Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин Страница 38

– Не веришь? – угадал его сомнения Антуфий. – А там, у ламы-то, – это поп у их главный, – тыщу, а может, более лет так лечатся. Вот и я совсем недвижен был. Щас запохаживал. Поколюсь маленько, может, воспряну. Токо колоть умеючи надо. Гляди, картинка у меня есть... у самого ламы выкрал... – Старик достал из-за пазухи тончайшей выделки кожу, на которой вырезана была небольшая человеческая фигурка сплошь испещрённая точками.

– Чо он испятнан так? Коросты аль веснушки? – разглядывая изображение нерусского лица, пытал Володей. И верилось и не верилось в Антуфьевы откровения. Видывал шаманов якутских, которые камланием боль выгоняли. Бывало, что выгонят, а чаще, если не сумеют этого сделать, ссылаются на грехи больного. Эдак-то всяк лечить может.

– Точками-то места указаны, в которые иголки вставлять. Дай руку, – старик впился холодными клешнями в Володеево запястье и неуловимо быстрым движением воткнул иголку. Володей боли не ощутил, лишь изнутри чем-то толкнуло. – Не больно? Вишь, а ты боялся...

– Чёрта я боюсь, – проворчал Володей испытывая лёгкое смущение. Не верил, а любопытство разбирало. – Давай другую втыкай. В затылке у меня давит...

– Это щас. Это можно, – заторопился старик, втыкая иголку за иголкой. Вставлял, наговаривал: – Они не грязны у меня... Они заразы в кровь не несут. Надо, чтоб чистые всегда были. Промой перед тем водой горячей аль над огнём подержи. Да гляди, чтоб не сжечь. Ну вот, хватит. Теперь лежи как младенец, пузыри пускай. И отрешись ото всех мыслей. Рученьки устали, ноженьки устали, головушка болит. Отдохните, рученьки! Отдохните, ноженьки. Головушка, не боли. – И под тихое его воркованье Володей незаметно уснул. Проснулся через полчаса бодрый, свежий, словно напился живой воды, и, выждав, когда стрик вынет из него иголки, потребовал:

– Давай, дядя Антуфий, твои иголки. И картинку давай... Ты своё отгрешил. – Памятуя о сговоре с Егором, всё же переступил через возникшую к старику симпатию.

Антуфий не обиделся. На веку повидал разное, испытал и неблагодарность и потому счёт человеческой благодарности вёл по-своему: баш на баш.

– Дам, – сказал уступчиво. – Иголок у меня много. Истрачу – новые выточу. А картинка эта вот здесь, – он постучал синеватым пальцем по лбу. – Токо давай так условимся... Знаю, ведь сговорились вы с Егором... Не убивайте меня. Вреда вам не принесу. Одна думка заветная: помереть дома. Довези меня до Якутска или отправь с кем. Оттуда уж я сам доберусь.

– Довёз бы, – развёл руками Володей, – да человек-то я подневольный. Может, Егора попросить? Пошлёт с тобой тех, кто помоложе.

– Ага, – усмехнулся старик. – Они на первой же версте меня кончат. Сговорились...

– Ты как про сговор-то их узнал?

– Всё на лицах написано. Егор зверем на меня смотрит. Лучше бы в ножки поклонился за то, что бабу его щажу. Не я, Исайка ей пользуется... Вот с им пущай и сводит счёты.

– Убивать тебя никто не собирался, – глядя в сторону и покусывая отросший тёмный ус, соврал Володей, хотя о судьбе старика не думал. Полагал, решат её туфаны. Но ведь русский же он и всякого натерпелся. А помереть дома кому возбраняется? Отец вон всю Сибирь и всю Россию исколесил, теперь покоится рядом с мамкой. Пусть и этот несчастный скиталец найдёт последнее пристанище на берегу далёкого Иртыша.

– Будь воля моя, дядя Антуфий, побей гром, проводил бы тебя в Тобольск. Да служба держит. Служил ведь сам когда-то, знаешь, – говорил Володей, пытаясь представить все те страны, где побывал Антуфий Баулин. «И я побываю!» – решил. Взыграла кровь отласовская, бродяжья.

– Ты вот что, – сказал просительно, заглядывая в тусклые, лишённые последней надежды глаза старика, – ты расскажи мне о тех краях. Об обычаях ихних поведай. Может, и мне когда путь туда будет.

– Всё поведаю, Володей. Ты мне по сердцу, – дотронувшись холодной старческой рукой до горячей Володеевой ладони, кивнул старик и жестом прогнал заглянувшую в шатёр женщину.

Полдня и всю ночь до рассвета длился его занимательный рассказ. Старик задрёмывал ненадолго, но Володей тряс его, тормошил и требовал продолжения.

Утром, когда за стенами шатра привизгнул ветер, когда в шатре заметно похолодало, Антуфий бессильно опустил голову, хрипнул и слабо засопел. Да и рассказ уже был кончен. Володей не понял, что и жизнь Антуфьева на том кончилась. Думал всё о том же: «Не я буду, ежели не побываю в тех краях».

Заслышав шум снаружи, накрыл старика волчьей шкурой, вышел на улицу, зажмурился от сверкающего под ярким солнцем чистого снега. У костра, пронзённые стрелами, лежали соратники старого вождя: Андрон и Михайло. Вокруг костра толпились молодые туфаны. Меж белыми берегами чернела извилистая лента Учура.

«Поспешили, – вздохнул Володей. – Можно было и не убивать...»

Скользнув по реке взглядом, увидал два карбаса и тихо упредил Егора:

Наши плывут. Дуйте в лес, ребята. Добра вам от их не видать.

Егор что-то повелительно бросил туфанам, благодарно кивнул Володею. И к той поре, когда судёнышки пристали к берегу, здесь остался лишь костёр, подле которого лежали два мёртвых старика.

Первым ступил на берег Исай, за ним – Любим Дежнёв.

– Ты-то как здесь очутился? – начальственно-строго спросил Исай, зорко оглядывая непривычно пустынное стойбище, одинокий шатёр, стариков