KGBT+ (КГБТ+) (с разделением на главы) - Виктор Олегович Пелевин Страница 38

В домике все выглядело достаточно просто: большая рабочая комната с китченеткой, оборудованием, диванами и соломенными матами-татами на полу. К рабочей комнате примыкали две маленькие спальни. Одну занял я.

Герда появилась в студии через день, затянутая в черную симу-кожу, спокойная и деловая. В одной руке у нее был здоровый баул. В другой – таких же размеров пакет с юзаной одеждой. Мужской, как я понял по свисающему из пакета рваному рукаву.

– Утречко, Кей, – сказала она с улыбкой. – Я теперь твоя муза.

Было три часа дня.

– Мое имя Салават, – ответил я хмуро и уставился в стену.

Я вел себя как закомплексованный идиот (кем я и был), и мое поведение выглядело почти грубым. Мое сердце при этом стучало как отбойный молоток.

– Твое имя – это твое личное дело, – сказала Герда. – Меня оно не касается, потому что у нас с тобой строго профессиональные отношения.

– Ясно, – кивнул я. – Но мое имя от этого не меняется.

– Я называю тебя по твоему нику. По первой букве. Так тебя будут называть все.

– У меня есть ник?

– Да. Уже два дня. Люсефедор разве тебе не говорил?

– Нет еще.

Она засмеялась.

– Тогда понятно. Твой никнейм – кейджи-би-ти. KGBT.

Вот так я услышал свое громоносное имя в первый раз. Особого смысла в нем в тот момент я не заметил вообще.

– Интересно придумали, – сказал я вежливо.

– Такие вещи не придумывают. Их, если ты не в курсе, рассчитывает нейросеть. Здесь важны многие нюансы. Например, первая буква.

– И что в ней такого?

– Тебя зовут Кей, как мальчика в сказке Андерсена. Я буду твоей Гердой. Кей-Джи – это Кей и Герда. Кей-Герда-би-ти – как бы такой бит, и так далее. Смыслов в твоем имени очень много, Кей. Нейросеть уже предложила легенду. Я, если коротко, спасаю тебя от Снежной Королевы. А ты мой Золотой Ключик.

Ник «Кей» мне скорее нравился, чем нет. Хотя бы потому, что он отменял мое рождение от сала и ваты.

Ну что ж, KGBT так KGBT. Звучит раскатисто. Аббревиатура с кучей возможных смыслов, первый мне раскрыли, но, если слово подбирала нейросеть, можно не волноваться – расшифровок заготовлено на всю будущую карьеру.

В то время я практически не помнил сказки Андерсена про Снежную Королеву. Сейчас, конечно, мне понятно, что сценарий наших с Гердой отношений был сформирован уже тогда – самим обращением к подобной истории. – Что это? – спросил я, кивая на принесенный Гердой ворох тряпок.

– Посмотри, – сказала она и вывалила пакет на татами.

Тут была черная майка с золотым ключом на груди, потертые сердобольские сапоги из крокодиловой кожи, штаны вроде тех, что я носил в Претории (только красного цвета), и так далее. То самое тщательно подобранное тряпье из секонд-хенда, в котором должен выходить на сцену уважающий себя вбойщик.

– Это мой размер?

– Твой, – ответила Герда. – Прикид искали под ник, так что не волнуйся. Померишь после. Давай лучше поговорим о твоем сигнатурном инструментале.

– О чем?

Герда терпеливо улыбнулась.

– У меня – вернее, у нас с Люсиком – есть интересная идея. Выслушай, пожалуйста, не перебивая…

Идея показалась мне настолько свежей (если не дикой), что я даже растерялся. Герда хотела использовать… Бетховена.

Того самого древнего германца, под чей музон в новостях сообщают, что очередного исчерпавшего контракт баночника отключили от систем жизнеобеспечения. Официальный саунд скорби. Музыка смерти в чистом виде – ее боятся с детства.

– Бетховена знают все, – сказала Герда. – Но никто его не использует. Запрета, однако, нет. Это чистое суеверие.

– И вбойщики, и сердоболы копят на банки, – сказал я. – Бетховен – плохая примета. Как бы подразумевается, что банки у тебя точно уже не будет.

– А ты хочешь, чтобы была? – спросила Герда.

– Кто же не хочет.

– Тогда включи Бетховена. Диалектика, Кей. Ты будешь такой один.

Она намекала на распространенное выражение «включить Бетховена», то есть отбросить последнюю надежду. Я никак не мог поверить, что она всерьез.

– Ты что, хочешь, чтобы я сам поставил на себе крест?

Герда захлопала в ладоши и даже подпрыгнула.

– Отличная идея. Я поговорю об этом с Люсефедором. А пока послушай треки. Ты просто не понял еще, что именно я предлагаю.

Послушав пять или шесть треков, я успокоился.

Это не был Бетховен в чистом виде. Во всяком случае, не тот Бетховен, под которого сливают в небытие закончившийся первый таер. Это были разогнанные, омытые, рафинированные до неузнаваемости мелодии, наложенные на умеренно неумелый парковый бит.

Все было подобрано и смикшировано просто классно. В инструментале постоянно чувствовалась молодая наивная свежесть, и даже – самую малость – словно бы порочный отзвук сипящей крэпофонами аллеи в ночном Парке Культуры.

«Бетховен» со своими мрачными аллюзиями все-таки узнавался, но не сразу, а где-то на середине трека, и это каждый раз пробивало меня на нервный хохот.

– Как ты так делаешь?

– Долго объяснять, – ответила Герда. – Тут целый алгоритм.

– По-моему, классно, – сказал я. – Такого точно ни у кого больше не будет.

– О чем и речь. Тогда начинаем работать.

Где моя комната? Мне надо принять душ.

Я указал на вторую спальню.

Вот так просто и деловито Герда вошла в мою жизнь.

Еще до того, как мы стали любовниками, между нами происходило много невыразимого – тонкого, электрического. Собственно, началось это уже во время первого разговора. Во всяком случае, со мной.

Наши тела словно цеплялись друг за друга своими полями и говорили о чем-то на быстром и непонятном сознанию языке. Мне казалось, она чувствует то же самое, но знать наверняка я не мог – в этой зыбкой области никто еще не научился отделять фантазмы от реальности.

Да и есть ли в любви другая реальность, кроме фантазий? А фантазировать на ее тему было несложно: она все время ходила в обтягивающих комбезах из дышащей симу-кожи: черных, синих, иногда красных.

– Чтобы поднять твои гормоны, – шутила она.

Я уже знал, что это самый серьезный краш моей жизни. В ее компании мои гормоны действительно зашкаливали, уходя в красную зону, где становится возможен подлинный творческий прорыв.

Это была годная тема для вбойки, кстати: что такое любовь, дарящая вдохновение? Что это за модус бытия, рекламируемый всеми поэтами?

Очень просто: в нашем мозгу есть встроенный гормональный биостимулятор с внешней активацией. Умей мы запускать его сами, гениальные стихи писал бы каждый второй. Но стимулятору необходим верно закодированный сигнал из окружающего мира.

Герда