Евгений Попов - Подлинная история Зеленых музыкантов Страница 4

- Ох уж эти горящие коровники (163)! Беда наша и выручка! - вздыхал (164) журналист, сидя над свежим газетным листом.

А Иван Иваныч купил в киоске около Речного вокзала (165) сначала один экземпляр, жадно раскрыл и все не верил. А потом еще тридцать взял (166) у крайне изумленной продавщицы (167). Купил и побежал по лужам скорее домой, в их маленькую квартирку двухэтажного дома на улице Засухина (168), где они жили тогда вдвоем со старенькой больной мамой.

- Мам, смотри! - ворвался Иван Иваныч.

Мама его, Евлампия Григорьевна, близоруко щурилась и слабо улыбалась, лежа в вечной своей постели, где рядом на стуле - порошки, таблетки, градусник, полотенце, радио бормочет над головой свою нескончаемую песнь (169). Мама улыбалась (170). Иван Иваныч, сияя, показал ей газету, и она, не читая, засмеялась тоненько, провела сухой ладошкой по его русым волосам и сказала: "Молодец, Ванюшка! Молодец, Ванюшка! Вот бы папа-то обрадовался, а, Ванюшка (171)?"

И капала капель за окном, и лазорилось небо, и бормотало (172) радио, и сами собой поскрипывали рассохшиеся половицы, и ходики тихо тикали, и Иван Иваныч обнял старенькую маму, и прижался, и молчал, и она молчала, и все гладила, гладила теплая ладошка русую голову сына.

- Хороший ты мой (173)!..

А вскоре его приняли в члены литературного объединения "Кедровник" (174), которым руководил все тот же Василий Александрович Попугасов.

Иван Иваныч снова стал писать стихи. Не гнушался он и очерка, зарисовки - часто выступал в газете с этим живым материалом (175).

Кстати, литературные занятия вовсе не мешали ему успешно учиться в институте. Про него на коллективных поэтических вечерах так и говорили с трибуны (176): "Способный студент, подающий большие надежды молодой литератор". Иван Иваныч тогда еще умел краснеть. Он краснел, смущался, но слышать это было ему, разумеется, приятно. Как-то даже щекотно (177). Весело было вообще все (178). Весело было, например, встретиться на углу около издательства (179) с Попугасовым, который при виде Ивана Иваныча комически вздымал руки и с наигранным ужасом кричал: "Откуда ты, способное дитя?" (180).

Собирались раз в неделю, вечерами, в пустом кабинете главного редактора: школьники, студенты, рабочие, милиционер Геллер (181), врач Гусаков (182), чья-то секретарша Ниночка Дорохина, пенсионер Суховерхов (183) - в общем, народу иногда набивалось в кабинет довольно плотно.

У них даже выработался своеобразный кружковый ритуал. Василий Александрович стучал карандашиком по графину (184).

- Ну и что? Кедровник в сборе?

- В сборе, - шумели ребята.

- Растет?

- Растет (185)...

- Ну и начали...

Читали по кругу (186), кто чего за неделю насочинял. Судили, рядили (187), спорили. Ох, и доставалось же иногда легкомысленной, а оттого и несколько безыдейной Ниночке от принципиального Ивана Иваныча.

- Но ведь это же стихи! Я - поэт (188). А поэт прежде всего обязан воспеть красоту (189), - оправдывалась Ниночка.

- А я считаю, что это есть не что иное, как замаскированная проповедь снижения социального звучания (190), - нападал Иван Иваныч. - Я считаю поэт ли ты, прозаик, драматург, но ты должен четко чувствовать пульс времени! Держать (191) руку на его запястье (192)!..

- Не "должен", а "должна". Прошу не забывать, что я прежде всего женщина (193), - сердилась Ниночка.

- Вот то-то оно и видно! - парировал (194) под общий смех Иван Иваныч.

А тут вставал мрачный и строгий дедушка Суховерхов и читал свои публицистические строки, направленные против стиляг (195) и содержащие конкретные меры по их воспитанию. А именно: всех стиляг на улицах ловить, резать им брюки, стричь наголо (196) и посылать возить в деревянных бочках дерьмо на городскую свалку (197).

- Ну уж это - тоже крайность (198), - возмущался Иван Иваныч. - Мне кажется, что вовсе не шириной брюк определяется умственный и общественный багаж человека (199).

- Ах, вам кажется? - трясясь от неизвестной злобы (200), говорил Суховерхов. - А мне кажется, что вот не было у нас в стране этой заразы (201), и жили мы замечательно (202). Пока не развели рокенролы на каждом шагу (203)!..

- Да уж конечно, - иронически морщился Иван Иваныч.

- Ты мне не "конешкай"! Ты мне не то что в сыновья, ты мне во внучаты (204) годишься, сопляк, а туда же - спорить (205)!

- Тише, товарищи, тише! Высказывайтесь в порядке очереди (206), призывал к порядку Василий Александрович. И сам при этом поглядывал на часы. Он получал за кружковую работу двадцать рублей в месяц (207). - Старайтесь уважать мнение оппонента. Ведь вы же, как-никак, литераторы (208)...

