Виктор Миняйло - Звезды и селедки (К ясным зорям - 1) Страница 38

А если он разлюбил ее, так мучиться ли ей?.. Только бы она его любила и владела им для работы и утехи.

На этом и успокоилась.

Но вторгались в их жизнь и другие, не подвластные ей силы.

Не закончили еще свозить с поля пшеницу, как приплелся из сельсовета Улас Бескровный, который в то время был за рассыльного.

- Здрасте! Ого, какие у вас стожки!.. Все ли уже свезли?

- Да еще копен шесть осталось.

Улас сдвинул на затылок соломенный бриль, почесал свой медный чуб, а худощавое, красно-мясистого цвета, в глубоких морщинах лицо еще больше сморщилось - то ли от зависти, то ли от вежливого удивления.

- Эге-эге, - произнес он, лишь бы сказать что-то. Помолчал, покряхтел и, будучи большим охотником сообщать всем неприятные новости, подошел к хозяйке, которая подавала вилами снопы с воза на стожок: - Ну, Сопия, такого тебе, должно, и не снилось!

- А что?

- Эе-е! - прищурился Улас. - Эе-е!

- Ну, говорите!..

- Эе-е! Останешься ты, должно, без Степана!

София так и обмякла вся, опустила вилы, и сноп упал вниз.

- Ну, говорите... - пролепетала она. - Не мучьте!

- Выпадает, должно, твоему мужу идти в солдаты.

- Ох! - София обессиленно села на телегу.

Степан съехал на штанах со стожка и, подавляя волнение, воскликнул с деланным задором:

- Ну и пойдем! Ну и послужим советской власти! "Смело мы в бой пойдем за власть Советов!.."

После того как нагнал холода на Софию, Бескровный уже совершенно серьезно протянул Степану обложку какой-то книжки, в которой носил бумаги.

- Вот тут, должно, и твоя бумаженция... Ищи сам, потому как я темный...

Бумажка была от военкома. Вызывали Степана на завтра в уезд - на врачебную комиссию.

- Вот тебе на! - раздосадовался Курило. - Жатва идет, а они...

- Распишись вот туточки... - подал Улас список и огрызок химического карандаша с никелированным наконечником. - Ну, я, должно, пошел. Прощайте покамест.

- Многих вызывают, - сказал Степан погрустневшей жене. - Вон и Ригора, и Безуглого...

- Так что же будет? - от необычного волнения София стянула с головы косынку и стала обмахивать ею лицо.

- Да-а... Пустое! - успокаивающе махнул рукою Степан. - Как всех, так и меня... Ну, будут проверять... не выросло ли четыре руки... Какой уж из меня солдат! И раны, и контузия...

- А что, может, Польша опять воевать нас будет?

- Н-ну! Наложили им и в хвост и в гриву! Хотя буржуи рады бы нас в ложке воды утопить... А еще и басмачи, и на Дальнем Востоке... - Последнее муж говорил уже не ей, просто рассуждал вслух.

Они молча принялись за работу и еще с полчаса укладывали стожок. Накрыв незавершенную часть старыми снопиками, пошли домой.

- Напеку тебе коржиков, - озабоченно сказала София.

- Да зачем? Я, наверно, завтра же и вернусь.

- Ну, это ты не говори... Собираешься на день, а харчей бери на неделю.

За какой-нибудь час София упаковала съестное в вещевой мешок, который Степан привез с фронта.

- Вот теперь порядок, - она затянула мешок шнуром.

Поздно вечером забежал председатель сельсовета Полищук и наказал, чтобы Степан готовил на завтра подводу.

- А почему мою? - забурчал Степан.

- А вот потому!.. - Ригор поднял вверх палец.

Степан крякнул, вздохнул, но смолчал. Потом будто без интереса спросил:

- А зачем это мы, калеки, понадобились? Иль у кого из нас ноги повырастали?

- Стало быть, есть надобность! - безапелляционно ответил Ригор, хотя по всему было видно, что он и сам толком ничего не знает.

- Может, поужинаешь с нами? - не очень уверенно предложил Степан, показав Софии ладонями расстояние с пол-аршина.

Женщина кивнула.

Неспешно, но решительно Полищук отказался.

- Надо идти.

Подошел к свету, проверил патроны в нагане.

- К четырем чтоб был! - приказал Степану в дверях.

Семья поужинала молча.

Торопливо крестясь на образа, София повернула голову к Яринке.

- Поедешь с дядькой Степаном в город, за лошадьми присмотришь. Остановитесь у Шлеминой Сарры. Да гляди мне, не шатайся там, заблудишься.

- Ладно, - сказала девушка сердито, а саму ее распирало от радости и гордости.

Сразу же и улеглись спать.

София долго ворочалась с боку на бок, вздыхала. Дрожала от тревоги, от жалости к мужу. "Заберут, ой, заберут... Одного взяли... а теперь вот и другого!.."

