Разбитое зеркало - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 38

Может, действительно чин с портфелем уже смылся. Под прикрытием темноты, а? А полоротый Мустафа просто-напросто прошлёпал его? Мустафа недовольно дёрнул головой, задрал подбородок в заносчивом движении, будто нервный тик пробил его, схватился за автомат, огладил пальцами влажное, с облезшим лаком ложе, холодный дырчатый кожух ствола, бобышку затвора, мокрую защитную скобу, прикрывающую спусковой крючок от случайного нажатия, а значит – от беды… Лучший друг всякого солдата – автомат ППШ. Особенно, когда в загашнике имеется несколько дисков, по самую завязку набитых патронами.

Мустафа привычно прошёлся окулярами бинокля по пустынному двору. Никого и ничего. Хоть вылезай из схоронки и отправляйся на хутор с проверкой… Тьфу!

Он продолжал ждать. Мустафа умел это делать.

Ближе к вечеру, когда желтизна в солнечном свете ослабела, а потом и вовсе угасла, сменилась сонной розовиной, из хуторского дома во двор вошёл водитель, поднял на машине капот, поковырялся немного в моторе и с удовлетворённым видом опустил железную округленную крышку, похожую на птичье крыло.

Мустафа понял – важный чин собирается покидать тёплое место. Это взбодрило, прибавило сил – наконец-то! Он проверил автомат. Какое всё-таки родное существо – ППШ… Живое! Отщёлкнул диск, проверил патроны – не проникла ли сырость, нет ли перекоса?

Розовина в воздухе сгустилась, солнечный свет потускнел окончательно, появились комары – оголодавшие, мелкие, очень противные, кусачие; тонкий стон их, повисший в пространстве, сверлил голову насквозь, рвал уши, застревал в висках. Мустафа ожесточённо покрутил головой, вышибая стон из себя.

Из дома тем временем вновь вышел водитель – покосившийся на один бок, чуть ли не переломленный в корпусе пополам – тащил тяжёлый чемодан, такой же дорогой, жёлтый, толстокожий, как и портфель.

Действия свои Мустафа постарался обмозговать тщательно, до деталей: и линию, на которой он застрелит шофёра, наметил, и тропу, что должна будет увести его в дебри, определил, и то, как он будет действовать, если за ними увяжется погоня, обдумал.

Чего только не лезет в голову человеку в томительные часы ожидания, кого только Мустафа ни вспомнил за прошедшие два дня, но пиком всего стали последние минуты – они самые обострённые, сложные, у человека может даже вскипеть кровь, и наверное, такие люди, у которых она вскипает, есть.

Минут через двадцать в дверях хуторского дома показался немец, которого ждал Мустафа, хорошо отдохнувший – в бинокль чётко были видны его розовые щёки, двойной подбородок, влажные, будто сальные, губы.

– Давай, давай, садись быстрее в свой драндулет, – сиплым шёпотом подогнал его Мустафа. – Пташка сортирная! – Потом добавил официальное словечко, услышанное в зоне: – Объект!

«Объект» словно бы внял тихой просьбе Мустафы, обошёл машинешку кругом, спросил что-то у водителя и уселся на переднее сиденье. Портфель поставил себе на колени.

Шофёр поспешно прыгнул за руль и завёл мотор.

Машина дёрнулась с места, будто в прыжке, объехала пару старых канав, образовавшихся на дороге ещё год назад после прохода тяжёлых грузовиков, привозивших на хутор оборудование, и, напряжённо гудя мотором, попылила по просёлку к Мустафе.

Тот перевёл автомат на одиночную стрельбу, приподнялся над схоронкой. Того, что его увидят, Мустафа не боялся – лучи заходящего солнца били водителю в лицо, в глаза, слепили, а вот сам водитель с пассажиром были видны стрелку очень хорошо.

