Валентин Катаев - Время, вперед ! Страница 4

- Пускай читает, - согласился Филонов, подумав. - Валяй-валяй!

Шура повертела в руках бумажку, аккуратно поставила ноги, косточка к косточке, и посмотрела на тапочки, зашнурованные через беленькие люки шпагатом.

- Слышишь, Филонов, погоди.

Филонов вернулся.

- Ну?

- Можно рисунок сделать. Я сделаю. Такое, знаешь, синее небо, всякие вокруг деревья, солнце, а посредине в громадной калоше наши бетонщики сидят, а харьковцы их за громадную веревку на буксир берут.

- Ну тебя! И так все стены картинками заляпали.

- А что, плохие картинки? - грубо сказал мальчик, тот, который толкался. - А не нравится, так рисуй сам. Много вас тут советников. Ходят, ходят, только ударную работу срывают.

- А ну вас!

Филонов зажал уши кулаками и выскочил в коридор.

Вошел Корнеев. Он постоял, подергал носом, попросил, чтобы буквы делали покрупнее, и отлил в жестяную коробочку белил.

Он вышел за барак, поставил ногу на бревно и терпеливо выбелил туфли старой зубной щеткой. Туфли потемнели.

Затем он вытер потное темное лицо мокрым носовым платком. Лицо посветлело.

Когда он добрался по пересеченной местности к тепляку, туфли высохли и стали ослепительно-белыми. Но лицо сделалось темным.

Так началось утро.

V

...Она уезжала...

Издали тепляк казался невзрачным и низким. Вблизи он был огромен, как, скажем, театр.

Машинисты имели скверную привычку маневрировать на переездах.

Длинный состав медленно катался взад и вперед, задерживая движение.

Он, как пила, отрезал Корнеева от тепляка.

Приходилось ждать. Корнеев потянул ремешок и посмотрел на часы. Двадцать три минуты восьмого.

Дул пыльный, горячий ветер.

На переезде с двух сторон копились люди и транспорт. Наиболее нетерпеливые вскакивали па ползущие площадки. Они высоко пробегали спиной или лицом к движению и спрыгивали, крутясь, на другую сторону.

Девчата-землекопы - вторая смена - в цветных кофтах и сборчатых юбках, взявшись цепью под ручки, сели в ряд на землю и раскинули лапти. Они, смеясь, смотрели снизу вверх на бегущие колеса, сверкая сплошной бригадой звуков.

А на той стороне от тепляка к переезду уже торопился десятник Мося. Он бежал от широких ворот по мосткам, болтая перед собой развинченными руками, как голкипер.

Мося из себя такой: лицо - скуластый глиняный кувшин; щегольская батумская кепка; гончарные уши; прекрасный, приплюснутый нос индейского профиля, глаза быстрые, неистовые, воровские.

Между Мосей и Корнеевым мелькали платформы. Под нажимом колес клавишами бежали шпалы. Мося издали заметил Корнеева.

- Товарищ прораб!

У Моси был грубый мальчишеский голос, способный разбудить мертвого.

Корнеев не услышал. Он сосредоточенно ходил взад-вперед у переезда, сам с собой разговаривая:

"В конце концов... Может так дальше продолжаться или не может? - Не может. - Возможно жить все время двойной жизнью? - Абсолютно невозможно. Хорошо. - Что нужно делать? - Нужно решать. - Что решать? -Что-нибудь одно. Или - или..."

У Корнеева было очень подвижное лицо. Он ходил, подергивая носом и гримасничая.

"В конце концов девочку можно выписать из Москвы сюда. Девочка - это не оправдание. Живут же здесь другие дети. И ничего с ними не делается. Пусть она не выдумывает. Мужу наконец надо все написать. Надо телеграфировать. Можно "молнию". Мы не дикари. Он коммунист. Он не может не понимать..."

- Товарищ прораб!

Корнеев не слышал.

Мося вскочил на буфера, затанцевал на них, закружился и задом спрыгнул на эту сторону. Он задыхался.

- Товарищ Корнеев!

Корнеев очнулся.

- Кончили? - спросил он.

- Кончили.

- Сколько?

- Девяносто кубов.

Мося торжествовал. Он с трудом гасил неистовое сверканье глаз. Он нетерпеливо заглядывал Корнееву в лицо.

Корнеев молча взял рапортичку.

Состав освободил переезд. Паровоз фыркнул нефтью на туфли Корнеева. Три маленькие кофейные капли. Почти незаметно. Но досадно.

"Начинается", - с отвращением подумал Корнеев.

Издали вход в тепляк казался не больше записной книжки. Вблизи он представлял громадные ворота. Во тьму ворот входили извилистые рельсы узкоколейки.

Корнеев молча дошел до тепляка, приложил рапортичку к воротам и подписал химическим карандашом.

Он только спросил:

- Вторая смена на месте?

И больше ничего. Мося уложил девяносто кубов, - а он больше ни слова! Как будто это в порядке вещей.

