Виктор Лысенков - Тщеславие Страница 38

Он уехал домой вечером, перед тем, как ей выйти из дому в студию - три минуты пешком. Уже одетую, он торопливо ласкал ее в коридоре и она шептала, обнимая его: "Сумасшедший! Юбку помнешь...". Так и случилось. Но она тут же переоделась, запретив ему заходить в спальню и шутливо крикнула: "А то я сегодня на работу не попаду".

Он хотел вернуться к ней на ночь, но дежурство у нее заканчивалось только в половине двенадцатого и к этому времени его разморило. Он все равно выпил таблетку успокаивающего, завел будильник и вырубился до половины восьмого утра. Они встретились с ней на следующий день - у нее был выходной и все повторилось, как в первую ночь. Он никогда не представлял себе, что женщина может быть настолько чувственной. Именно чувственной, а не страстной. Она и не теряла головы от ласк и близости, но и не была деловита, как некоторые опытные матроны, с которыми ему приходилось иметь дело. На третью ночь он тоже остался у нее, мучимый небольшим подозрением: может, у нее не было давно мужчины и она - просто голодна? С таким он сталкивался. Но обычно через день-два женщина в таких случаях успокаивалась. А для Любы каждый день и каждая ночь были новыми, так сказать, начинались с чистого листа. Он тогда с ужасом подумал: "А вдруг ему попалась бы такая жена? Ну, если бы та же Надя была такой? Как работать? От такого интима не откажешься - коснется - словно спичка теранулась о бок коробка - сразу искры и сверкающий пламень. И вряд ли у нее не было мужчин. Но где они? Молчат на том конце провода (телефон она всегда выключала, когда приходил он. Со службой ее связывал местный телефон, уже потом он узнает, что иногда ее вызывали по этому телефону: вдруг заболела другая дикторша или вдруг появились какие-то длинные сообщения. Он все больше приживался к ней. И если сказать правду - к концу первого дня между ними были отношения, будто бы они прожили не один год вместе. Они занимались любовью там, где их настигала вспыхнувшая страсть. Да ей и не нужно было вспыхивать: просто нужно было время для отдыха между очередными страстными объятиями. И все же ее связи интересовали его. Через несколько дней он спросил ее об этом. Она ответила так, что вопросов задавать было больше не нужно: "Сейчас у меня - только ты". Значит, другие пока в тени. Допусти он ляп - и тут же появится другой. "У тебя много поклонников?". Она улыбнулась и ответила: "Целый ящик". Он сначала не понял. Тогда она подошла к комоду, вытянула самый большой ящик. Он сначала был набит письмами". Это - все от поклонников. Тут есть все, кто хочешь - от адмиралов до придурков. Можешь почитать на досуге. Когда мы вышли на Союз, меня буквально завалили письмами. В республике писали, но не столько. К тому же знали, что я - замужем... Мы в Ташкент возили программу, так я узнала, что Ольгу Полевую достают еще больше, чем меня. Сергей читал потом письма - беря наугад. И среди них попадались такие, что по одному письму можно было смело выходить замуж. Он даже удивлялся, откуда мужчины берут такие слова и мысли. Может, если бы он в свое время написал хоть одно письмо Земме вот так, то она не ушла бы от него? Он боялся вспомнит о Земме рядом с Любой: сразу ледяной холодок словно сдавливал все внутри, опускаясь вниз живота странным томлением. Он все пытался понять - что это там за орган внизу живота? Древние вон и на печень сваливали свои любовные недуги. Он почти наверняка знал - будь они близки с Земмой, вряд ли она могла подарить такие ласки и быть (он ругнул себя за цинизм) - такой мастерицей в сексе. Ведь до Любы такой не было ни одной. Разные были - стеснительные и не очень, страстные и холодные, но такой... Но он знал - постучи сейчас Земма в Любины двери и скажи: "Сережа! Пошли домой!" - и он нагишом побегал бы за нею. Может, это - сексуальный бзик, как и его неоправданные страхи? Но он знал, что это - не так. Когда они еще встречались с Земмой и он обнимал и целовал ее --у него даже на миг не возникала мысль заводить ее в постель, как это делал он с сотнями других. Непонятное тепло, радость, нежность разливались по всему телу, не хотелось отпускать ее - впитывать и впитывать это тепло, дышать ее запахом, тихонечко тереться