Сергей Солоух - Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева Страница 39

случалось, даже тыкал людей совсем малознакомых:

— Он не заряжен, гы-гы-гы, — ствола обрубком в бок.

В общем, возможно, во-время, по-родственному брат

Вадим изъял у младшего, ей Богу, идиота дуру, избавил он

неснаряженного механизма:

— Крючок что надо… Пойдет, давай сюда, — короче,

посидели плечом к плечу, поговорили Швец-Царевы о том, о

сем, на вид товарный потерявших пару лет назад сидениях

передних "Жигулей", и по рукам.

Вадим, тюфяк, который проиграет сегодня же

хлопушку в карты, вернулся к хлебному вину в кабак, а Дима

поскакал, помчался сшибать, выпрашивать, набрать во что бы

то ни стало к полудню завтрашнего дня не много и не мало

полтора куска.

Да, господа, не кинулся, речь уснащая поэтическими

оборотами, просить руки своей кисули, пинками выражать

судьбе покорность, готовность пуд соли и фунт лиха

разделить. "Агдамом" — жидкостью для снятия мигреней,

разглаживанья преждевременных морщин и обесцвечиванья

гемотом, им даже пренебрег, и в результате горемыка Ирка

наедине с народным средством безотказным нахрюкалась

опять, вновь набралась, нарезалась, надралась, а утром в

таком очнулась ужасе и страхе, что булек пять всего отмерив

чаю горького, собралась и поехала (впервые за неделю целую)

в свой институт (и не судебно-медицинскую пройти там

экспертизу), а лекцию прослушать доцента Кулешова о

внутреннем строеньи тела человеческого.

Не помогло.

Неконтролируемое введенье в организм продуктов

органического происхождения, разнообразие сосудов, путей

проникновения и дозировки, последних дней безумства

настолько радикально размягчили вещество в коробке девки

черепной, что лапушка, убей, а вспомнить не могла, она ли,

часов всего лишь тридцать тому назад утехам предавалась

непотребным под щурившейся неприлично на небесах луною,

потом дыханием тяжелым туманила патрульным очи, и,

наконец, писала заявление, в шинели милицейской у батареи

сидя?

И спросить, проконсультироваться, пусть из намеков,

обиняков неясных заключить, понять, она ли требовала в

самом деле:

— Несите в сад, гвардейцы. Хочу в пруду купаться, как

графиня, — просила ли шершавым языка кресалом о небо

чиркая:

— Найдите его, мальчики, — качала ли злорадно

головой:

— Он, Сима, Дима Швец-Царев, — определенно,

положительно, ну, просто было не у кого.

Вот если бы любимый обнаружился, ее, заюлю,

ждущим, поджидающим в подъезде с кастетом или кулаком

хотя бы уж, обернутым для сохранения костяшек

легкоуязвимых мохеровым шарфом, все прояснилось бы

мгновенно, и контур, и объем, и цвет тот час же обрело.

А так, увы, в пространстве малонаселенном она

плелась, не в силах отличить горячки белой смутные знаменья

от омерзительной реальности, лишенной узнаваемости,

затуманенной продуктами переработки забродивших ягод. И с

каждым шагом, метром и верстой все гуще, все безнадежней,

непроглядней становился мрак за белой, потерявшей

гладкость и преждевременно жирком подернувшейся спиной

девицы безрассудной.

Господи, ах, кабы об этом исчезновеньи целых суток

из ватного сознания Малюты два шалопая гнусных знали,

Вадим Царев и друг его, приятель, дежурный офицер

центрального отдела УВД Андрей Дементьев, не беспокоясь

ни о чем, точнее, думая лишь как на лицах подлых серьезность

подобающую сохранить, продать они могли бы Симе, от

страха оказаться зэком готового на все, то самое, рукою

пьяной идиотки, наклон чередовавшей с правого на левый

беспорядочно, писаное заявление. Кое, кстати, не могло

считаться таковым, то есть бумагой официальной, поступками

и намереньями способной управлять лиц, облеченных властью

и наделенных полномочиями. Поскольку весельчак Андрюша,

допросом голой бабы насладившись, детали все обсмаковав,

не зафиксировал, как того требуют устав и долг, бумаги

поступление в журнале соответствующем. Входящий номер

сэкономив, листочек дважды перегнул и положил в карман,

под серое х/б упрятал кителька. Ну, а с зарей, освободившись

и сдав дела, дошел до автомата телефонного ближайшего и

неожиданным звонком развеял метаболизма утреннего тягость

врачу команды первой лиги Вадиму Швец-Цареву.

