Николай Почивалин - Летят наши годы Страница 38

Пощекотав довольно засопевшей Татьянке ногу, Валентин весело спросил:

- Пойдем в магазин за конфетами?

- Конфетики! - одобрила Татьянка.

Когда они вернулись, комната была неузнаваемой.

Под ярким светом протертой лампочки влажно блестели чистые полы, ставшие за эти месяцы какими-то серыми, валявшиеся на подоконнике книги и игрушки были прибраны, на столе, покрытом слежавшейся, в складках скатертью, стояли чашки и сахарница.

- Это уже хозяйка распорядилась, - объяснила довольная, раскрасневшаяся после работы Лидия Николаевна. - Теперь я пойду.

- Теперь мы тетю без чаю не отпустим, - засмеялся Валентин. - Татьяшка, что мы принесли?

- Конфетики, - сообщила она, снимая с головы отца драгоценную кладь.

Сели за стол, и, оказавшись рядом с Лидией Николаевной, Валентин понял, что комната выглядела по-другому не только из-за чистоты; к свежести полов примешивался слабый запах каких-то духов, волос, чего-то еще...

Детишки, намытые сегодня бабкой и обласканные тетей, вскоре уснули; Валентин проводил Лидию Николаевну до угла и вернулся домой.

Не зажигая огня, он было лег и, зная, что не уснет, тут же поднялся.

В открытое окно лилась ночная прохлада, после дневной жары дышалось глубоко, полной грудью. Облокотившись на подоконник, Валентин смотрел на высыпавшие в черном небе крупные августовские звезды, веки у него начало горячо пощипывать. В такие субботние вечера, прислушиваясь к ровному дыханию детей, Валентин особенно остро чувствовал свое одиночество, сегодня оно почему-то было еще горше.

"Света, Света!" - шептал он. Где она сейчас? В этом огромном мире, где каждый человек как песчинка, он все равно ощущал ее: удары далекого ее сердца отдавались в его собственном. Чем больше уходило времени и меньше оставалось надежд на встречу, тем упорнее ждал он. Белый листок извещения на квартплату в почтовом ящике заставлял его бледнеть, каждый стук в дверь - вздрагивать, каждая похожая легкая и тонкая фигура - оглядываться. Далекая, она была рядом, в нем, и не однажды, проснувшись с гулко бьющимся сердцем, еще отуманенный сном, он чувствовал в темноте ночи на своем лице ее теплое дыхание...

Валентин ни на секунду не сомневался, что Светлана жива, случись что-нибудь с ней, почувствовал бы, в этом он был убежден. Чаще всего ему казалось, что Светлана где-то на Севере, и хотя лето было сейчас и на Севере, он представлялся Валентину безжизненным и ледяным, в воспаленном воображении неизбежно возникала засне,- женная тюремная решетка и в ее переплетах - тоскующие, давно переставшие голубеть родные глаза.

И все-таки смотреть на жизнь только глазами своей боли нельзя, Валентин понимал это. Все чаще вспоминая слова Санникова, начал он понимать и другое: если не избегать людей, то и они раскрываются навстречу.

Иногда самым неожиданным образом.

Случайно Кочны столкнулся на улице с председателем артели "14 лет Октября", от которого когда-то с таким облегчением сбежал.

Все такой же розовощекий и неунывающий, он обнял Валентина и, как тот ни упирался, затащил к себе.

- Недавно только услыхал, что беда у тебя, - говорил он. - Чего не заглянешь никогда? Зря ты, похоже, драпанул от нас. Работал бы да работал, тут не идеология - подметки! Может, пойдешь товароведом? Возьму и не спрошу никого!

Отвыкший от такой напористости, Кочин улыбался, благодарил, председатель отмахнулся.

- Из спасибо сапог не сошьешь, подумай. - И хлопнул себя по чистому, без единой морщинки лбу. - Эх, забыл! Ну-ка идем.

- Куда?

- Идем, идем, не разговаривай!

В складе готовой продукции он подвел Валентина к дальней полке, на которой стояла разноцветная детская обувь, кивнул:

- Выбирай.

Валентин наотрез отказался, председатель, правильно поняв его, засмеялся.

- Да не бесплатно, чудило ты такой! Выпишем. Деньги есть - отдашь, нет - так потом занесешь, свои внесу.

Деньги нашлись, нежданно-негаданно Валентин принес дочкам подарки и порадовался, глядя, как радуются они. Наташка, надев свои коричневые туфли, запрыгала, Татьяна, в своих красненьких, осторожно прошлась и, вытерев глянцевые подметки о платье, поставила их на стол...

- Обувку купить можно, а мать не купишь, - покачала головой бабушка.

- К чему это вы, мама? - Валентин нахмурился.

- Жениться тебе, сынок, надо, - вздохнула мать. - Ни тебе жизни, ни им ласки.

