Алька. 89 - Алек Владимирович Рейн Страница 37

Витька Уткин, ростом примерно с меня, лет немного до сорока, средних кондиций, ничем не примечательный. Критично настроенный ко всему, начиная от властей и заканчивая друзьями, погодой и здоровьем. Хотя в целом мне казалось, что он мужик, как теперь говорят – по жизни, был неплохой. Проблема была в том, что Виктор умирал, умирал на наших глазах, умирал постоянно, а когда человек знает, что он концы отдаст буквально минут через пятнадцать, тут, наверно, сложно быть не желчным, не критичным, да вообще оставаться человеком. Но Витька старался быть человеком, в общем-то, он в рамках всегда держался, срывался изредка. Да ведь ему-то и срываться было нельзя, как сорвётся, так сердечный приступ. Он и ходил-то, держа руку на сердце, отпускал только, чтобы взяться за напильник, работать-то надо, жена дворничиха, не больно много зарабатывала, случись чего, как детей поднять, а их, огольцов, двое.

Ей, правда, перепадало иногда, мантулила она во дворе гостиницы. Тогда в моду, слава богу, ненадолго вошли нейлоновые рубашки. Наши-то поначалу не могли их производить, только у фарцы достать можно было, а это ж какие деньги, да и без них как-то обходились. Так вот Витёк наш однажды на работу является в белоснежной нейлоновой рубашке, ну мы, конечно, что да как, откуда? И он рассказывает: убирает его баба двор гостиницы от снега, вдруг открывается дверь и кто-то ей рукой машет. Она подходит, а там иностранец протягивает ей ком тряпья белого, показал ей рукой на бак с мусором во дворе, что-то пробормотал не по-русски, повернулся и ушёл. Народу никого, глянула, а у неё в руках три рубашки нейлоновых новых, только воротнички несвежие, после однодневной носки. Поняла, что если бы хотел в стирку, то попросил бы горничную, показал рукой на помойку, значит, сказал или выкинь, или себе оставь. Да кто ж такое добро выкидывать будет? А горничной не отдал, видно, осерчал на неё за что-то. Да только это ж не каждый день, сказать по совести, первый раз за всю карьеру.

А Витёк-то совсем уже не хорош, а главное, как ему плохо с сердцем, его скорая не берёт, вообще оборзели, суки. Заявляют, что он здоров как бык, вот гады, они, вишь ты, знают, а Витёк не знает, здоров он или нет.

Оно с чего всё началось? Раньше-то Витька в самом деле был здоров как бык, ну бухал, конечно, с другом закадычным на пару. Раз после лёгкого запоя, так, пустячок двухдневный, правда, это уже выход был, до этого неделю квасили не по-детски, пошли водички газированной попить, идут, ржут, при этом трясёт обоих с похмелья. Витька первый к автомату подошёл, залпом два стакана выдул, налил другу, повернулся, глядь, а друг лежит на полу на спине, глазами голубыми в потолок глядит. Витюха к нему, водички пытался ему в рот, друг ни-ни. Ну первым делом фершала заводского, маманю мою, стало быть, потом скорую, а поздняк метаться. Инфаркт микарда, вот такой рубец. Врачи сказали: скончался мгновенно, даже были бы рядом, не спасли.

А они друзья с детства, из одной деревни, вместе в Москву приехали, всю жизнь на одном заводе протрубили. Всё вместе, даже женились в один год, но, правда, на разных всё ж таки бабах. А уж керосинили-то с младых ногтей вместе, и Витёк понял, что сердце-то у него тоже нездорово, чует, болит. И с каждым днём всё хуже припирает, куда деваться, пошёл к врачам. Ну в районной-то ничего не нашли, это понятно, что они там понимают, коновалы. Витька с боем выдрал у собак районных направление в кардиологический центр Мясникова. И там не лучше, профессоры-хуессоры не хотят лечить рабочего человека, подержали полторы недели, даже в жопу трубу вставили, ноги все перещупали, а сердце вылечить не могут. Твари. Говорят, здоров как бык, а боли от самовнушения. Мало того, в дурку даже положили, восьмую больницу им. Соловьёва на целый месяц. С самим Высоцким, правда, на этаже лежал, мозги ему всё вправляли, а сердце, сердце-то так и не вылечили.

Так Витёк наш и маялся, маманя моя сказала, так сам себя уговорит и умрёт при полном здоровье. Да уж, наверно, умер.

Бугор наш, Анатолий Сергеевич Курганов, был мужик видный. Бывают такие мужики, весь как только что отштампованный юбилейный рубль. Всегда свеж, подтянут, несмотря на небольшое пузцо, крепок, целеустремлён, решителен, толков. Проштрафившемуся мог и в глаз заехать, но никто не обижался, знали – за дело получил, при этом своих работников в обиду не давал, всегда выгораживал перед начальством, если, конечно, штрафник совсем не оборзел. Мог и на замдиректора наехать, начальство знало – норовист, зато не подведёт, план даст всегда и бригаду держит в дисциплине, насколько возможно. Я уже пердак здоровый был, восемнадцать как-никак, он мне в последних числах месяца говорит в конце рабочего дня: «А ты куда засобирался?» – «Так мне ж в школу». – «Ну один разок пропустишь не беда, видишь, горим, план надо выполнять». – Другого послал бы, но Кургана никак нельзя, человек. Остался, первый раз отработал двадцать четыре часа кряду. До двенадцати ночи мантулили с обычными перекурами, в полночь сели пообедать. Работала столовая навынос. В цех принесли большие кастрюли с борщом, на второе котлеты с картофельным пюре. Жри от пуза, за всё платит завод. К столу, на котором играли в обед в домино, подтащили рабочий стол – верстак без тисков. Взяли борщ, котлеты, кто захотел. Остальные, и я в том числе, скинулись, метнулись в магазин, взяли охотничьи колбаски, водки, квашеной капусты. На водку скидывались все. Сели, приняли по сто граммов, похлебали борща, бугор стал наливать по второму разу, в этот момент подошёл зам директора по общим вопросам, он всегда находился на заводе во время авральных работ. Организовывал питание, следил за порядком. Бугор, не обращая внимания на зама, продолжал наливать. Стаканы наверняка были не очень чисто вымыты, как я заметил, гигиена никогда не была важной частью сознания наиболее передовой части трудящего класса – пролетариата (рабочего класса) – одного из основных классов современного общества, главной движущей силы революционного процесса перехода от капитализма социализму и коммунизму, к которому принадлежали мы все, сидящие в эту ночь за столами в