Павел Лукницкий - Acumiana, Встречи с Анной Ахматовой (Том 2, 1926-27 годы) Страница 4

Николай Степанович с этого момента стал гораздо серьезнее, хотел учиться, узнавать и т. д. Позже - в 12-13 году, когда АА тащила его в "Бродячую собаку" или куда-нибудь, он часто отговаривался, был недоволен, говорил, что ему все это надоело, неинтересно и что он предпочитает остаться дома, читать, работать... Такое настроение было у него в продолжение Цеха, и оно все укреплялось и углублялось; под его влиянием Николай Степанович поступил в университет, занялся переводами и т. д., и т. д.

Перед войной Николай Степанович и АА хотели взять в Петербурге две комнаты (квартиру Городецкого, из которой тот выезжал). И все это прервала война. Сбила такое настроение, да и возможность работать... Николай Степанович уехал на фронт. А приехать с фронта в Петроград - это значило дорваться... Дорваться до всего: до ресторанов, до еды, до питья, до людей, до женщин, наконец... - до всего, что раньше, до войны, было ему неинтересно и что оставлял для работы и накопления знаний...

Война перевернула все вверх дном. Прервала всю литературную деятельность и все, к чему он стремился...

А потом - Париж (1917-18 гг.). В Париже он очень страдал - АА это знает наверное, хоть Николай Степанович и не говорил ей об этом. Да и довольно раз прочесть "К Синей Звезде", чтоб понять, до какой силы доходило его страдание...

А когда он вернулся из Парижа - ему казалось, что он возвращается наконец к тому, что он оставил с началом войны: оживленную литературную деятельность, глубокий внутренний интерес к такой деятельности. Он энергично принялся за работу, за все... Но тут "наступили тяжелые годы", возможности т а к работать не было, Николай Степанович не понял, что работать ему невозможно... Тут и голод, и холод, и тысяча других внутренних и внешних препятствий.

Много говорили о Вячеславе Иванове и истории его взаимоотношений с Николаем Степановичем.

Вот характерная фраза. Я записал в "Трудах и днях", что Вячеслав Иванов резко и грубо бранил Николая Степановича в одном из заседаний Академии. АА сказала, чтоб я зачеркнул слово "грубо", и добавила: "Вячеслав Иванов задушит - и это не будет грубо...".

Что-то я спросил про Вячеслава Иванова: "Он искренним был, когда сказал это..." - что именно, не помню. АА быстро и определенно сказала: "Он никогда искренним не был...".

Когда АА первый раз пришла на "башню" (с Николаем Степановичем, в 1910 году), Вячеслав Иванов - по-видимому, из желания унизить Николая Степановича - стал особенно выхваливать АА: говорил о ней как о поэте, который пришел заместить Анненского, и т. д. АА считает, что враждебное отношение Вячеслава Иванова к Николаю Степановичу было выражено впервые, когда Николай Степанович читал "Открытие Америки".

Но однако, когда Николай Степанович приехал из Африки и явился к Вячеславу Иванову, тот целовал его: "Очень, очень идет борода, носите бороду... Очень мило", - говорил он про бороду Николая Степановича, которую тот отрастил за время пребывания в Африке. За внешней ласковостью не было, однако, ничего искреннего.

Явная и уже не скрываемая враждебность проявилась, когда Николай Степанович читал "Блудного сына". И дальше - все хуже и хуже были их отношения.

Николай Степанович говорил постоянно о Вяч. Иванове - его любимая тема такого разговора была - о том, что Вячеслав покровительствует бездарной молодежи - Верховскому, Бородаевскому и другим; что он хочет себе подчинить всех, что это невыносимо и мучительно. И это было мучительно для Николая Степановича.

В отдельных комнатах "башни" Вяч. Иванов уговаривал АА разойтись с Николаем Степановичем, утверждал, что он неподходящий для нее человек, всячески хулил его.

АА замечает: "Интересно, что сказал бы Вячеслав теперь, если спросить его о Николае Степановиче, ничего не напоминая ему...".

АА предполагает - даже не предполагает, а спрашивает себя - не потому ли началась враждебность В. Иванова, что он был отстранен от "Аполлона"? АА не знает, в какой форме это было. Но в какой форме может быть вообще человек, приглашаемому вначале, объявлено о том, что теперь будут обходиться без него?