- Больше вы мне об этом не говорите, - потемнев, попросил Валентин и в первый раз с неприязнью посмотрел на родное, иссеченное морщинами лицо. Удивительно:

сама же о невестке все глаза выплакала, а теперь повернулся язык сказать такое! Никто ему Светлану заменить не мог, это он знал твердо.

В сентябре Кочин получил извещение о том, что он зачислен на второй курс заочного отделения пединститута.

Валентин прочитал извещение раз, другой, тихонько засмеялся. Под вечер, прямо с товарного двора, позвонил Санникову.

- Вот это хорошо, - порадовался Михаил Сергеевич и, уже заканчивая разговор, многозначительно добавил: - Готовься.

- К чему?

- Обком твое дело запросил. Слышал о новом первом? Вот он как будто заинтересовался...

Валентин тихонько положил трубку и вышел. Задумавшись, он даже не слышал, о чем спросил начальник конторы, пораженный тем, что его грузчик так запросто разговаривал с секретарем горкома... Итак, в ближайшее время все должно решиться: или - или!

Прошло, однако, еще полтора месяца, прежде чем вконец измучившегося ожиданиями Валентина вызвали на бюро обкома.

В приемной он просидел часа два, а на бюро присутствовал минут десять не больше.

О первом секретаре обкома, недавно появившемся в Пензе, Валентин был наслышан еще в Кузнецке. Говорили, что он заставил многих тут зашевелиться, с его именем связали озеленение центральной улицы города, засаженной недавно многолетними липами, строительство первой очереди троллейбуса, падение нескольких областных авторитетов. Рассказывали в общем много, и как ни был Валентин взволнован, он с любопытством поглядывал на маленького подвижного человека, сидящего за массивным столом.

- Поезжайте, товарищ Кочин, спокойно работайте.

В школе, - подчеркнул секретарь обкома, и хотя потрясенный Валентин встретился с его взглядом на секунду, он ясно прочел в его быстрых черных глазах поддержку, может быть, даже - извинение за кого-то. - Дураков не сеют, не жнут. Сами родятся, - отвернувшись, сердито добавил секретарь, и хотя это адресовалось куда-то в сторону, кто-то из членов бюро тихонько крякнул.

После бюро пружина событий начала раскручиваться с той же стремительностью, с которой семь месяцев назад она была закручена.

Спустя два дня Кочину вернули партийный билет, заведующая гороно издала приказ о восстановлении физрука семилетней школы с выплатой зарплаты за все время вынужденного прогула. Басовитая дама с костылем прислала приказ непосредственно в школу, понимая, что желание повидаться у них с Кочиным одинаковое.

- Видите, как чудесно! - первой встретила и поздравила Валентина Лидия Николаевна Онищенко. После своего визита она зашла к ним только однажды, на минуту, пригласить на какой-то вечер. Кочин оценил ее деликатность и потом сам по-дружески приглашал ее заходить.

Все устраивалось самым наилучшим образом, ничего только не удалось узнать о судьбе Светланы. Оставалось одно - ждать.

Вернувши?ь в школу, Валентин снова подтянулся.

Бреясь по утрам перед зеркалом, он порой удивлялся: ни беды, которые сыпались ему на голову, ни безалаберная жизнь первых месяцев с выпивками на пустой желудок и непрерывным курением по ночам, - ничто, кажется, внешне его не изменило. По-прежнему ни одного седого волоса, ни одной морщинки. Занимаясь с ребятами на брусьях и кольцах, Валентин чувствовал себя по-прежнему крепким и ловким, в этом, очевидно, свою службу сослужило и то, что он досыта походил в грузчиках.

Работать приходилось много. Кроме ежедневных уроков, Валентин вел спортивную секцию, учился заочно, самое малое - раз в неделю подменял все чаще похварывающую преподавательницу математики.

- Что ж", Валентин Алексеевич, - поговаривал директор. - Закончим год, а с нового придется вам переквалифицироваться. На пенсию Анна Андреевна просится...

Сбывались все его желания, и, глядя на подросших дочек, Валентин снова загорался надеждой: ах, если бы!..

Потом произошло неожиданное и непоправимое.

Шел конец апреля, и однажды, проснувшись, Валентин прежде всего подумал о том, что сегодня ровно год как увезли Свету. На него вдруг навалилась такая душепгая и физическая усталость, что он почувствовал себя ка постели раздавленным. Не мог подняться, не мог пошевелить рукой, хотелось забыться, ни о чем не думать, перестать на какое-то время существовать вообще.

Работалось в этот день скверно; сославшись на головную боль, Валентин ушел из школы раньше обычного. Несколько раз он присаживался на лавочки возле домов, курил, упрямо брел дальше. Брел, словно стараясь обронить по дороге свое настроение.