Сень горькой звезды. Часть вторая - Иван Разбойников Страница 38

Новая народная власть обязала всех нимало не мешкая обмолотить в порядке трудовой повинности и сдать весь хлеб на пароходную пристань для вывоза. Тех же, кто подумает уклониться от исполнения декрета Совнаркома, выявлять, карать, как противников революции, отнимать все имущество и самих направлять на перековку, как врагов народа, лет на десять и более.

От белых отсиделись по лесам, по полям, по займищам, а от своих вчерашних соседей куда денешься? Везде отыщут. А еще и дом и двор растащат, разграбят, разнесут по досочкам – и концов не сыщешь. Не даром в продотрядах народец оторви да брось, ничем не хуже грабителей. Взять того же Емелю Казакова: не успел от горячки отойти, а уже снова при нагане и в продотряде за главного. Не решились Марья с Иваном против власти идти и продразверстку первыми сдали. «На рыбе продержимся, – бодрился Иван. – Остяки на одной рыбе живут, и ничего – не дохнут. И мы выживем».

Однако пришла беда – отворяй ворота. Не успели хлеб в ссыпной пункт свезти – сельсовет новую разверстку шлет: сдать излишки мяса, яйца, кур, гусей, овчину, кожу, шерсть. И мера страшная: все, что во дворе мычит, блеет или квохчет, то и излишки. И попробуй не сдай – арестуют и в Соловки. Плакали и роптали на новую власть, а все одно некуда деваться, приходилось и скотину резать, и птицу сдавать. Тех, кто не сдал, комиссары не миловали: выгребали все дочиста, чтоб другим неповадно было от задания уклоняться, а вдобавок за недоимку накладывали гужевую повинность или и того хуже – лесозаготовки.

По старой приязни к Разбойниковым, Емеля постарался удружить Ивану: отправил на заготовку дров. Ползимы провел Иван в лесосеке, завшивел, истрепал последнюю одежонку и испростыл. Но не было бы счастья – несчастье помогло. С нелегкой руки комиссара Емели, отсиделся Иван в лесу и чудом избежал еще большей беды, которая ходила совсем рядом.

Произволу продотрядовцев, казалось, не будет конца, и не знавшие никогда неволи сибирские мужики забузили. В нескольких деревнях, где продотрядовцы силой конфисковали весь наличный хлеб, мужики побросали дома и ушли в лес.

Неизвестные люди смущали народ листовками, призывали выступать против коммунистов, обещали освобождение и Советы без большевиков, отмену разверстки и прочих повинностей. Но, чтобы добиться всего этого, предлагалось снова взяться за оружие. Пристрастные к оружию сибиряки расстаться с ним не спешили ни при какой власти, и надежно схороненное ружье имелось и ждало своего часа почти в каждом доме. Недовольство самоуправством и преступлениями продотрядчиков разгоралось в открытый мятеж против власти. Девки на вечерках пели: «Комиссары, ешьте мясо, припивайте молоко. Партизаны недалеко, ваша смерть недалеко». И действительно, одинаково неразборчивая и к красным, и к белым, и к темно-зеленым, смерть ходила неподалеку.

Урядник Евсей Клейменов по ранению отстал от казачьего войска, уходившего за Анненковым в Китай, тайком вернулся в родные края, объявился атаманом и сколотил из подобных себе небольшой отряд, с которым совершал налеты на сельсоветы и хлебные обозы, оставляя после себя головни и трупы. «С нами смерть и атаман Клейменов!» – бахвалились его соратники.

«Белобандитам и их пособникам – высшую меру социальной защиты!» – объявили в ответ комиссары и создали особые тройки и трибуналы. Не имея сноровки изловить Клейменова, комиссары взялись за неповоротливых мужиков, не слишком разбирая правых и виноватых. Главное было подавить сопротивление, пресечь мятеж любой ценой, вплоть до уничтожения целых деревень, присоединившихся к бандитам и оказавших сопротивление продотрядчикам.

«Не хотите отдать хлеб – отдадите жизни. Не хотите сдавать мясо – лишитесь дома. За каждого убитого красноармейца – расстреливать десять крестьян, за организованное сопротивление – расстреливать деревни из орудий и пулеметов, чтобы не допустить порчи мостов и дорог – брать заложников из лучших крестьян и расстреливать их беспощадно в случае диверсий...»

Власть, объявившая себя народной, жалеть этот самый народ не собиралась.

Заложников брали врасплох. Темной ночью под окнами Марьи Разбойниковой захрустел снег и вздрогнули от стука стекла: «Открывайте, милиция!» Не отряхнув снега с валенок, оставляя мокрые следы, затопали по горницам, заглядывая во все углы и в запечье: «Где хозяин?» «Где ему быть? – возмутилась хозяйка. – По трудповинности лес валит». «Будто бы? – засомневались пришельцы. – А Казаков на ваш дом указал. Значит, ошибся с похмелья. Повезло твоему мужику, хозяйка: нам до десятка как раз одного и не хватает». И, не задерживаясь более, ушли в ночь, не потрудившись затворить за собой двери. В распахнутый проем летели снежинки, и слышно было, как ломятся в соседний дом чекисты.

Поутру всех арестованных за ночь вывели на береговой обрыв и, после зачтения короткого приговора, именем республики, расстреляли.

«Промахнулся я, – после принародно сокрушался Емеля. – Не надо было Ивана в лес отправлять. Ну ничего – придет и его черед, не увернется. И до Клейменова доберемся – узнает, как мосты сжигать».

Однако снова просчитался Емеля. Доведенные до отчаяния реквизициями и зверствами продотрядчиков, в общем-то незлобивые сибирские мужики вдруг поднялись и восстали против насильников на огромном пространстве от омских степей до Тюмени, от Тобольска до Шадринска. Самозванный есаул и народный защитник – Евсей Клейменов вышел из лесов во главе на глазах растущего партизанского войска, а в бега подался уже комиссар Казаков. Брошенных им милиционеров и продотрядчиков после короткой перестрелки казаки повязали и вывели на тот самый иртышский обрыв, где те недавно казнили заложников.

«Не убивайте! – взмолились не успевшие справить сороковины вдовы и матери. – Отдайте нам!» «А чо! – пожал плечами в погонах Клейменов. – Берите, коли охота».