Урманы Нарыма. Роман в двух книгах - Владимир Анисимович Колыхалов Страница 39

муж настаивал, даже билеты заказывал Гале Игнатовой, дочке Хрисанфа Мефодьевича, но Катя ответила свое твердое «нет», и на том усилия Румянцева кончились. Уж если его Катя поджала тонкие, нервные губы, округлила глаза, считай, что с ней сладу не будет. Внушительно и спокойно ответила она мужу:

— Мы остаемся с тобой.

Вот такой она и бывала — стойкой, непокорной, когда от нее жизнь этого требовала. На работе ли, дома Катя не менялась, оставаясь сама собой, не льстила, ни под кого не подлаживалась. Мало бы кто мог так справляться с диспетчерской должностью, как справлялась она. Управляющие на отделениях, и Чуркин в том числе, этот Фермер, побаивались ее, без обиды называли то «следователем», то «прокурором». К вечеру у Кати все графы заполнены, цифры обсчитаны — можно докладывать и в райком, и в райисполком, да хоть в само министерство. Начинала она обычно с Тимофея Ивановича Чуркина. Дела у него — лучше всех по совхозу, а когда с приятного день начинаешь, потом легче до самого вечера дышится. Но, бывало, и Чуркин ее огорчал. Как-то однажды она его спрашивает:

— Дай показатели по молоку, Тимофей Иванович, порадуй район высоким надоем.

— У меня, Катерина Ивановна, дизель из строя вышел. Электроэнергии нет — коровы не доены.

— Господи,

когда к нам сюда высоковольтную линию подведут! — огорчилась Румянцева. — Сидим каждый на своем движке и от его исправности целиком зависим.

— Как начнут разрабатывать месторождения, так и государственная электроэнергия к нам придет, — басил в трубку рогачевский управляющий. — Моли бога, чтобы это скорее произошло.

— Я не крещеная — бог меня не услышит.

Труднее всего было Кате соединиться с Тигровкой, с управляющим Милютой: оттуда сводку передавали по рации. Помехи бывали такие, что уши от треска закладывало. Прибежит Катя домой с работы, сядет за стол, а голову ей забивает собственный голос: «Алло! Алло!» Зажмет она виски ладонями, наклонит лицо и сидит так, точно в оцепенении…

Все сведения по совхозу, добрые и дурные, пропускала она через чуткое свое сердце. То застрянет машина с зерном, то остановятся комбайны — не могут перебраться через ложок на новое поле. То чья-нибудь бригада «горит» с заготовкой кормов, то на ферме падеж. А у кого-то возросли привесы молодняка — это приятно, это радует. И рождение, и смерть — все волновало ее, находило в душе отзвук.

Звонила она из своего диспетчерского поста. Звонили и ей.

— Катя, голубушка, — просил чей-нибудь женский голос. — Ребеночек заболел, температура высокая. Узнай, может, какая машина попутная будет к нам?

И машина отыскивалась. Не отказывался от участия в таком человеческом деле и Рудольф Освальдыч.

Дети для Кати всегда были дороги, будь то свои или чужие. Со своими тремя ей достается. Отцу все некогда, он и дома-то иногда не ночует — то в район, то в Тигровку, а в Тигровку легче заехать, чем выехать. Дождь прольет, порасквасит глину и — стоп, машина! Подвернется тягач из экспедиции — выручит. Нет — жги костер, кипяти в котелке чай.

Когда в Кудрине не было гостиницы, дом Румянцевых многим гостям распахивал двери. Секретарь ли райкома приедет, из районной милиции кто, Кислов ли пожалует — милости просим. Вот постель, вон стол с самоваром, кастрюля со щами на печке. Как говорится, чем богаты. Приводя гостя в дом, Николай Савельевич ему обязательно скажет:

— Не стесняйтесь. И запомните, что на наши рабочие отношения это не повлияет. За что надо с меня взыскивать — взыскивайте.

Гости в доме — хозяйке хлопоты. Но уж такая она шустрая, что у нее на плиту все быстро приставлено, парится и жарится, гудит самовар, пахнет мясом, пережаренным луком. Никто из гостей от Румянцевых голодным не уезжал. Катя могла и среди ночи подняться, квашню завести, печь натопить, настряпать румяных, с хрустящей корочкой пирожков. А когда затевались пельмени, она командовала:

— Засучивайте, гости, рукава, становитесь к рабочему месту. Пельмени — стряпня коллективная.

Иной гость и не ждет указаний, а сам добровольно становится в ряд к столу. Мясо прокручено, тесто раскатано, и ровненькие «ушастики» ложатся на убеленный мукою противень.

Катя относилась к тем умным женщинам, которые совершенно не ставят цели командовать в доме и мужа держать, что называется, в повиновении. Но власть ее, как бы сама собой, тонко распространялась на Николая Савельевича всегда, и особенно, когда это было необходимо. Она умела видеть, ценить и щадить его мужское достоинство, зря не шумела и не понукала, а просила сделать то-то и то-то, как бы советуясь. Такое отношение ему было по нраву, и она была этим тоже довольна. Как муж, как глава семьи, Румянцев никогда не занимался ненужной, глупой похвальбой жены, этим дешевеньким подхалимажем. Зато по большому, счету Катю он ставил высоко и знал ей истинную цену. В его глазах Катя выросла еще больше, когда отказалась от поездки в Павлодар. Не умер бы он, не загулял — пережил бы все в одиночку. И обиды на жену не держал бы. Но что-то, конечно, осталось бы неприязненное и горькое, ущемило бы душу. Хорошо, что она тогда на своем настояла…

«Потому не уехала, — думал Румянцев, — что помнит и мою заботу о ней, когда ее однажды так жестоко беда коснулась».

Они только недавно перебрались из одного обского поселка в Кудрино, обосновались в том доме, где и теперь живут. Дом им понравился — просторный, высокий, снаружи красиво отделан фальцованным тесом. Летом с уличной стороны — вьюнки от завалины до карниза. По изгороди — поленницы дров. Есть огород и есть где держать скотину. Одно плохо — не было своей бани. Но баня была приличная у соседей напротив. Договорились, что раз в неделю будут ходить туда.

Однажды по осени Катя топила сама, вроде бы выгребла все головешки, задвинула вьюшку, помыла полы в предбаннике и парной, плеснула на камни из ковшика— проверила крепость пара. Осталось ей выскоблить лавки, полок, как это делала ее мать когда-то. Скоблить начала, а что было дальше — не помнит…

Очнулась она уже дома, услышала с