Крепко жмурилась от сдерживаемого плача. И очень хотелось ей быть нежной с ним, чтобы в минуты тревоги скучал по ней, чтобы любил. И хотя сама не склонна была сейчас к ласкам, подвинулась вверх на подушке, приложила к его губам грудь.

- Ой, Степушка...

Он вяло, но послушно пошел ей навстречу.

- Мой медовый... Сладенький... Ой... ой...

Ее долго еще била нервная дрожь, Степану даже стало жаль жену.

Погладил мокрое от слез лицо Софии, поцеловал теплую шею.

- Спи. Все будет хорошо.

- Да скажи им еще, что сердце у тебя болит... - шептала она.

Степан улыбнулся в темноту.

- Хорошо.

- Да, да... Спи... - И крепко обняла его.

В сельсовет Степан опоздал, хотя и проснулся до восхода солнца. Накосил сена на леваде. Настелил на телегу, прикрыл двумя одеялами, рядом с собой усадил Яринку и, держась стройно, как всадник на коне, чмокнул и покатил к сельсовету.

На перилах крыльца сидело уже несколько человек, от нетерпения болтали ногами.

Ригор Полищук с серым заспанным лицом был очень сердит.

- Чего так поздно? Иль с Сопией пшено толкли до утра?

Степан сердито посмотрел на него и покосился на Яринку. Полищук только теперь заметил девушку. Крякнул от досады.

- Ну ладно, Левка мы догоним... - И, вероятно, впервые покривил душой, льстя Яринке: - Ну и красивая дочка у тебя, красноармеец!..

Но Яринка не могла простить ему плохих слов о матери, которые она хоть и не вполне понимала, но чувствовала - недобрые. Прищурив от ненависти свои продолговатые глаза, сказала дерзко:

- А у вас такой дочки не будет, потому что вы сами некрасивые и жинку отвратную возьмете!

Мужики засмеялись:

- Ну, Ригор, получил?

Полищук одними губами изобразил нечто похожее на улыбку, буркнул под нос:

- Сопия! Ну, вылитая Сопия! Ой, красноармеец, несдобровать тебе!

Степан осторожно обнял Яринку за плечи.

- Правду говоришь! Красивая девка! А если в мать удалась - то чем мать плоха?

И почувствовал, как девушка в благодарность - не назвал ребенком! мать похвалил! - и сама прильнула к нему.

Степану перехватило дыхание. Это был, пожалуй, мир? Или только примирение? Но чем бы это ни было, этой минуты он просил у судьбы давно. В горле защекотало, глаза запекло. И он похлопал Яринку по плечу.

Она сжала плечики, понурилась. Неужели поняла, почувствовала, что он не стал еще для нее отцом? Но за время ее сознательной жизни мужская рука никогда не ласкала девушку, и это было очень непривычно, боязно, и все существо ее налилось непонятной тоской, беззвучным стоном. Неужели отцовская рука может быть такой... горячей, нежной, сладостной?

И, склонив голову набок, девушка с опаской - снизу вверх - посмотрела на отчима. И он моргнул глазами, подбадривая, кивнул ей головой, но так и не поняла Яринка, что именно хотел сказать он ей без слов: да, да, дочка? девочка? дивчина?..

И, с досадой наморщив лоб, она задумалась, ушла в себя, как улитка-недотрога. И хотя не могла теперь думать об отчиме плохо, мысленно твердила: "Только с мамкой не спи! Не хочу!"

Подвода давно уже катилась по полю, мужики ленивыми голосами разговаривали о чем-то, навевая сон, кто-то из тех, кто помоложе, щекотал Яринке спину стебельком осоки, девушка, не оборачиваясь, отмахивалась рукой, пока Степан, заметив это, не приловчился и не вытянул шутника кнутовищем.

Мужики захохотали, и Яринка успокоилась.

"Не трогай маму..." - подумала она и, склонив голову на плечо отчиму, заснула почти счастливой.

Несколько раз просыпалась - припекало солнце, - облизывала пересохшие губы, недоуменно моргала и снова погружалась в сон. И уже Яринку не волновало, что рука Степана, налитая непонятной силой, осторожно и надежно поддерживала ее за плечи.

Временами, сквозь сон, слышала веселый смех мужиков, которые, как ей казалось, смеялись над Степаном, и, хотя этот смех обижал девушку, она делала вид, будто не слышит его. И тем защищалась от насмешек. И, притворяясь, будто спит, вскоре засыпала вновь.

С наболевшей головой и припухлыми от жажды губами Яринка жадно всматривалась в шумный город, стараясь припомнить, каким видела его в первое свое путешествие. Степан остановил подводу возле какой-то застекленной будки и за руку, как маленькую, повел падчерицу к окошку, откуда выглядывал круглощекий дядька с засученными, как для драки, рукавами.

- Сладкой!

И дядька, по-петушиному склонив голову и поглядывая на Яринку одним глазом, нацедил ей стакан желтенькой шипящей жидкости.

- Пейте, барышня, на здоровье! - И зачмокал, обращаясь к Степану: Ай барышня, ну какая барышня!.. - и поглядывал теперь на Степана: кем же она ему приходится.