Но старик Суховерхов, окончательно обидевшись, поджимал губы и покидал собрание. Вскоре и остальные расходились. Толкались на лестнице, пели (209). И лишь милиционер Геллер обычно молчал. Был он тихий, робкий, в круглых очечках (210) и на милиционера-то, чудак, совсем не походил (211) из-за своей тихости (212). Однако именно он, как ни странно, частенько провожал домой хохотушку Ниночку (213). В кабинете оставались лишь Попугасов да Иван Иваныч (214).

- Фу, обрыдло, знаешь, мне все это дело, - жаловался Попугасов. Неужели люди не понимают, что толку с них ни черта не будет (215)...

И предлагал:

- Может, тяпнем по маленькой?

- Нет, спасибо, - отказывался Иван Иваныч. - Меня мама ждет.

- А-а... Ну, тогда ступай, ступай, - говорил Попугасов. - Бутылок, знаешь, много, а мама-то - одна (216).

И вздыхал (217).

Однако тут накатили на Ивана Иваныча и другие важные события. Первое мама его умерла, и давайте мы пока не будем касаться этого вопроса (218). Он составляет отдельную тему, другой жанр. А смешивать жанры, как нас учат критики, - это почти преступление (219). Мама его умерла, и он остался совсем один в их маленькой, хоть и отдельной (220), квартирке двухэтажного деревянного дома на улице Засухина (221).

И второе - немаловажное место в жизни Ивана Иваныча стала занимать некая девушка Людмила (222). Мила. Нынешняя, кстати, его супруга.

Они познакомились случайно. Хотя о чем это я? Ведь эти встречи всегда случайны (223). Возможно, я еще просто мало живу на свете, но мне что-то никто еще пока не рассказывал, чтобы он специально куда-то направился, имея целью встретить ту, которую он нынче торжественно называет женою и матерью своих детей (224).

Вот и здесь... В фармацевтическом училище был вечер отдыха учащихся. Пригласили ребят из Технологического... Обстановка была самая непринужденная (225). Читали стихи, загадывали шарады (226), пели всем залом песни (227). Зримо повзрослевший, уверенный в себе (228) Иван Иваныч спокойно (229) сидел среди прочих на сцене. В конце вечера поэты отвечали на записки (230).

Одна из них была адресована лично Ивану Иванычу. И он ее сначала хотел вообще порвать, потому что увидел краем глаза следующий текст: "Эй, поэт, не неси чепухи. Я ведь тоже пишу стихи. Ты мне нравишься, парняга! Приходи ко мне в общагу" (231). Ну и Иван Иваныч хотел сначала порвать эту глупую записку, а потом вдруг взял да и зачитал (232) ее вслух, снабдив соответствующим остроумно-язвительным комментарием насчет легкомысленности некоторых юных Джульетт (233) в белых халатах (234). В зале ребята покатились со смеху - лишь преподаватели поглядывали несколько хмуро (235). А зал веселился еще и вот почему - группа девчонок (236) на задних рядах (237) стала выталкивать вперед одну какую-то свою, черноволосую, закрывшуюся от смущения ладонями (238).

- Это она написала, Милка! - кричали девчонки (239).

- Врете, врете! Вы врете (240)! - доносилось из-под ладоней.

- Милка, не трусь, Милка! - неизвестно для чего (241) подбадривали ее подружки. А она, оторвав на секунду ладони от покрасневшего лица, стрельнула, плутовка, карими глазками, ойкнула и бросилась вон из зала (242).

Ладно. Попели (243), потанцевали (244), на том вечер и закончился. Юные медички (245) толпились перед гардеробом, вертелись в дверях, нарочито громко переговаривались (246), но поэты, на них особого внимания не обращая, гордо ушли (247). На углу Иван Иваныч распрощался с друзьями и совсем было хотел свернуть в свой переулок, но тут чья-то ломкая тень невидимо отделилась от стены и сказала обиженным голоском:

- Вы зачем мою записку прочитали? Это нехорошо так делать (248).

Иван Иваныч пригляделся.

- Здрасьте, давно не виделись (249), - насмешливо пропел он. - А "приходи ко мне в общагу" - это хорошо (250)?

- Так я же по спору (251), - уныло сказала девчонка. - Я с нашими поспорила, что напишу, - вот и написала (252)... Ой, мне что теперь будет (253)!

- Да брось ты придумывать - ничего тебе не будет (254)! - вдруг рассердился Иван Иваныч. - В крайнем случае скажешь, что пошутила. Неужели люди шуток не понимают (255)?

- Ну да... У нас учителя, знаете, какие (256)?

Иван Иваныч цепко посмотрел на нее.

- Тогда идем, - сказал он.

- Куда? - насторожилась она.

- А вот там увидишь, куда, - зловеще сказал Иван Иваныч (257).

Девчонка отпрыгнула.

- Не на такую напали, - вдруг вызверилась она. - Думаете, поэты, так вам все можно (258)?

- Здрасьте! - удивился Иван Иваныч. - Да ты что?

- Ништо (259)!