Отречение - Мария Анатольевна Донченко Страница 39

– Кстати, а где Артём? – вдруг перескочила мысль.

– Бегает где-то, – пожала плечами Аня.

Но мальчик сидел на корточках возле мусорных ящиков и увлечённо перелистывал книги из разворошенных стопок.

Книги были единственным исключением из родительского запрета приносить домой найденные на улице вещи, и все остальные мелочи, которые могли с мальчишеской точки зрения быть полезными, хранились на открытом чердаке или где-нибудь ещё за пределами квартиры.

Книги Артём приносил домой, читал их запоем под одеялом с фонариком, когда родители и сестра делали вид, что не замечают этого – благо книг за последние месяцы выбрасывали много, школы и библиотеки избавлялись от «наследия тоталитаризма», и никто не мешал Артёму погружаться в мир романтических героев, путешествий, войн и революций – удивительный мир, погибший почти на его глазах и сменившийся миром жвачек, джинсов и экранной пошлости.

Никогда ещё в своей короткой жизни Артём не чувствовал себя таким одиноким, как в эту зиму.

Он безумно тосковал по Мишке, и острота потери не проходила долгими месяцами.

Никто из пацанов, ни во дворе, ни в школе, никто из товарищей по играм в футбол или в войну не стал ему за это время таким же другом, каким был рыжий Мишка.

Пару раз за зиму в школу вызывали родителей – сын начал драться в школе, чего раньше не было. Когда перед празднованием Нового года в актовом зале кто-то из мальчишек шестого класса сказал про погибшего товарища, что так ему и надо, гадине красно-коричневой, пятиклассник Артём без предупреждения со всей силы ударил его кулаком в лицо, до крови, и потом ещё ногой добавил, успел, пока не подбежали старшие и их не растащили.

Молчаливая и усталая Ольга Алексеевна тихо выслушала возмущённую речь классного руководителя.

Отец в школу не явился – после октября он начал ещё больше пить.

К весне, когда ослаб родительский контроль и вернулись легальные митинги, Артём снова стал убегать в центр – был он и на апрельской полугодовой панихиде.

Потом была ещё какая-то драка в школе, уже не из-за Мишки и не из-за политики.

Постепенно в глазах взрослых Артём смещался в разряд хулиганов и трудных подростков.

Ненависть делала его сильнее и злее.

Год 1995. Июнь. Чеченская Республика.

– Товарищ майор, тут подозрительного задержали!..

– «Чех»?

– Русский…

Виктор Беляков поднял тяжёлый взгляд на стоявшего перед ним человека. Это был неопределённого возраста мужик, коротко стриженный, с пробивающимся ёжиком уже седых волос. Руки он держал за спиной, как будто скованные, хотя он него этого не требовали.

– Кто такой? – строго спросил Беляков. – Что делал около блокпоста? Документы есть?

Мужичок заискивающе закивал.

– Я жену ищу, гражданин начальник, – пояснил он, и слух Белякова резануло это «зоновское» обращение. – Она у меня жила тут… в Грозном. Разрешите предъявить документы?

– Валяй, – кивнул майор.

Задержанный робко, слово ожидая удара, вынес одну руку из-за спины и достал из нагрудного кармана вчетверо сложенную справку.

– Вот, пожалуйста, гражданин начальник…

Беляков пробежал бумагу глазами. Документ с фотографией его обладателя гласил, что две недели назад гражданин Ермишин Ф.П. освободился из мест лишения свободы по отбытии назначенного судом шестилетнего срока.

– Какая статья? – резко спросил Беляков.

– Двести шестнадцатая. Нарушение безопасности строительных работ…

– Понятно, – майор махнул рукой, – в зоне боевых действий какого чёрта забыл?

– Я же жену ищу, гражданин начальник, – с готовностью пояснил задержанный, – она у меня жила… в Грозном…

– В каком Грозном, твою мать! – Беляков начинал выходить из себя. – Грозный полгода как сравняли с землёй! – и тут он только, по посеревшему лицу мужика, сообразил, что говорит с человеком как бы из другой реальности, и смягчился. – Кого ищешь-то?

– Так жену ищу, гражданин начальник! – из второго кармана Ермишин вытащил фотографию и положил перед майором. – Она жила в Грозном… – он опустил глаза. – С другим мужчиной.

«Красивая…»

– Когда жила? – спросил Беляков.

– В восемьдесят девятом году…

– Ну ты ещё вспомни, что было в восемнадцатом веке, – голос Белякова сделался спокойным и усталым, задержанный его солдатами человек перестал быть в его понимании подозрительным. Хотя, стоп…

Взгляд майора упал на фотографию.

Лицо этой женщины было ему знакомо.

По службе.

По рапорту об обнаружении трупа и по дальнейшему расследованию.

«24 сентября 1991 года, около 18 часов 30 минут, дежурный экипаж…»

– Так-так-так, – произнёс Беляков, и тон его не сулил ничего хорошего, – жена, говоришь? В Грозном?

– Так точно, гражданин начальник, – с готовностью подтвердил Ермишин.

– А ребёнок? Ребёнок у вас был… у неё?

– Конечно, – охотно подтвердил Фёдор. – Дочка. Аня. Ермишина Анна Фёдоровна.

– Год рождения какой?

– Дочки-то? Семьдесят четвёртый…

Беляков сжал губы, искорка сочувствия в его глазах потухла.

– Нет, – сказал он отрывисто и жёстко, – я про мальчика. Про девяносто первый год. Ну?

– Про к… какого мальчика? – не понял Ермишин. – какой девяносто первый? Меня посадили в восемьдесят девятом, справку же посмотрите, гражданин начальник…

– Ладно, – всё было ясно, и невиновность бывшего заключённого, и бесполезность его поисков, но Беляков взглянул на часы – наступал комендантский час. – Сержант, гражданина задерживаем до утра, проводи. Утром разберёмся.

И Ермишина увели.

Но ночью блокпост обстреляли из гранатомёта чеченцы.

Фёдор лежал на полу наспех организованного помещения для задержанных – но собственная судьба не волновала его, как он не думал о том,