Последний снег - Стина Джексон Страница 37

Юха медленно сунул руку под куртку. Лиам замер, но бородач всего лишь достал купюры из внутреннего кармана и протянул братьям.

— Я живу один, — сказал он, — но, как вы знаете, от птичьих трелей никуда не денешься, и птички мне напели, что Видар Бьёрнлунд мертв, что кто-то его прикончил. И я подозреваю, что вам об этом известно куда больше, чем мне.

Габриэль пересчитывал купюры, притворяясь, что не слышит вопроса. Лиам держался в тени.

Взгляд его метался между лесом, небом и темной долиной внизу. Ему хотелось сказать Юхе, чтобы он садился в машину и уезжал, что опасно испытывать терпение Габриэля.

— Вот те на! — воскликнул Габриэль. — Сегодня нам удалось наскрести всю сумму. Премного благодарны.

Он положил деньги в карман джинсов и кивнул Юхе.

— Я выбрал для тебя самую лучшую травку. Она избавит тебя от всех ненужных мыслей, роящихся у тебя в черепушке. Стопроцентная гарантия. А теперь я хочу, чтобы ты сел в свою развалюху, поехал в свою хибару и забыл о нашем существовании.

Но Юха остался стоять на месте. Он тяжело дышал, словно каждый вдох давался с трудом.

— Это я послал вас в Одесмарк, — произнес он. — И я хочу знать, что произошло. Думаю, я имею на это право.

Габриэль расхохотался. Бросив взгляд на Лиама, он скомандовал:

— Садись в машину. Мне надо поговорить с Юхой наедине.

Против воли Лиам послушался. Земля качалась под ногами, кровь бурлила в жилах. Он сел за руль, испытывая искушение завести машину и уехать, оставив их тут одних, но Габриэль вытащил ключи. Наверное, догадывался, что брат попытается улизнуть. Закрыв дверцу, Лиам вытер руки о джинсы. Проверил нож под сиденьем, но не стал доставать. Если начнется драка, он не будет вмешиваться.

Габриэль нагнулся к Юхе, лиц не видно, только руки жестикулируют в темноте, пальцы порхали как мотыльки. Голова Юхи дернулась, словно он кивнул, поддакивая. Лиам опустил окно на сантиметр, но не мог ничего расслышать.

Наконец брат выпрямился и хлопнул Юху по плечу. Юха стянул шапку, почесал макушку и снова натянул. Теперь движения у него были спокойнее. Бросив взгляд в сторону машины, он помахал на прощание. Лиам дернулся, как от удара, и робко помахал в ответ. Габриэль и Юха пожали друг другу руки. Будто и не было никакой враждебности. О чем бы они ни говорили, они сумели договориться.

Юха сел в свою развалюху и уехал. Лиам сидел и чувствовал, как у него гудит в ушах.

Хассан и его коллеги снова и снова спрашивали: у Видара были враги? Кто-то желал ему зла? Он с кем-то ссорился? Лив с Симоном опрашивали в разных комнатах. Их дом стал похож на тюрьму. Не комнаты, а камеры, двери в которые нельзя было закрывать. Включенный повсюду свет резал глаза. Вся их жизнь была выставлена на обозрение. Полицейские сновали между машиной во дворе, сараями и сейфом для оружия. Чужие руки перерывали содержимое шкафов и ящиков, вытаскивая на свет все, что лежало там столько лет: фотографии, ценные бумаги, ночную сорочка Кристины, все эти годы провисевшую в шкафу Видара.

После допроса Лив сидела, обняв сына рукой, вместе они были островком в бушующем море, к которому полиции было не подступиться.

Но стоило полиции уехать, как заявилась Фелисия. Вошла без стука и сразу направилась в комнату Симона, как будто не замечая Лив. Как злой дух скользнула по темному дому, и Лив притворилась, что ничего не видит и не слышит.

Потом Лив долго стояла в коридоре, прислушиваясь к их голосам за закрытой дверью, и страдала от одиночества.

Под конец она не выдержала, стукнула костяшками пальцев в дверь и, не дожидаясь ответа, приоткрыла ее. Фелисия сидела на кровати, опираясь спиной на пожелтевшие обои. Голова Симона покоилась на ее коленях. Красное от рыданий лицо сына было повернуто к экрану компьютера. Фелисия пальцами расчесывала ему волосы.

Лив кашлянула, привлекая их внимание.

Фелисия, я не знала, что ты здесь.

— А где мне еще быть?

Тот же вызов в глазах, та же озорная улыбка, как когда она балансировала на льдинах.

— Хотите есть?

Переглянувшись, они в унисон покачали головами: нет.

— Что вы смотрите?

— Кино, — ответил Симон.

Лив еще немного постояла в дверях, судорожно сжимая дверную ручку и придумывая, что бы еще сказать, чтобы вовлечь их в разговор. Больше всего ей хотелось войти в комнату, сесть рядом, достать бутылку из-под кровати и приложиться к горлу. Но было совершенно очевидно, что ей тут не место, что ее тут не ждут, и единственное, что ей оставалось, это прикрыть дверь спальни и вернуться в пустую кухню.

В кухне она раскурила трубку Видара и, приоткрыв окно, выкурила. Ветер принес с собой голоса. Говорили где-то рядом. Соседи? С трубкой во рту она вышла в прихожую, надела ботинки и куртку. Подумав, сняла ключи с крючка и заперла дом вместе с подростками. Ключ плохо проворачивался в замке — в последнее время она оставляла дверь открытой, ожидая, что Видар вернется. Накинула капюшон и пошла в лес.

У костра на берегу озера спиной к ней сидели Дуглас, Эва, Карл-Эрик и еще двое. Пламя поднималось высоко к небу. Лив замешкалась, собираясь с мыслями, но Дуглас, обернувшись, заметил ее и позвал к ним. Его красное лицо лоснилось от жара.

— Лив, присаживайся. Тебе не стоит быть одной.

Под взглядами соседей она неохотно подошла к костру. Йонни тоже был там. Он поднялся, освобождая для нее место. Когда она села, он попытался накрыть ее руку своей, но Лив скрестила сжатые в кулаки руки на груди. Видно было, что его это обидело. Но Лив знала: если она подпустит его близко, то не сможет больше контролировать себя. Нельзя допустить, чтобы в деревне узнали о ее постыдном секрете… нет-нет, не об их отношениях с Йонни, а о том облегчении, которое она испытывала, узнав о смерти отца. Никакого сожаления — у нее было чувство, что все наконец закончилось. Что теперь начнется настоящая жизнь.

— Что вы тут делаете? — спросила Лив.

— Сидим и пытаемся понять, что за чертовщина творится в нашей деревне, — сказал Дуглас; голос у него вибрировал, а взгляд был прикован к Йонни, в глазах — вызов. — Человек мертв, и кто-то должен за это ответить.

— Вот как…

Лив переводила взгляд с одного хмурого лица на другое. Только на лице Серудии читалась грусть. Губы старушки подрагивали, в глазах стояли слезы. Или это