Забвение - Дэвид Фостер Уоллес Страница 37

системах и несколькими белыми шерстяными париками и бархатными сюртуками темно-красного или сливового цвета с белыми манишками в сборках, приколотыми булавками к лацканам, а также цилиндр, очки в тонкой оправе без стекол, складная инвалидная коляска, длинный мундштук и больше десятка мелких американских флажков (впоследствии устаревших, поскольку у них в углу было только 49 звезд) – все для ежегодного спектакля на День президентов, который миссис Роузман организовывала и ставила каждый февраль и на котором в прошлом месяце Крис Дематтеи изображал Франклина Д. Рузвельта, а миссис Роузман чувствовала недомогание и ставила всю пьесу, сидя на маленьких ступеньках, ведущих на сцену в спортзале, и в котором у меня была двойная роль – поборник демократии с флажком среди слушателей 2-й инаугурационной речи Томаса Джефферсона и Геттисбергской речи Авраама Линкольна, а также гром во время грозы, где Филип Финкельперл в роли Бенджамина Франклина пускал воздушного змея из картона с большим сувальдным ключом на нитке, пока мы с Рэймондом Гиллисом стояли сбоку за кулисами и встряхивали широкий лист промышленной жести с острыми краями, обшитыми зеленым сукном, так, как расправляют одеяло, чтобы застелить кровать, издавая звук, напоминающий гром, если слушать с кресел в спортзале, пока Руфь Симмонс и Йоланда Мальдонадо стояли под надзором взрослого на галерее наверху, за рядом цветных прожекторов, и роняли на сцену синие и белые молнии из картона, зигзаги которых мы выреза´ли по линейкам целый урок. Отец получил разрешение уйти с работы пораньше, чтобы посетить постановку, и, хотя мать опять чувствовала себя нехорошо и не могла к нему присоединиться, мы потом с удовольствием пересказали ей все, в том числе как Теренс Велан в цилиндре и шерстяной бороде идеально рассказывал заученную назубок Геттисбергскую речь, когда клей его длинной бороды отошел с одной стороны и она начала соскальзывать все больше и больше, пока не отвалилась с одной стороны окончательно, болтаясь на ветру от шестнадцати яростно машущих флажков, а Крис Дематтеи забыл (или, как он заявлял, по семейным обстоятельствам даже не успел выучить) бо́льшую часть своих реплик и предпочел просто все дальше и дальше выдвигать подбородок и пустой мундштук в зубах, повторяя снова и снова «Только самого страха, только самого страха» (несколько десятков раз, заявлял отец), пока за его спиной на сцене, в фоновой подсветке, Грегори Эмке и несколько других мальчишек, которые могли попросить у отцов шлемы и жетоны, шли в атаку со швабрами и штыками из алюминиевой фольги (также Льюэллин принес пистолет, оказавшийся настоящим, – хотя он и заявлял, что боёк удален, – и напросился на проблемы, так что впоследствии его отцу пришлось прийти на беседу с миссис Роузман) на фоне валов Иводзимы из папье-маше.

2003

Инкарнации обожженных детей

Папа вешал за домом дверь для жильца, когда услышал детские крики и следом высокий голос Мамы. Бегал он быстро, а заднее крыльцо сообщалось с кухней, и не успела дверь хлопнуть за спиной, как Папа уже охватил всю сцену целиком: перевернутую кастрюлю на кафеле у плиты, синий огонек конфорки и лужу воды на полу, еще дымящуюся и тянущую множество рук, остолбеневшего младенца в пышном подгузнике и пар от его волос, и алые грудь и плечи, и закатившиеся глаза, и очень широко раскрытый рот, как будто отдельный от раздающегося крика, Маму на одном колене, что без толку промокала ребенка кухонной тряпкой и вторила крикам своим плачем, почти парализованная истерикой. И ее колено, и босые мягкие ножки все еще стояли в дымящейся луже, и первым делом Папа подхватил ребенка под мышки, поднял с воды и усадил в раковину, откуда вышвырнул все тарелки и выкрутил до упора холодную колодезную воду на ножки мальчика, набирая еще холодной воды в пригоршни и поливая или обрызгивая голову, плечи и грудь, чтобы от него не шел дым, а Мама над душой взывала к Богу, пока он не послал ее за полотенцами и марлей, если есть, – Папа двигался быстро и четко, без единой мысли в голове – только с целью, и он сам не замечал, как плавно движется или что уже не слышит крики, потому услышать их означало просто окоченеть и не суметь сделать все, чтобы спасти ребенка, крики которого стали регулярными, как дыхание, и длились уже так долго, что стали очередным предметом на кухне – чем-то, что нужно быстро обходить. Дверь на стороне жильца висела на верхней петле и слегка покачивалась на ветру, а птица на дубе через дорогу, наклонив головку, как будто наблюдала за дверью, пока изнутри еще доносились крики. Похоже, худшие ожоги были на правой руке и плече, краснота на груди и животе поблекла под холодной водой до розового цвета, а мягкие пяточки, как казалось Папе, не покрылись волдырями, но младенец все сжимал кулачки и кричал – может, только рефлекторно, от страха, Папа потом поймет, что тогда думал именно так, – с перекошенным личиком и вздувшимися нитевидными венами на височках, и Папа твердил, что он здесь, он здесь, пока адреналин отливал, а от злости на Маму за то, что она допустила такое, только начал идти дымок где-то на дальних задворках разума, еще в часах от выражения. Когда Мама вернулась, он не знал, завернуть ребенка или нет, но промочил полотенце и завернул, туго запеленал малыша, поднял из раковины и усадил на край кухонного стола, чтобы успокоить, пока Мама осматривала пяточки, взмахивая рукой у рта и повторяя бессмысленные слова, пока Папа наклонился лицом к лицу ребенка на клетчатом краю стола, без конца повторяя тот факт, что он здесь, и стараясь унять крики младенца, но тот все еще надрываясь кричал – высокий чистый сияющий звук, от которого могло остановиться сердечко, и Папе казалось, что губы и десны подернулись легким голубым оттенком венчика пламени на газовой плите, – кричал так, будто все еще стоял под опрокинутой кастрюлей. Еще одна, две таких минуты, казавшихся намного дольше, пока Мама у плеча Папы напевно говорила ребенку в лицо, жаворонок на ветке склонил голову, а на петле прорисовалась белая линия от веса накренившейся двери, когда наконец из-под кромки свернутого полотенца лениво показался первый заметный дымок и глаза родителей встретились и расширились – подгузник, который они попытались снять, когда развернули полотенце, уложили малыша на клетчатую скатерть и расстегнули размягчившиеся липучки, поддался не сразу, вызвав новые крики боли, и оказался горячим, подгузник их ребенка обжег руки и они увидели, где