала, чтобы барон переехал от них; но та сама смотрела на барона невиннейшими глазами.

– Я нанял квартиру у Анны Юрьевны, – отвечал барон протяжно.

– У Анны Юрьевны?.. – воскликнули в один голос Григоровы.

– Но где же и какая у ней квартира может быть? – подхватила стремительно Петицкая.

Она успела уже познакомиться с Анной Юрьевной и даже побывать из любопытства в городском ее доме.

– Внизу. Я весь низ беру себе, – отвечал барон, – главное потому, что мне нужно иметь квартиру с мебелью, а у Анны Юрьевны она вся меблирована, и меблирована прекрасно.

– Еще бы не прекрасно! – воскликнул князь. – Мало ли чего нет у моей дорогой кузины; вы у ней многое можете найти, – присовокупил он как-то особенно внушительно.

Г-жа Петицкая при этом потупилась: она обыкновенно всегда, при всяком вольном намеке князя, опускала глаза долу.

Барон же старался принять вид, что как будто бы совершенно не понял намека князя.

– Я вас поздравляю: вы непременно влюбитесь в Анну Юрьевну! – объяснила ему прямо княгиня.

– Влюблюсь? – спросил барон, подняв, как бы в удивлении, свои брови.

– Непременно, она очень милая, хоть, может быть, и не совсем молода! – подхватила княгиня.

– Совершенно верно; но, к сожалению, я сам мало способен к этому чувству, – проговорил барон.

– Почему же это?.. Я полагаю, напротив! – сказала с некоторою колкостью княгиня.

– И я тоже, – поддержала ее г-жа Петицкая.

– Я так много, – продолжал барон, – перенес в жизни горя, неудач, что испепелил сердце и стал стар душою.

– А вот Анна Юрьевна накатит вас отличнейшим бургонским, и помолодеете душой, – подхватил князь.

– Что ты за глупости говоришь! – произнесла княгиня, а г-жа Петицкая опять сделала вид, что ей ужасно было стыдно слушать подобные вольности, и ради этого она позадержала даже немножко дыхание в себе, чтобы заметнее покраснеть.

– Князь для острого словца не пожалеет и отца! – подхватил с своей стороны, усмехаясь, барон.

Все эти подозрения и намеки, высказанные маленьким обществом Григоровых барону, имели некоторое основание в действительности: у него в самом деле кое-что начиналось с Анной Юрьевной; после того неприятного ужина в Немецком клубе барон дал себе слово не ухаживать больше за княгиней; он так же хорошо, как и она, понял, что князь начудил все из ревности, а потому подвергать себя по этому поводу новым неприятностям барон вовсе не желал, тем более, что черт знает из-за чего и переносить все это было, так как он далеко не был уверен, что когда-нибудь увенчаются успехом его искания перед княгиней; но в то же время переменить с ней сразу тактику и начать обращаться холодно и церемонно барону не хотелось, потому что это прямо значило показать себя в глазах ее трусом, чего он тоже не желал. В видах всего этого барон вознамерился как можно реже бывать дома; но куда деваться ему, где найти приют себе? «К Анне Юрьевне на первый раз отправлюсь!» – решил барон и, действительно, на другой день после поездки в парк, он часу во втором ушел пешком из Останкина в Свиблово. Анна Юрьевна, в свою очередь, в это утро тоже скучала. Встретив юный музыкальный талант под руку с юной девицей, она наотрез себе сказала, что между нею и сим неблагодарным все и навсегда кончено, а между тем это ей было грустно, так что Анна Юрьевна, проснувшись ранее обыкновенного поутру, даже поплакала немного; несмотря на свою развращенность и цинизм в понимании любви, Анна Юрьевна наедине, сама с собой, все-таки оставалась женщиной. Приходу барона она обрадовалась, ожидая, что это все-таки немножко развлечет ее.

– Что ваш князь и княгиня? – спросила она его с первого же слова.

– А я их не видал сегодня! – отвечал барон.

Анна Юрьевна до прихода барона сидела в саду в беседке, где и приняла его.

– L'air est frais aujourd'hui!..[83] Пора в город переезжать, – проговорила она, кутаясь в свой бурнус и затрудняясь на первых порах, о чем бы более интересном заговорить с своим гостем.

– Нет, что же за холодно; я еще ни разу не надевал своего осеннего пальто! – возразил барон, желая, кажется, представить из себя здорового и крепкого мужчину.

– Да, но, может быть, вас согревает в Останкине приятная атмосфера, которая вас окружает! – произнесла Анна Юрьевна лукавым голосом.

– Атмосфера приятная? – переспросил барон, совершенно как бы не поняв ее слов. – Какая же это атмосфера? – прибавил он.

– Атмосфера в обществе с хорошенькой и милой женщиной, – отвечала Анна Юрьевна. Она сама отчасти замечала, а частью слышала от прислуги своей, что барон ухаживает за княгиней, и что та сама тоже неравнодушна к нему, а потому она хотела порасспросить несколько барона об этом.

– Да, вот что! – произнес тот. – Но только атмосфера эта скорее холодящая меня, чем согревающая! – заключил он.

– Будто? – сказала Анна Юрьевна недоверчивым голосом.

– Уверяю вас!

– Что вы влюблены – в этом… je ne doute guere!..[84] Но чтобы и вам не отвечали тем же – не думаю! – проговорила она.

– Что я не влюблен и что мне ничем не отвечают, могу доказательство тому представить.

– Пожалуйста.

– Скажите, когда бывают влюблены и им отвечают взаимно, то пишут такие письма? – проговорил барон и, вынув из своего бумажника маленькую записочку, подал ее Анне Юрьевне. Письмо это было от княгини, писанное два дня тому назад и следующего содержания: «Вы просите у меня „Московских ведомостей“[85], извините, я изорвала их на папильотки, а потому можете сегодня сидеть без газет!»