Николай Лесков - Чёртовы куклы Страница 4

- Чем?

- Я не буду знать, точно ли вы передадите мои слова.

- Я передам их в точности, но, в свою очередь, я могу принять ваше условие только в том случае, если в заказе, который вы мне намерены сделать в случае моего проигрыша, не будет ничего унизительного для моей чести.

- Без сомнения.

- В таком случае...

- Вы принимаете моё пари?

- Да.

- Это прелестно: мы заключаем пари на герцога.

- Мне неприятно, что вы над этим смеетесь.

- Я не буду смеяться. Пари идёт?

- Извольте.

- Я подаю вам мою руку с самыми серьёзными намерениями.

- Я с такими же её принимаю.

Молодые люди ударили по рукам, и офицер откланялся и ушёл, а Фебуфис, проводив его, отправился в кафе, где провёл несколько часов с своими знакомыми и весело шутил с красивыми служанками, а когда возвратился вечером домой, то нашёл у себя записку, в которой было написано:

"Он остается здесь с тем, чтобы быть у вас в студии послезавтра".

Фебуфис небрежно смял записку и, улыбнувшись, написал и послал такой же короткий ответ. В ответе этом значилось следующее:

"Он пробудет здесь три дня".

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Следующий день Фебуфис провёл, по обыкновению, за работой и принимал несколько иностранцев, которые внимательно осматривали его талантливые работы, а втайне всего более заглядывали на Messaline dans la loge de Lisisca, которая занимала большое и видное место. Картина во весь день не была задёрнута гобеленом, и её видели все, кто посетил студию.

Потом Фебуфис был во всех тех местах, которые имел в обычае посещать ежедневно, но вернулся домой несколько ранее и, запершись дома с слугою, занялся приведением своей мастерской в большой порядок.

Семейство желчного, больного скульптора, обитавшее в нижнем жилье, которое находилось под ателье Фебуфиса, очень долго слышало шум и возню от передвигания тяжёлых мольбертов. Можно было думать, что художник наскучил старым расположением своей мастерской или ему, может быть, пришла фантазия исполнить какую-нибудь новую затею с Messaline dans la loge de Lisisca.

Это так и было.

На следующий день догадки нижнего семейства подтвердились и разъяснились: тотчас после ранней сиесты мастерскую Фебуфиса посетил именитый путешественник в сопровождении двух лиц из своей свиты.

Один из них был престарелый, но молодящийся сановник, во фраке и с значительным количеством звёзд. Он был первый советник герцога по всем делам, касающимся иностранных сношений, и занимал должность начальника этого ведомства. В числе звёзд, украшавших его лацкана, были и такие, которых никто другой, кроме его, не имел. Старец носил превосходно взбитый на голове парик, блистал белейшими зубами и был подрисован и зашнурован в корсет. Лета его были неизвестны, но он держался бодро, хотя и вздрагивал точно под ударами вольтова столба. Чтобы маскировать это непроизвольное движение, он от времени до времени делал то же самое нарочно. В существе это была дипломатическая хартия, вся уже выцветшая, но ещё кое-как разбираемая при случае. В нём была смесь джентльмена, маркиза и дворецкого, но утверждали, будто в делах он ловок и очень находчив. Другой при герцоге был тот самый молодой адъютант, с которым Фебуфис держал своё пари о "завтра и послезавтра".

Сам герцог и оба его провожатые были в обыкновенном партикулярном платье, в котором, впрочем, герцог держался совсем по-военному. Он был представительный и даже красивый мужчина, имел очень широкие манеры и глядел как человек, который не боится, что его кто-нибудь остановит; он поводил плечами, как будто на нём были эполеты, и шёл легко, словно только лишь из милости касался ногами земли.

Взойдя в atelier {мастерскую - франц.}, герцог окинул всё помещение глазами и удивился. Он как будто увидал совсем не то, что думал найти, и остановился посреди комнаты, насупив брови, и, оборотясь к адъютанту, сказал:

- Это не то.

Адъютант покраснел.

- Это не то, - повторил громко герцог и, сделав шаг вперед, подал художнику руку.

Фебуфис ему поклонился.

- А где же это?

Фебуфис смотрел с недоумением то на герцога, то на его провожатых.

- Я спрашиваю это... то, что у вас есть...

- Здесь решительно всё, что может быть достойно вашего внимания.

- Но было ещё что-то?

- Кое-какой хлам... пустяки, недостойные вашего внимания.

- Прекрасно... благодарю, но я не хочу, чтобы вы со мною чинились: не обращайте внимания, что я здесь, и продолжайте работать, - я хочу не спеша осмотреть всё, что есть у вас в atelier.

И он начал скоро ходить взад и вперёд и вдруг опять сказал:

- Да где же, наконец, то?

