Илья Салов - Рассказы охотника Страница 4

— Вот так важно! — раздался вдруг возле меня чей-то незнакомый голос, и вслед за тем я увидал вылезавшего из-под кручи мужика.

— Ты зачем здесь? — крикнул я.

— Что, аль мешаю?

— Известно, мешаешь…

— Нет, ничего… Там уж больше нету бирюков-то… всех покончили.

— Неужто всех?

Но мужик уже не слушал и, присев возле меня, снял шапку и принялся чесать в затылке. Гон между тем действительно стал ослабевать, гнали уже не стайно, а в одиночку… То там отзывался голос, то в другом месте. Видно было по всему, что с гнездом покончили, что разгоряченные псы гнали уже зря, врали и увлекались лишь воспоминанием только что пережитого. Иногда, однако, они опять сваливались, и вой снова оглашал лес. Но это был уже не тот адский дикий вой, который только что раздался в котловине. Можно было догадаться, что гнали уже не по волку, а по лисе. Сидевший рядом со мной мужик, видимо, увлекался. Глаза его горели, рот был полуоткрыт и оживлялся самой восторженной улыбкой…

— Это чьи скалушки-то?

Я сказал.

— Из Саратова, значит?

— Из Саратова.

— Ну, спасибо.

— А что?

— Да так их и надоть, волков-то этих. Проклятые меня в разор разорили.

— Неужели?

— Еще бы. Тут пахота подошла, а они у меня двух, лошадей зарезали.

И, проговорив это, мужик тяжело вздохнул и повесил голову.

— Волки совсем одолели, а тут еще рендатель грызет… Тот уже хуже волка еще!..

— Какой такой арендатель?

— Михал Максимыч… Знаешь, что ли?

— Нет, не знаю.

— Лобченков по фамилии, купец саратовский. Он у города землю арендует, а уж мы у него снимаем. Не дает мне хлеб с поля убрать, да шабаш… „Заплати, говорит, деньги за землю…“ — а где я ему без хлеба-то денег возьму? Так и не дал… А намедни приезжаю на загон, вижу — хлеб мой вымолочен. Приказчик его подъехал, я ему и показываю на солому-то… „Что ж, мол, это такое?“ А он и говорит: „Это не мы, а черкесы, крадучи, обмолотили ночью“, — повернул носом и поехал…

— Что ж теперь делать-то? — спросил я.

— Известно что! Жалиться надоть… Только вряд ли дело-то мое выгорит…

— Почему это?

— А по тому самому, что у Михал Максимыча, вишь, рука есть в городе… Что захочет, то и делает…

И, немного погодя, он прибавил:

— Ох, и продувной только…

— А что?

— Да как же!.. Сам ренты не платит, отсрочку себе охлопотал… „Платить, говорит, нечем, потому у мужиков хлеб не родился и денег нет“… Ему дума отсрочила до будущего года, а с нас все-таки дерет… Вот волк-то какой, кабы вот на этого-то скалушек напустить… Вот это было бы важно!..

Но мужик мгновенно замолк, ибо в это самое время в котловине снова раздался вой, снова раздались крики; „Слушь, к нему!“, стая подвалила, закипела, застонала, послышался треск сучьев, лошадиный топот, хлопанье арапников, поднялась испуганная стая грачей, а вслед за тем раздались выстрелы, и снова кусты задымились пороховым дымом.

Часа через полтора охота в Девятовском лесу была покончена. Андриан стоял уже на бугре и вызывал гончих. Антон метался по лесу, собирая их, и как только встречал пса, так в ту же минуту скакал за ним, хлопал арапником и кричал во все горло: „Влись к нему! Будило, влись в стаю!“ Слышался визг, и бедный пес, поджав хвост и уши, спешил на звук рога. Мы тоже покинули свои места и вышли на полянку. Оказалось, что волков убито было только три и один затравлен борзыми. Волки были убиты гг. Лукиным, Крафтом и Мелитевым. Сверх того была убита одна лиса, кажется, г. Щипанским. Бурбонов остался ни при чем, хотя на нега и выходил волк. Произошло это оттого, что почтенный мой товарищ забыл отодвинуть какую-то пружинку у своего Ланкастера и ружье не выстрелило. Старые волки ушли и, по словам стрелков, никем не были видены. Однако подъехавший Андриан уличил одного из охотников во лжи.

— Вы что же это? — кричал он еще издали. — А?

— Что?

— Как что! Прозевали старуху-то с двумя переярками!..

— Когда?

— Когда! А когда они мимо вас шли… Вот когда!

— Что ты, господь с тобой!..

Но Андриан уже не слушал.

— Эх, вы! — кричал он с пеной у рта. — Туда же лезете… сидели бы себе дома… а то тоже на охоту… ружье купили!.. Мешалку вам в руки-то, а не ружье… Тут орешь-орешь по лесу-то, а он губы распускает….

