Наталья Давыдова - Любовь инженера Изотова Страница 38

Лямина Алексей раньше не знал, но слышал о нем много. А теперь Лямин стал появляться в операторной каталитического крекинга, хотя ему тут абсолютно нечего было делать. Здоровался и с улыбочкой смотрел, как Алексей проверяет показатели во время пуска установки. Пуск - дело длительное, шесть вахт пускают установку.

Глядя на Лямина, Алексей поражался бессмысленной злобности этого человека. Кстати, теперь он стал попадаться Алексею на глаза буквально всюду: на дороге, в столовой, на почте, даже в галантерейном магазине, куда Алексей зашел купить носки.

У Алексея выработалось отношение к Лямину, как к черной кошке. Перебежал дорогу, встретился, - значит, в цехе неприятные новости.

Впрочем, неприятностей хватало без Лямина.

У Лямина была маленькая круглая голова, черные, как будто мокрые, волосы и рот с очень красными губами, которые он все время облизывал, высовывая кончик языка. Казалось, он ловит языком мух. К тому же у него был нервный тик.

Лидия Сергеевна пыталась рассказать Алексею историю этого человека. У Лидии Сергеевны выходило, что Лямин настоящий классический злодей, душа у него черного цвета. Сжил со свету двух жен, бьет мать и сестру, на заводе переходит из цеха в цех: всем гадит. Самое смешное, что здравомыслящий Казаков тоже говорил; "Сук-кин сын, держись от него подальше".

Механик Митя был одним из первых, кто примкнул к реконструкции. Он занимался приемкой оборудования вместе с Алексеем, готовил запчасти, не вылезал из мастерской и очень волновался.

У Мити было трудное положение, потому что он был механик, ремонтник, несчастный человек. Он был помощником главного механика, а не главным механиком. И на Митю сыпались шишки с двух сторон - и от главного механика и от цеха. Он не вылезал из неприятностей, но он их не боялся.

- У меня своя логика, - говорил Митя, - своя принципиальность.

Он считал, что реконструкция даст большой эффект, и ради этого готов был страдать.

Каждый вечер Митя рассказывал своей жене Наде о делах. Больше всего она любила слушать про его отношения с Рыжовым.

- Ну, как твой Рыжов? Был у тебя сегодня с ним конфликт? - спрашивала она.

- Был. Он мне говорит насчет проводов и шлангов: "Ты, по-моему, подсунул нам какую-то гадость". Я говорю: "Что у меня было, то я и дал". А он мне: "Ты такой же делаешься, как твой начальник".

- А ты что?

- А я ничего. Посмотрел с презрением и смолчал. Ему, наверно, стыдно стало. Он говорит: "Ладно, я распоряжусь, чтобы отмеряли шланги и отрезали нашу часть". А я говорю: "Только, ради бога, не партизанничайте". Потому что Рыжов, знаешь, он не только свою часть отрежет, а раза в четыре больше прихватит. Он в деле только одну сторону видит, свою собственную, одного цеха, а всего завода не чувствует.

- А ты чувствуешь? - спросила Надя.

- Да! - горячо ответил Митя. - Поэтому я так за эту реконструкцию крекинга переживаю. Подумаешь, неудачи. Без неудач удач не бывает.

Мите было присуще живое ощущение величественности задачи, которое у других притуплялось повседневными заботами, мелкими нехватками и вечной спешкой.

27

В гостиницу к Алексею пришел Малинин с женой - приглашать в гости. Калисфения жеманно поздоровалась и села на стуле прямо, положила руки на колени. Она была хорошенькая, молодая, с ярко-синими глазами, с лицом и повадками скандалистки. Малинин тоже сел, поругал погоду и, оглянувшись на жену, заговорил о печи, которая в реконструкции каталитического крекинга интересовала его больше всего.

У Малинина было виноватое лицо, он страдал, что затрудняет Алексея и заставляет скучать Калю.

Каля молча слушала. Потом вдруг встала, одернула на себе красное шерстяное платье с вышитыми карманами, откашлялась и сказала:

- Интересные вы какие.

- Калечка, - замирающим голосом позвал Малинин.

Алексей рассмеялся.

- А что случилось?

- Первый раз встречаюсь с таким случаем, - не посмотрев на мужа, продолжала Каля. - Других забот у вас нет, ему одно и то же без конца объяснять. А он и рад, расселся тут.

- Что городишь, что городишь... - проговорил Малинин и обнял Калю за плечи. - Идем лучше. Пригласи Алексея Кондратьевича к нам в гости на завтра и идем.

- Я-то приглашу, - ответила Каля, - очень даже приглашу. А ты опять будешь про насосы и про печки говорить, мучить человека помрачение мозгов устраивать.

- Не пугай, - благодушно усмехнулся Малинин. Он прощал жене ее скандальные выходки. - Мама моя будет очень рада. Да и она, - Малинин показал на жену, - хочет вас пригласить.

- А я и приглашаю, - упрямо сказала Каля. - А правду говорить мне никто запретить не может.

- Извините нас, Алексей Кондратьевич. У нас характер неважный. До свидания. Мы вас завтра ждем к себе, значит.

