Далекий гость - Василий Никанорович Радин Страница 37

— А не угощали б, так и забыл бы, как она пахнет, так? — поддакнул Чуклаев и снова обернулся к Тоне: — И я попрошу тебя, Антонина, не будешь?

Голос его звучал просяще, заискивающе, но глаза смотрели сурово и требовательно.

Тоня присела к столу, глядя исподлобья на меня, словно коря за это ненужное ей приглашение.

— И что у тебя за посуда, Лукич? — отставил высокий рюмку. — Отродясь не пил я такими наперстками. Водки жалеешь, так и скажи… Или цену я тебе плохую даю?

— Что ты? Что ты, Андреич? Найди, Антонина, всем стаканы! И водку из буфета тащи!

Тоня поднялась молча и через минуту появилась снова — со стаканами и двумя бутылками водки на подносе. Она безучастно поставила все это на стол и снова с немой укоризной взглянула на меня.

Ее появление с бутылками кряжистый встретил восторженно. Чтоб не переливать водку, он уже опрокинул содержимое рюмки в рот и теперь по-хозяйски срывал с бутылок плотные нашлепки.

— Вот это еще куда ни шло! А то дом торгуют, а поставили наперстки.

— Какой дом? — вдруг встрепенулась Тоня.

— Какой-какой! — передразнил кряжистый. — Этот, красавица.

— Как этот? — ахнула женщина. — Петр Лукич!

— Что, Петр Лукич! Не ослышалась. Этот! Так что, Тонька, может, последний раз пьем здесь, — вроде посерев сразу и осунувшись, подтвердил Чуклаев. — Продаю Андреичу свои хоромы и уезжаю…

Хозяин и гости дружно чокнулись, нацепив на вилку кто помидор, кто огурец, выпили, шумно задышали. Я пригубил рюмку и смотрел за Тоней, горестно поникшей и безразличной ко всему происходящему.

— Пробуйте, гостеньки, груздочки — сам солил! — похваливал Чуклаев угощенье. — Антонина, глянь-ка, чего там у нас еще найдется закусить. Ветчинки пошарь.

Женщина водила пальцем по столу, катая хлебную крошку. На лице ее проступила бледность.

Гости подняли стаканы во второй раз, а она так и не двинулась с места.

— Антонина! — в голосе Чуклаева проступило раздражение. — Ты, голубушка, не заснула? На столе же пусто!

— Да брось, Петр Лукич! — запротестовали гости. — Не надо ничего.

Чуклаев еще больше закуражился.

— Или в этом доме убудет? Тащи, Антонина!

Тоня встала, усталая, безразличная, прошла на кухню.

Чуклаев, проводив ее ревнивым взглядом, подвинулся поближе ко мне, положил на плечо руку.

— Зачем я тебя позвал, сосед дорогой?

Он мог теперь и не говорить мне этого, я и сам сообразил, тем более что тот, кого Чуклаев назвал Андреевичем, хрустя огурцом, заявил по-хозяйски твердо:

— Не тороплю, Лукич, но к воскресенью хорошо бы дом освободить. У нас, знаешь, с машинами туго, второй раз не сразу выпросишь…

— Как скажешь, Андреич, — покорно согласился Чуклаев. — К воскресенью так к воскресенью.

— На постой, что ли, просишься, Петр Лукич? — спросил я.

— Не за себя хлопочу. За Антонину с пацаном.

— Они сами-то как?

— А что они? На улице небось хуже. А я тебе, соседушка, за это шиферу по дешевке…

Я не заметил, когда вошла Тоня. Губы ее дрожали.

— Как же так, Петр Лукич, продаешь дом, а мне ни слова? Куда я с дитем?

С безвольно опущенными руками она стояла возле окна. Догорал закат. Жаркие блики его отражались в стекле, и слезы, медленно бежавшие по щекам женщины, казались каплями крови.