За легковушкой высоким столбом кудрявилась пыль, плотной завесой прикрывала машину со стороны хутора – ничего не разобрать. Мустафа удовлетворённо качнул головой, задержал в себе дыхание. Он был опытным стрелком. Обучился этому делу ещё во время службы на заставе, участвовал в соревнованиях и имел две призовых грамоты: одна за второе место, другая – за третье.

Легковушка приближалась к нему. Делалась всё больше. Объёмное лицо водителя обрело чёткость. Вот машина пересекла невидимую черту, намеченную стрелком, и Мустафа, прикусив зубами нижнюю губу, плавно надавил на спусковой курок автомата. Выстрелил. Тут же, почти в унисон, выстрелил вторично.

В тот же миг понял, то второго выстрела можно было не делать – первая пуля попала водителю точно в лоб, в самый центр, под низко зачёсанные волосы, водитель ткнулся лицом в руль; вторая пуля ему вреда уже не причинила – прошла над головой, над теменем.

Машина резко вильнула в сторону и соскользнула на обочину просёлка, прокатила метров десять по запыленной рыжей траве и, уткнувшись радиатором в куст, остановилась. Мотор прохрюкал прощальную мелодию, – всего один куплет, – и заглох.

Немец с портфелем словно бы окаменел – он продолжал оцепенело сидеть рядом с застреленным водителем. Мустафа поспешно подхватил свой «сидор» и пулей вылетел из схоронки. В несколько длинных стремительных прыжков одолел запыленную обочину и оказался рядом с машиной, резко рванул дверь, выворачивая её чуть ли не с петлями, ухватил оторопевшего немца за воротник мундира и выволок из легковушки. Вместе с портфелем – немец дорогую ношу не выпускал из рук.

– Шнель, шнель! – просипел ему Мустафа в лицо, не зная, правильно говорит или нет, понимает его фриц или же ничего не видит и не слышит – окаменел вояка и очухается нескоро. Мустафа, не выпуская воротника, ткнул пленника костяшками кулака в шею, в затылок – подогнал: – Шнель, кому сказал! Шелудивый!

Тут Мустафа был неправ – немца никак нельзя было назвать «шелудивым», напротив, он был очень даже гладким, откормленным, важным, не немец, а картинка!

– Шнель, шелудливый! – повторил Мустафа с ожесточением и вновь ткнул пленника кулаком в шею. Мустафе надо было как можно быстрее уйти с этого места – и как можно дальше. Не приведи аллах, если немцы организуют погоню. Тогда пленника придётся пристрелить и застрелиться самому. – Шнель!

Заметив, что на поясе у немца висит кобура с пистолетом – аккуратно сшитая, какая-то игрушечная, а из распаха высовывается нарядная рукоятка, украшенная растительным рисунком, травками и цветочками, Мустафа поспешно обезоружил пленника, про себя отметив, что делает это запоздало, – сунул трофей себе в «сидор». Этот нарядный пистолетик можно будет у какого-нибудь штабиста обменять на бутылку коньяка или спирта.

Следом Мустафа вырвал из рук пленника портфель.

– Дай сюда! Теперь это моё… Моё! Шнель! – Мустафа потащил пленника за собой.

Через несколько минут немей засипел дыряво – выдохся, бежать ему было тяжело, вес он имел небеговой, к нагрузкам таким не привык. А Мустафа всё тыкал и тыкал его костяшками кулака в затылок.

Впрочем, и сам Мустафа не выдержал напряжённого бега, лёгкие у него так же, как и у немца, дыряво засипели, перед глазами начали плавать дымные розовые круги. Но, тем не менее, он в очередной раз выплюнул из себя вместе с тягучей сладкой слюной:

– Шнель!

Он бежал ещё минут двадцать и толкал перед собой автоматом хрипящего пленника, остановился посреди мрачного, захламленного сухостоем леса, пахнувшего кислыми муравьиными кучами, окостеневшей трухой, выжаренным мхом, ещё