"Тебя ничто не сокрушит, - подумал Алексей, - даже злая жена тебе не страшна".

Мать Малинина, высокая седая старуха, до бровей повязанная белым платком, похожая на цыганку, с низким голосом и блестящими, черными, насмешливыми глазами, рассказывала Алексею о том, как она работала свинаркой на Дальнем Востоке, куда поехала на два года по вербовке.

- Сын женился, свадьбу ему справила, завербовалась и уехала. Все же больше пользы принесу, чем с невесткой лаяться. Правильно, сынок? спросила она Малинина.

Тот ответил серьезно:

- С одной стороны.

- Я, когда завербоваться решила, с братом пришла советоваться. А он мне говорит: "Я тебе не советую, не рассоветую. Ты нонче из сундука, завтра из сундука, в сундуке ведь дно есть". Глупый ты, думаю, в моем сундуке уже давно только дно и есть. Я говорю: "Фу, и поеду, помру - поплачешь ведь". И решилась и не жалела.

Малинин погладил морщинистую темную руку матери.

- Кушайте, кушайте лучше, - сказала мать Малинина. - Каля, еще грибочков гостю подложи. Эти грибы на базаре не все берут, а я всегда беру. Чистый гриб, не червивый.

Алексея угощали ватрушками, котлетами, квашеной капустой, жареными грибами, пирогами.

- Тогда пирога с картошкой попробуйте - самый хороший пирог. И выпьем по рюмочке. Сын, наливай.

Малинин с улыбкой посмотрел на мать и налил рюмки.

- Ну, сыновья, - старуха посмотрела на сына и на Алексея, - за ваш труд.

Старуха чокнулась с Алексеем, и Каля, раскрасневшаяся, в шелковом платье, с завитыми волосами, тоже со всеми чокнулась. Было видно, что Каля решила этот вечер держать себя как можно лучше.

Она все время повторяла:

- Кушайте лучше, пейте больше.

Старуха рассказывала:

- Нас было четыре подсобницы. Мы сделали себе одинаковые ситцевые татьянки. Идем как инкубаторки. Люди на нас смотрят. Интересная жизнь была у нас на Южном Сахалине.

"Вон куда тебя, старую, носило", - подумал Алексей.

- В одно прекрасное время директор мне говорит: "Завтра, Мария, будем свиней принимать". Я молчу, соглашаюсь. Ладно. Приняла я свиней. Дали мне свинарник на горе. И я со свиньями одна. Целый день в кормоварке варю, стужу, кормлю свинюшек. Там крупа гаолян была, похожа на гречку, но не гречка. Свиньи ее любили. Одна свиноматка у меня, Волга, такая капризная была. Однажды я пошла на выходной. Меня заменила свинарка, тоже Мария, Маша. Я ее предупредила, что Волга капризная. А эта Мария стала Волгу кормить, принесла поросят и на Волгу закричала. Волга ее за ноги и схватила. Поросята маленькие, как дожжик. А Волга, как тигр, кидается на всех и никого не пускает. За мной поехали. "Твоя Волга всех грызет, и поросят не дает, и шайку не дает брать". Со свиньей не сладятся. Я той Марии говорю: "Я, Маша, тебе предупреждение давала - потише с ней, поласковее". Сама открываю дверь; "Волга, милая, да ты что? Что, милая? Тебя обидели, моя милая?" А Волга ко мне прямо встала и рассказывает, и рассказывает, не знает, как ей жаловаться. И жалуется.

- Кушайте лучше, пейте больше, - сказала Каля.

- Мама, вы расскажите, какие вы записки начальнику писали, - сказал, смеясь, Малинин.

- Записки обыкновенные. Сейчас расскажу. Было это сразу после октябрьских. Корма у нас были сочные, в ямах зарыты, но по ту сторону реки, а мы по эту. Я наказываю, требую, чтоб корма дали. Кормов не везут. Директор подсобного хозяйства все, говорят, пьяный. Ага, они там пьют, я заливаюсь, плачу, к свиньям хоть не ходи. Скот хочет кушать, скотину жалко, не показываешься ей прямо на глаза. Я сажусь, пишу записку. Вы, мол, откройте глаза, вы все никак с рюмочкой не расстанетесь. И матом как заверну. Вам праздники. Вы все чеканитесь. А у меня все пропадет. В честь чего у меня свиньи худеть будут из-за вашего пьянства? Возчику записку отдала. Рассказывали мне, директор прочитал, сидит, улыбается: Огороднице дал почитать. На другой день и постилка, и корма сочные, и селедка нам списана. Дня три возили. А директор глаз не кажет. Я к нему пошла и стою у порожка в конторе, поздравствовалась. Он мне: "Мария, проходи, садись". Я иду, как будто вроде виновата. "Как дела?" - спрашивает директор. "Все у меня хорошо. Накормили. Утеплили. Только жду милицию". Директор: "А за что?" Я говорю: "За хулиганские письма". А он смеется. Да, любила я свинюшек. Выйду, покричу - они со всех сторон ко мне, беленькие, как дожжик.