о ее щеку. Может, Земма не сразу и ушла от него, чувствуя, что он - любит ее? И ей было жаль его? Но она знала что-то другое? Что они - не пара? Что она чувствовала в нем? Его все неправильную сформированность, что ли? Может, если бы не эта дурь - быть первым во всем (а как можно сразу стать первым, если не добиться оглушительной славы в поэзии? Ха-ха!: уже при нем напишут строки: Что лирики в загоне, что-то физика в почете..."), а потом поэзия пойдет на убыль в общественном сознании и даже все эти евтушенки, рождественские и вознесенские перестанут собирать толпы и залы. Попал в ложную волну? В одно из таких мгновений Люба почувствовала, что он о чем-то задумался. "Что тебя отвлекло?" - она даже привстала с подушки и посмотрела внимательно и участливо ему в лицо. - Прошлое? Сильно тянет?". Она поняла, что близости больше не будет, не стала легонько змеится своим телом возле его тела, а вздохнула и сказал: "Знакомо. Ведь я прожила со своим восемь лет... Это - не один день...". - "А из-за чего вы развелись?". - "Да не из-за чего. Он электронщик высшего класса. Потребовались специалисты на новую слушилку работа интересная. Оплата - высокая. Хотя деньги его вряд ли интересовали. Ему все одиночества хотелось. Говорил - вся цивилизация - игра эгоизмов. Все читал своего Фолкнера...". Сергей был удивлен в те годы, о которых говорила Люба, в СССР вышел только сборничек рассказов этого писателя. "Да он читал по-польски. Он же родился в Белоруссии, в польском селе. Там у него сестра. Из Польши ему и привезли этого Фолкнера, будь он не ладен". Сергей понял, что Люба не читала этого американского писателя. Он уже прочитал к этому времени и знаменитую трилогию Фолкнера, и романы "Медведь" и "Сарторис", не отрываясь прочитал в "Иностранной литературе" роман "Шум и ярость" и был поражен талантом этого писателя. Потом, на похоронах Фолкнера он услышал речь Кодуэла и тот сказал поразительные слова: "Если в других мирах есть жизнь и если их обитателям суждено познакомиться с земной цивилизацией, то единственное, что возможно, заинтересует их - это творчество Фолкнера". Он не сердился на Любу - она жила в своем мире, и он был уверен, что она с трудом может назвать даже столицу Австралии, хотя каждый день читает новости. Женщина. На тысячу процентов. Но муж ее, судя по всему, был далеко не ординарен. Люба рассказывала: "Расстались мы с ним из-за чепухи: его назначили начальником на одну станцию слежения. Он обрадовался - надо было видеть! Уговорил только, что бы ему в группу дали такого же чайника - Могилевского Сашу. Видишь ли - Саша, оказывается, по настоящему умен и им легко вместе даже молчать. Я спросила: а я что буду делать на вашей станции? Кур разводить? - До ближайшего жилья - сорок километров. Говорит, у них - специальная антенна. Даже телевидение БИ-БИ-СИ можно смотреть. Нужно оно мне - как корове - очки: я же не знаю английского. Уехал. Год писал. Потом его перевели куда-то под Ленинград. Тоже писал. Уже с полгода ничего нет. Но знаю - к дню рождения пришлет и поздравление, и подарок... Хорошо, хоть на развод согласился без всяких фолкнеров. Или там каких-то веберов и вебернов. Все мозги мне замусорил". В общем, воспоминание о Земме, так некстати посетившее его, помогло узнать многое о Любе. А хахели... Потом, когда он оставался дома один, раздавались звонки и он часто слышал мужские голоса. Но говорили всегда вежливо: Люба умела отбирать себе партнеров.

Он понимал, что у Любы просто не может не быть поклонников, но то, что до него у нее после развода с мужем были другие мужчины, он не думал. Просто автоматом отключал подобный ход мыслей. Да для них и не находилось долгое время места. Звонки (мужские голоса) скоро перестали звучать в трубке врубились, что у нее снова надежный причал. А потом - те, кому надо, легко могли дозвониться до работы - в гримерной у дикторов было два телефона: один для внутренней связи, другой - с выходом в город. Иногда у дикторов возникали непредвиденные проблемы (например, неожиданный насморк или голос сел, тогда дежурный диктор обзванивал коллег, прося прийти на выручку. Те, кто был свободен, никогда не отказывали в срочной помощи коллеге: каждый понимал ответственность перед эфиром.