— Если вы, Тоня, не против, переезжайте к нам, — выдохнул я.

Тоня взглянула на меня, и в лице ее отразилась не столько благодарность, сколько растерянность.

А Чуклаев обрадовался такому исходу:

— Ну что ты за человек золотой, Иван Аркадьевич! Думал, как буду просить тебя приют для Антонины с пацаненком дать? У тебя ж не ахти какие хоромы. Ан ты сам опередил! — заглядывал он заискивающе мне в глаза, суетился, подливал водки в стакан. — Хочешь, я тебе за это шиферу на крышу продам?

Это бы, конечно, неплохо прикупить у соседа немного шифера на крышу: с углов промокает моя старая хатенка. Но брать что-либо у этого человека мне никак не хотелось. Чем восстановил он против себя, убей бог, не знаю. Но не хочу, не могу принять от него благодеяния. Даже в такой форме, за свои кровные денежки не могу.

— А что? — кипятился Чуклаев. — Дранка — вещь пустая, недолговечная. Шифер понадежнее будет и покрасивше.

«А может, взять все-таки? — думалось. — Под боком же. Ни с перевозкой не мучиться, по заказам не бегать, в очередях не стоять…»

На счастье, прислушался к разговору товарищ Андреича, сердито отодвинул тарелку с капустой.

— Это как же, Лукич, понимать прикажешь? Сулил шифер мне, а теперь на сторону спускаешь?

— Э-э, — махнул рукой Чуклаев. — Зря, Гаврила, шумишь! Ему, думаешь, много надо? Весь двор-то с заячье гнездо! А уж крыша…

— Экий ты! — не успокоился Гаврила. — Спустишь ты соседу своему десяток-другой листов, а мне вдруг их как раз и не хватит… Из-за десяти листов в город ехать? Я, брат, люблю все с запасом. Запас есть не просит…

— Да куда тебе его весь? Там на два дома!

— Это уж, Лукич, не твоя печаль.

— Из-за десятка-то листов сколько шуму?! Да и шифер-то мой пока, закладу с тебя, Гаврила, я вроде не брал…

— Уговор дороже денег, Лукич, — хмуро изрек и Андреич.

Тогда я возмутился:

— Да не надо мне ничего! Успокойтесь! Не надо мне никакого шифера. И вообще… если хотите знать, — вырвалось у меня против воли, — я железом решил крышу крыть.

— Железом? — поднял брови Чуклаев. — Деньжата завелись? Так, может, мне не Андреичу, а тебе по-соседски дом-то уступить, а?

— Что ему в ём волков морозить? — ухмыльнулся успокоенный Гаврила. — Один с бабой живет, да и то целый день в школе пропадает…

— А с чего вы, Петр Лукич, надумали дом-то продавать? — спросил я.

Чуклаев чокнулся своим стаканом со стаканами гостей, осторожно притронулся к моему, не дожидаясь никого, выпил, захрустел огурцом. Потом вытер рот рукавом, вставая из-за стола, поманил меня за собой.

Тенью скользнула мимо нас в небольшую комнату рядом с просторной горницей Тоня. Она с трудом сдерживала слезы.

— Будет, будет мокропогодить! — сердито цыкнул на нее Чуклаев. — Сказал же Иван Аркадьевич, возьмет пока к себе.

Тоня не ответила, прикрыв за собой скрипнувшую дверь.

— Вот лучше петли смажь, чем сырость разводить! — добавил Петр Лукич. Он остановился перед дверью, что была с Тониной комнаткой рядом, и, щелкнув выключателем, толкнул ее.

— Входи, Иван Аркадьевич!

Я вошел, и на меня дохнуло запахом давно непроветриваемого склада.

Чего тут только не было! Старинного черного дерева резное кресло не иначе как украшало когда-то кабинет титулованной особы. Об этом красноречиво свидетельствовал герб, вырезанный на высокой спинке, — два скрещенных копья, над