Профессия – лгунья - Зоя Геннадьевна Янковская Страница 39

— Да, — призналась я.

— Сейчас, сейчас, — сказал мужчина суетливо и убежал.

Вернулся с банкой горячего кофе из автомата:

— Пейте, пожалуйста! — сказал он ласково, — Зима. Холодно.

— О-ой, это мне?! — я была ошарашена и не сразу догадалась поблагодарить его.

Мужчина раскланялся и ушёл.

— Спасибо, спасибо вам! Доброе сердце! — горячо прокричала я ему вслед.

Он оглянулся и вдруг покраснел, совсем смутившись. И убежал в район частных домов.

У меня в кармане зазвонил телефон.

— Привет, — сказал голос по-русски.

— Игорь? — удивилась я.

— Ты же никогда не остановишься, — сказал он, не поздоровавшись.

— Что ты имеешь ввиду? — спросила я, зная, что он имеет ввиду.

— Так и будешь бежать всю жизнь? — сказал он с раздражением.

— Скорее всего, так и буду. Не понимаю только, почему это волнует тебя.

— Волнует и всё.

— Ты умеешь нормально разговаривать? Без этого твоего апломба.

— С тобой не умею.

— Какого чёрта тогда звонишь?

Он молчал. Сопел в трубку.

— Зачем ты сюда приехала? — спросил он, наконец.

— Глупый вопрос. За деньгами приехала.

— Вернёшься в Россию с деньгами и всё равно не усидишь дома. Чего ты хочешь?

Я задумалась:

— Ну, я хочу прожить настоящую, интересную жизнь. Понимаешь? Мне становится страшно, когда я просыпаюсь утром и могу с уверенностью сказать, какие дела меня ждут. Я загибаю пальцы: «Сейчас я сделаю это, потом это». И в точности предсказываю свой грядущий день. И в самом деле, проживаю его именно так, как предугадывала утром. Просто предугадывать особо нечего, потому что в моей жизни было сотни этих пресных одинаковых дней. И когда оглядываешься назад, череда этих скучных дней как бы сливается в один большой день. И думаешь: «Зачем мне дано было столько времени на жизнь, если я не умела воспользоваться этим временем и прожить свои дни интересно, по-разному».

— Нет, от такой надо держаться подальше, — тихо сказал он сам себе, — Так и будет корёжить тебя до старости.

— Ну да, скорей всего так и есть. Я хочу пережить взлеты, падения, всплески эйфории, разочарования. Пусть лучше я сделаю неверный шаг, пожалею о нём, но буду знать отныне, что это неверно. Только бы не прожить трусливую пресную жизнь в страхе перед своими ошибками и умереть без воспоминаний. Только не это.

— Большинство нормальных людей так и живут. Стремятся к стабильности и спокойно зарабатывают деньги.

— Не хочу цепляться за стабильность и бояться перемен. Постепенно страх перед переменами завладевает человеком настолько, что вытесняет саму личность. Остаётся только привычка к тому, что нажито, и страх утратить это. Да, наверно, большинство людей проживают такие жизни. Но я не хочу. Поэтому, как бы мне тут ни было трудно, я никогда не пожалею о том, что приехала сюда. Я взрослею, становлюсь сильнее. Это мой путь. Конечно, я точно знаю, что никогда больше не окажусь в этой стране в таком качестве. Но именно потому, что я приехала сюда, я это знаю.

— Я всё думаю о тебе. Контракт твой весной закончится. Ты уедешь и не вернёшься. Чем будешь заниматься дальше? Как будешь жить?

— Я не знаю. Хочу зарабатывать деньги, чтобы поездить по миру. Ещё хочу, чтобы когда-нибудь у меня была материальная возможность взять ребенка из детдома. Хочу увидеть весь мир, а умереть на Тибете.

— Ты — чокнутая.

— Наверно… Приезжайте в гости с Лёней.

— Нет. Не хочу тебя видеть.

— Ну, как знаешь. Тогда счастливо.

— Хищница! — крикнул он и бросил трубку.

— Дурак, — ответила я, слушая гудки.

Из бани шёл распаренный розовощёкий Окава.

— Сейчас мы съездим за другой девушкой, хорошо?

— Коибито? — спросила я с усмешкой.

— Да, — ответил он сухо, — Румынка Николь. Помнишь? Я приезжал с ней к вам в клуб.

— Помню, Окавасан.

— Съездим в румынский клуб. Я сделаю ей дохан, потом поедем к вам в клуб. Тебе дохан оплачу.

Николь держалась на удивление естественно. Не было той манерности и напыщенности, что фонтанировала из девушки, когда Окава привозил её в наш клуб. Когда она была моей гостьей, я подавала ей горячее полотенце. Теперь она мне с поклоном вручала полотенце.

— А без церемоний нельзя здесь? — спросила я её шёпотом.

— Ты что! Оштрафует администратор!

Я послушно взяла полотенце.

Румынский клуб оказался просторным и очень красивым. Однако, девушкам не воспрещалось курить с гостями, и из-за курящих хостесс в клубе стоял такой чад, что сбивалось дыхание и текли слёзы. Румынки были все высокие и блондированные, как одна. Многие с большими силиконовыми грудями, накаченными губами и наращенными волосами. Они смотрели, как русские, прямо, напористо, мало улыбались и говорили «Да» совсем по-русски. Но это между собой. А с гостями перевоплощались. Становились улыбчивыми, деликатными. Окава был страшно доволен собой. В нашем клубе он всем показывал, что Николь является его собственностью. Теперь же с огромным удовольствием демонстрировал всем, что его собственность — я. Николь нервничала. Ему это грело душу. Теперь на мою коленку сама собой падала его рука так же, как в прошлый раз эта рука падала на коленку Николь. Словно эта коленка была такой привычной для него, что он и не замечал, как его рука там оказалась.

У меня от дыма страшно разболелась голова, и я попросила Окаву отвезти меня в наш клуб.

— Ираша имасе! — закричали наши филиппинки, когда мы вошли в наше захолустье.

Я продефилировала с важным видом с Окавой под руку, нарочно игнорируя всех. И вдруг громко крикнула:

— Ааа-а!!!

Филиппинки и Куя смешно подпрыгнули от неожиданности.

Окава заказал для меня ужин, выпил сок, оплатил мне дохан и собрался уходить.

— Посидите хотя бы часок, — сказала я.

Он улыбнулся и отрицательно покачал головой.

— Я Николь оплачу все пять лет учёбы, — сказал он, — У неё больная мать, и я ей каждый месяц перечисляю деньги на лекарства. Я преданный человек, и всегда помогаю своим женщинам.