- Что вы желаете видеть? - спросил Фебуфис.

- Что?

Герцог гневно метнул глазами и не отвечал, а его адъютант стоял переконфуженный, но статский сановник шепнул:

- Герцог хочет видеть ту картину... ту вашу картину... о которой все говорят.

- Ах, я догадываюсь, - отвечал Фебуфис и откатил подставку, на которой стояло обёрнутое лицом к стене полотно с новым многоличным историческим сюжетом.

- Не то! - вскричал герцог. - Что изображает эта картина?

- Она изображает знаменитого в шестнадцатом веке живописца Луку Кранаха.

- Ну?

- Он, как известно, был почтён большою дружбой Иоанна Великодушного.

- А что далее?

- Художник умел быть благороднее всех высокорожденных льстецов и царедворцев, окружавших Иоанна, и когда печальная судьба обрекла его покровителя на заточение, его все бросили, кроме Луки Кранаха.

- Очень благородно, но... что ещё?

- Лука Кранах один добровольно разделял неволю с Иоанном в течение пяти лет и поддерживал в нём душевную бодрость.

- Хорошо!

- Да, они не только не унывали в заточении, но даже успели многому научиться и ещё более возбудить свои душевные силы. Я на своей картине представил, как они проводили своё время: вы видите здесь...

- Да, я вижу, прекрасно вижу.

- Иоанн Великодушный читает вслух книгу, а Лука Кранах слушает чтение и сам пишет этюд нынешней знаменитой венской картины "Поцелуй Иуды"...

- Ага! намек предателям!

- Да, вокруг узников мир и творческая тишина, можно думать, что книга историческая и, может быть, говорит о нравах царедворцев.

- Дрянь! - оторвал герцог. - Вы прекрасно будете поступать, если будете всегда карать эти нравы.

Фебуфис продолжал указывать муштабелем на изображение Кранаха и говорил с оживлением.

- Я хотел выразить в лице Кранаха, что он старается проникнуть характер предателя и проникает его... Он изображает Иуду не злым, не скупцом, продающим друга за ничтожную цену, а только узким, раздражённым человеком.

- Вот, вот, вот! Это прекрасно!

- Это человек, который не может снести широты и смелости Христа, вдохновлённого мыслью о любви ко всем людям без различия их породы и веры. С этой картины Кранах начал ставить внизу монограммою сухого, тощего дракона в пятой манере.

- Помню: сухой и тощий дракон.

- Есть предание, будто он растирал для этого краску с настоящею драконовою кровью...

- Да... Но всё это не то! - перебил его герцог - Где же то?! Я хочу видеть вашу голую женщину!

- Голую женщину?

- Ну да, голую женщину! - подсказал ему старый сановник.

- Ту голую женщину, которая вчера была на этом мольберте, - подсказал с другой стороны адъютант.

- Ах, вы это называете то?..

- Ну да!

- Да, да.

- Но вы ошибаетесь, полковник, это ведь было не вчера, а позавчера.

- Оставьте спор и покажите мне, где голая женщина? - молвил герцог.

- Я думал, что она не стоит вашего внимания, ваша светлость, и убрал её.

- Достаньте.

- Она вынесена далеко и завалена хламом.

- Для чего же вы это сделали?

Фебуфис улыбнулся и сказал:

- Я могу быть откровенен?

- Конечно!

- Я так много слышал о вашей строгости, что проработал всю ночь за перестановкою моей мастерской, чтобы только убрать нескромную картину в недоступное место.

- Ненаходчиво. Впрочем, меня любят представлять зверем, но... я не таков.

Фебуфис поклонился.

- Я хочу видеть вашу картину.

- Чтобы доставить вам удовольствие, я готов проработать другую ночь, но едва могу её достать разве только к завтрашнему дню.

Посетителю понравилась весёлая откровенность Фебуфиса, а также и то, что он его будто боялся. Лицо герцога приняло смягченное выражение.

- Хорошо, - сказал он, - достаньте. Я остаюсь здесь ещё до завтра.

Он не стал ничего больше рассматривать и уехал с своими провожатыми, а Фебуфис обернул опять лицом к стене полотна с Сатаной и Кранахом, а Пандору поставил на мольберт и закрыл гобеленом, подвижно ходившим на вздержковых кольцах.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Устроив у себя в мастерской всё опять как было, по-старому, Фебуфис пошёл, по обыкновению, вечером в кафе, где сходились художники, и застал там в числе прочих скульптора, занимавшего помещение под его мастерскою. Они повидались дружески, как всегда было прежде, но скульптор скоро начал подшучивать над демократическими убеждениями Фебуфиса и рассказал о возне, которую он слышал у него в мастерской.