Наверное, несколько недель они были предоставлены сами себе - любили друг друга всласть и до изнеможения. Люба не была такой уж и дурой: в рабочие дни она говорила ему "на сегодня хватит. А то утром не проснешься на работу. Или, что хуже - будешь спать на рабочем месте". Он удивился, как легко и нежно она переходила к интиму - без пошлости и цинизма. Иногда, только открыв двери дома, она обнимала его, нежно прижималась губами к щеке и шептала: "Мне до выхода на дежурство еще полчаса. Давай немножко...". А рука ее тихонько и ласково скользила вниз, она так умела коснуться самых интимных частей тела - опять - без резких движений, чуть заметно, но как-то призывно. И он едва успевал сказать ей: "Подожди, я на минутку заскочу в душ. Жара ведь...". И она тут же лисичкой спрашивала: "А можно мне с тобой?". Боже - что она спрашивала - конечно можно! На нее посмотреть только - море наслаждения. А он знал, что будет в душе и полчаса им вполне хватит... потом она выбегала из дома, еще раз осмотрев себя в зеркало около дверей, и, подправляя карандашом или губнушкой последние штрихи на лице, любоваться которым через час будут сотни тысяч (а если передача шла на Союз - то многие десятки миллионов), опять говорила ласково и очень легко: "Если захочешь первое - придется греть самому. А второе - на плите. Еще горячее. Что будешь пить - не знаю. Заваришь сам. По мне - так лучше кофе. А если кофе не будешь - поспи пару часов. Чтобы был как огурчик!" - она шаловливо и мило смеялась и уже дверью закрывала свою милую улыбку. Он шел на кухню и смотрел, что она приготовила. Удивительным вкусом, тонко, красиво. На сей раз в глубокой сковороде толстыми кусками была запечена грудная вырезка с различными специями. Салат, приготовленный в прозрачной тарелке (кто-то презентовал ей французские прозрачные тарелки - разных видов и размеров привезли из соседнего Афганистана. Он открыл крышку и мысленно определил: "Икэбана!" - так все было соразмерно, изящно, нарезанные ломтики помидоров словно росли в тарелке, ровно как и веточки укропа и петрушки с кинзой. Может быть, эту ее тонкость узрели те, кто отбирал ее в пятьдесят девятом на должность стажера? (сразу в дикторы не брали). И в доме каждая вещь или вещица были соразмерны, соцветны другим. Все создавало уют, притягательность жилья. Сквозь двери на балкон видны были разные растения, удивительным образом образовывшие шатер, хотя растения были разных видов. Об их совместимости Люба наверняка расспросила знающих людей, может быть - даже кого-нибудь из ученых - док из ботанического сада - ей приходилось предоставлять слово самым разным людям и он не раз слышал, как совсем незнакомые люди называли ее ласково: наша Любочка. Наверное, это от бога, думал Сергей. Все, что бы Люба не делала - получалось красиво, изящно, казалось - то, что она сделала единственный вариант, заданный господом богом и воплощенный ею. Это потом станет первым предвестником беды, потому что Люба причесывала всех дикторов - европейских и азиатских - ни один гример не мог соревноваться. А домой приходили подруги и она ласково и нежно хлопотала вокруг их головок и он видел, как преображались женщины. Ладно бы приходили самые близкие подруги. А то без всякого стеснения приходила стричься вся женская половина телевидения и даже из комитета - приходили главный экономист и главбух. Один раз с ними приперлась даже новая молодая кассирша. Поначалу, когда он обосновался у Любы, желающие сделать прическу не появлялись. Но потом, через полгода, стали появляться одна за другой: сначала близкие подруги, которых он вынужден был узнать - на разных праздниках и юбилеях. Потом народ пошел погуще. В один выходной Люба причесала целых восемь человек! Он устал сидеть на кухне и уходя, излишне сильно хлопнул дверью - впервые позволив себе выразить таким образом отношение к происходящему. Он вернулся домой, когда Люба была на дежурстве и все думал, как они будут объясняться. Но та вернулась с дежурства, бросила на него тревожный взгляд с улыбкой и поняла, что Сергей сам не знает, как сгладить свою выходку. Она погладила его по животу, скользнула вниз рукой нежно и коротко погладила его и сказала: Заждался? А меня вот тортиком угостили - сейчас будем чай пить...". А он приготовил ей лопнувшую перчатку: на одном из пальцев разошелся шов и он только сегодня заметил это, впервые одев перчатки. Люба взяла иголку, подобрала нитки и села штопать. Когда она закончила штопку, протянула ему перчатку со словами: "Принимай работу". Он долго смотрел на шов - тот ничем не отличался от фабричных рядом, и если не знать - в жизни не скажешь, что здесь шили вручную, простой иглой. Он потом на работе ради хохмы просил определить, где зашита его перчатка. И только после очень тщательного осмотра одна из сотрудниц заметила свежий шов. Сергей похвастался: "Целый день сидел! Под микроскопом ремонтировал. Ну как Федоров делает операцию на глазах". Сотрудницы улыбались - знали, что разыгрывает, ноне лезть же с расспросами!