Я взглянул на рассвирепевшего Андриана и пришел в ужас: лицо его было все в крови, новая верблюжья чуйка представляла из себя сплошные лохмотья, знаменитой рваной фуражки не существовало, растрепанные волосы были всклокочены и усыпаны прутиками и листками, словно убран он за свои подвиги венком из лавров… Так ободрался этот несчастный человек, что на него жаль было смотреть…

В Курдюмский лес мы с Бурбоновым не поехали и, закусив немного, распростились с товарищами, сели в тележку и направились в Саратов. Проезжая мимо грузиновских хуторов, мы встретили Ивана Иваныча. На этот раз он нанял какого-то парня, который и вел под уздцы его сварливую лошадь.

— Ну что, кончили в Девятовке? — кричал он нам.

— Кончили.

— Убили что-нибудь?

— Четырех волков и лису, — ответил я.

— Отлично!

— А вы все еще не доехали?

— Теперь скоро доеду…

И, проговорив это, он принялся понукать парня, чтобы тот шибче бежал. Бурбонов лежал, запрокинувшись на спинку тележки, и весело хохотал.

II. ОХОТНИЧИЙ ДВОР

В предыдущем рассказе моем «Волки» я успел уже отчасти познакомить моих читателей с Андрианом, тем самым доезжачим, с которым ездил я в Девятовской лес подвывать волков. Спустя несколько дней после описанного мне довелось познакомиться с Андрианом еще короче. На этот раз я встретился с ним не в лесу, не в обществе подвытой стаи волков, не в роскошную лунную ночь, а в собственной его квартире, в кругу его семейной обстановки, среди псов и щенков, в том самом охотничьем дворе, 6 котором я тоже успел уже сказать вам несколько слов.

Дело было так.

Узнав о начавшемся пролете вальдшнепов, я отправился к г. Сапину, выпросил у него разрешение охотиться в его лесах, взял с собою одного из типографских наборщиков по имени Кондратия Кузьмича и часов в шесть утра был уже в лесу. Мы начали с монастырской рощи. Кондратий Кузьмич, знавший прекрасно места, рассказал мне обстоятельно, где именно держится вальдшнеп, посоветовал идти полугорьями и, столь же обстоятельно изложив передо мною й собственный свой маршрут, вежливо раскланялся, пожелал мне удачи и, крикнув своего Азора, отправился низами. Мы положили сойтись на сапинских дачах.

День был прелестный, тихий, солнечный и до того теплый, что я с головы до ног был одет в летний костюм. Лес был покрыт еще листьями, теми осенними, роскошными, пестрыми листьями, которые придают ему особенный живописный наряд. Я шел и восхищался этой картиной. Что за прелесть! Рядом с темной зеленью дуба трепещет и золотится пожелтевшей листвой своей стройная осинка, а рядом с нею, словно обагренный кровью, могучий кряжистый Клен… То же самое и под ногами: возле побугревшего листа ландышей — изумрудная бархатная зелень мха, дикой мяты и тут же рядом несколько шляпок сочных, словно покрытых лаком, опенок. Точно крохотные зонтики, повыскакали они из земли, топырятся, пыжатся и словно напрашиваются в кузов…

Только что выбрался я на полугорье, как чуть не из-под ног выскочил русак. Точно сумасшедший, вылетел он, зашумел сухими листьями, бросился направо, метнулся налево и вдруг, поднявшись на задние лапы, принялся было смотреть на меня косыми глазами своими, но, увидав собаку, струсил и пустился без оглядки в самую кручь горы. Долго еще побелевшая шкурка его мелькала в стволах деревьев, долго еще слышался шорох торопливой скачки его, наконец, завалившись за гору, он исчез. Здесь и там звенели резвые синички — это, кажется, единственные певуньи осеннего леса, остальные или покинули его, или замолкли… Только стрекотали еще сороки и, перелетая с дерева на дерево, словно сплетничали между собою, словно ссорились, ругались, шумно хлопая своими крыльями и хвостами… Люблю я этот осенний лес!..

Достигнув полугорья, я послал вперед свою Лэди и пошел следом за нею. Часов пять прошатался я по этим горам; сначала держался средины полугорья, но, не подняв ни единого вальдшнепа, принялся, как говорится, ходить зря, то спускаясь вниз, то взбираясь на самые макушки гор, но и эти маневры, кроме усталости, не принесли ничего… Я не видал ни единого вальдшнепа… Не слыша выстрелов и со стороны Кондратия Кузьмича, я заключил, что и он бродит так же безуспешно, как и я… Наконец, часам к 12 пополудни, усталый и измученный от продолжительной ходьбы, я добрался до того ущелья, по которому раскинуты сапинские дачи. Словно крошечный городок представился моему взгляду.

Но мне было уже не до созерцания красот пейзажа, мне хотелось посидеть, поесть и отдохнуть… Я спустился с горы и принялся звать Кондратия Кузьмича.