— Вадян, не хочешь ли стрясти с сыночка Симы

тысчонок пару на пропой?

Не знали, не ведали затейники, как им судьба

благоволила, и вынуждены были потому мозгами

пораскинуть, поработать, чтобы решить, как потаскуху

нейтрализовать наверняка.

А потаскуха хотела, то есть ее как приступы пульпита

частые, желание одолевало, подкатывало неодолимое скорее

же, скорей, увидеть Симу, в глаза зеленые взглянуть и

восторжествовать, или же сникнуть, опустить головку, но от

навязчивого бреда освободиться, отделаться раз и навсегда.

Звонила ему в среду дважды — не застала, хотела

завалиться в "Льдину", но вновь со счета сбилась, запуталась в

стаканах и задремала в ванне, уснула, гуманно вместо

пароходиков пустив в естественной стихии поплескаться

снова куски-кусочки заглоченной без предварительной работы

челюстей и языка, рыбешки, сайры тихоокеанской из банки

металлической.

Ну, а четверг, ах, Господи, сулил ей, наконец,

чудесной встречи долгожданное мгновение, ибо, благодаря

счастливому стеченью обстоятельств, Малюта лишена была

возможности нажраться раньше времени. Марина Воропаева,

медичка-одногруппница, ее зазвала после уроков в гости на

камешки взглянуть. То есть, отвлечься, заглушить тоску и

скоротать часок, другой (покуда влажная уборка превращает

заведенье общепита в вертеп, гнездо порока), бокальчик

сушнячка всего лишь при этом накатив.

— Сережки, два колечка, цепка… — смешно и быстро

тараторила Марина на ходу.

— Длинная? — Малюта, пусть вяло, но демонстрировала

к жизни интерес, как видно, стойкий, и это несмотря на ужасы

и мерзости ее.

— Ага, — тряслись волосики бесцветные в ответ, — до

сюда вот.

— Ты че, все в бигудях и спишь, — на раздраженье нерва

зрительного неадекватно реагировал язык запойной Ирки.

— А разве некрасиво? Мне локоны идут.

Жила Марина рядом с институтом. За рощей

кировской березовой, резную русскую листву которой

воспитанники детсадов днем сотрясали криками безумными, а

вечерами, готовясь к бою, молча раздвигали угреватыми

носами учащиеся школ и ПТУ района. Два шага, идти минут

пятнадцать.

Итак, сережки, два колечка, цепка. Еще одна невольно

нам открылась слабость, цветок в букете, малинки чудные

пупырышки в мисочке с черными дробинами смородины.

Любила девушка округлость пальцев пухленьких

подчеркивать и шеи белизну, ключицы мягкие изгибы

оттенять продукцией пошлейшей ювелирной.

Причем, имея деньги на изведение, пусть не литрами,

но все же порчу крови продавщицам магазина специального

"Кристалл", в котором рядом с бархатом витрин,

соседствовала кожа портупеи постового с "Наганом" на

шнурке, предпочитала Ирка золотишко брать, ну, скажем, у

Маринки Воропаевой. Сомнительного, будем откровенны, да,

происхождения цацки, зато куда дешевле и в кредит. То есть с

задатком, а то и без него, и с длительной рассрочкой, это уж

как правило.

Собственно этим-то и заманила Воропаиха.

— Да, ну, не важно даже, мне бы только знать, что ты

возьмешь. А деньги хоть когда, на той неделе, если сможешь

половину, а остальное в июне можно даже.

— Лишь бы понравились тебе, — повторяла она, ведя

тропинкой рощи городской Малюту к дому. Туда, где

щеголихи, в крахмальных кружевах березы, сдавали караул

одетым в робы серо-зеленые б/у, высоким тополям, к полоске

пыльного, щербатого асфальта с названьем улица Лазо.

Как-будто ничего живет Маринка, когда к ней не

заявишься — в квартире никого, фатера вроде бы, что надо,

однако, фиг, гульнуть по-настоящему нельзя, ибо под вечер

неизменно, на гвоздик свой повесив респиратор и душ приняв

с казенным мылом, мать Воропаихи приходит, мастер

режимного завода "Авангард". Сегодня, впрочем, сечь стрелки

часовой клюющий носик не было нужды:

— А выпросила два дня отгулов и к сестре уехала в

Новокузнецк.

Все удивительно сходилось, одно ложилось к одному,

и не спешить с деньгами можно, и есть бутылочка

"Ркацители, и мать уехала надолго. Как странно. Не смущает