Мося обиженно спрятал рапортичку в кепку и официально доложил:

- Вторая смена собирается, товарищ прораб.

- Хорошо. Маргулиес там?

- Нету.

Корнеев подергал носом.

- Хорошо.

Над воротами было прибито множество плакатов:

"Сюда вход прогульщикам и лентяям вход строго воспрещается".

"Курить строжайше запрещается. Товарищ брос папиросу! За нарушение штраф 3 руб. И немедлена под-суд".

"Даешь 7 и 8 батареи к 1 сентября!"

И прочее.

Плакаты были обильно украшены символическими рисунками пронзительного колорита. Тут были: дымящаяся папироска величиной с фабричную трубу, адская метла, выметающая прогульщика, трехэтажный аэроплан удивительнейшей конструкции с цифрами 7 и 8 на крыльях, курносый летун в клетчатой кепке с пропеллером, вставленным в совершенно неподходящее место.

Внутри тепляк казался еще громаднее, чем снаружи.

В воротах стоял часовой. Он не спросил у Корнеева и Моси пропуска. Он их знал.

Мимо ворот, звонко цокая и спотыкаясь по рельсам узкоколейки, на шоколадной лошади проехал всадник эскадрона военизированной охраны с оранжевыми петлицамп. Он круто повернул скуластое казацкое лицо, показав литую плитку злых азиатских зубов.

Внутри тепляк был громаден, как верфь, как эллинг. В нем свободно мог бы поместиться трансатлантический пароход.

Большой воздух висел, как дирижабль, на высоте восьмиэтажного дома, среди легких конструкций перекрытия; тонны темного воздуха висели над головой на тончайшем волоске сонного звука кирпича, задетого кирпичом.

Две пары туфель - желтых и белых - быстро мелькали по мосткам, проложенным сквозь километровый сумрак.

Корнеев резал тепляком, чтобы сократить расстояние. Мося почти бежал несколько впереди, бегло поглядывая на Корнеева.

Корнеев молчал, покусывая губы и выразительно шевеля бровями.

Мося кипел. Ему стоило больших трудов сдерживаться. И он бы не стал сдерживаться. Плевать. Но обязывало положение. Десятник на таком мировом строительстве - это чего-нибудь да стоит.

"Десятник должен быть образцом революционной дисциплины и выдержки" (Мося с горьким упоением хватался за эту фразу, придуманную им самим).

Прораб молчит, и десятник будет молчать. Плевать.

Мося прекрасно понимал: ни Корнеев, ни Маргулиес это дело так не оставят и обязательно умоют Харьков. Это ясно.

Но какая смена будет бить рекорд? И когда? В этом все дело. Тут вопрос личного, Мосиного, самолюбия.

Если рекорд будет бить вторая или третья смена - это хорошо. Очень хорошо. Но если - первая?

Первая заступает в ноль часов - и в ноль кончается Мосино дежурство. Можно, конечно, отказаться от смены, по какой другой дурак десятник захочет уступать Мосе славу?

Значит, если будет рекорд ставить первая смена, тогда все произойдет без Моси. Это ужасно. Этого не будет. А вдруг?

Мося не выдержал:

- Товарищ Корнеев!

Мося даже хватил на ходу кулаком по огнетушителю, который в масштабе тепляка казался размером не больше тюбика зубной пасты.

Все предметы в тепляке виделись маленькими, как в обратную сторону бинокля.

Мося отчаянно размахивал руками.

- Товарищ Корнеев! В конце концов!..

В лоб надвигалась большая вагонетка (Корнеев и Мося сбежали с рельсов). Она их разъединила. На уровне бровей качалась литая поверхность жидкого бетона.

Два голых по пояс, скользких парня в широких брезентовых штанах, опустив мокрые чубатые головы, напирали сзади на железную призму вагонетки.

Мускулы на их спинах блестели, как бобы.

Клякса бетона упала на белую туфлю. Корнеев остановился и старательно вытер ее платком. Все же осталось сырое пятно. Досадно.

Мося обеими руками схватился за кепку, как за клапан котла, готового взорваться от скопившихся паров.

- Ох!

Еще немножко - и он бы загнул Корнееву "правого оппортуниста на практике".

Нет! Такой способ выражаться не подходит для разговора хорошего десятника с хорошим прорабом.

Надо иначе.

- Товарищ прораб, - сказал Мося плачевно и вместе с тем развязно. Товарищ прораб, пусть мне больше никогда не видеть в жизни счастья... Мордой об дерево... Я извиняюсь... Но - это же факт!.. Даю триста пятьдесят, и если хоть на один замес меньше - рвите с меня голову... Ребята ручаются... Дайте распоряжение второй смене, товарищ, и вы увидите...

Сзади грохнуло и дробно зашумело: вывалили бетон из вагонетки в люк. Заливали плиту под печи пятой батареи.

Шли по шестой.

- Ладно, ладно, ладно... - рассеянно бормотал Корнеев.