В 1910 г. в Париже Николай Степанович вел очень большие разговоры об "Аполлоне" с Маковским; возвращался от него часто в два-три часа ночи (Маковский был болен). Интересно узнать бы содержание этих разговоров.

К этому - справка: литчастью "Аполлона" заведовал сначала Волошин (по-видимому; см. письмо Николая Степановича из Коктебеля), а Николай Степанович - уже потом.

Говорили много об окружении Николая Степановича до Цеха. Я просил АА дать мне характеристики Кузмина, Зенкевича, Потемкина, Ауслендера...

АА считает, что в этой компании Кузмин был заправилой, задавал тон в поведении и интересах других. Кузмин был несомненно образованнее, культурнее... Кузмин был модный поэт, пусть молодой, но, так сказать, принятый всеми.

Работать с Кузминым серьезно нельзя было; приходили к Кузмину, кто-нибудь начинал серьезный и интересный разговор, а Кузмин предлагал гадать по стихам. Садились, начинали гадать... Вот пример.

Кузминские "юрочки" также в достаточной степени мешали настоящей и серьезной работе.

Даты Кузминского дневника очень неправильный облик Николая Степановича дают. При чтении его - впечатление, что Николай Степанович ходил с Кузминым по ресторанам, по погребкам и больше вообще ничего не делал. А в действительности эти рестораны просто были местом, где нужно было утолить потребность в еде, т. е. попросту пообедать. Обедал в ресторане, потому что не ездить же было в Царское Село к обеду! Манера Кузмина вести дневник не дает возможности хоть сколько-нибудь уяснить себе облик Гумилева. А для самого Кузмина такая манера вести дневник - совершенно безболезненна, потому что он давал свои мнения о прочитанных книгах, о своей деятельности литературной, много читал, думал - его мысли читаются с интересом, - у него ко всему своеобразный подход, свой стиль... АА с интересом читала написанное Кузминым о Гете, о Стравинском и т. д. - в печати...

Николай Степанович никогда - это его особенность - не давал другим узнать своей сущности, своих мыслей, своих мнений, своих знаний, своей биографии. А и в эту пору он очень много и читал, и работал, и думал... И просто обидно, что вот кузминский дневник - пестрит датами обедов, и ни звуком не упоминает о действительно интересных моментах, что такие сведения - ненужные и совершенно незначительные - сохранились, а не сохранилось ничего из того, что нужно до зарезу, что интересно...

Например, у меня нет сведений о том, когда заболела Маня Кузьмина-Караваева, нет никаких указаний на историю их взаимоотношений несомненно очень важную для биографии Николая Степановича...

АА, например, убеждена, что Николай Степанович за время путешествия 1910 года изучил многие не затронутые прежде стороны французской поэзии, в частности, Готье, о котором он начинает говорить и над которым работает с 1911 года, - это и сказалось на его стихах. Но нет никаких прямых указаний на это - именно на то, что во время путешествия Николай Степанович изучил Готье. А АА помнит, что, вернувшись из Африки, Николай Степанович поразил ее своими новыми познаниями во французской поэзии и литературе (Николай Степанович всегда читал в путешествиях). Покупал книги - и читал очень много.

О Зноско АА говорила, что он в своем роде замечательный человек, рассказывала о том, как он был на Японской войне и вернулся с Георгиевским крестом; о том, какой он шахматист, о его произведениях - он был писателем...

"Маленький, розовенький, курносенький... Николай Степанович любил его..." - задумчиво и вспоминая сказала АА.

О Потемкине говорила, что он был громадного роста, силач, борец, пьяница, - и когда напивался, дебоширил вроде покойного Есенина. Поэтому за ним всегда присматривали приятели и не давали ему пьянствовать.

В. А. Шеголева рассказывала, что Потемкин был влюблен в АА; АА никогда этого не знала, потому что Потемкин не высказывал этого (да и Щеголева вспоминает, что Потемкин, говоря о своей влюбленности в АА, добавлял, что она никогда об этом не узнает). АА помнит, что действительно Потемкин, бывало, подсаживался к ней в "Бродячей собаке" и говорил какие-то "многозначительные и непонятные" вещи. АА строго взглядывала на него, убивала его какой-нибудь фразой, и он отходил, чтоб уж во весь вечер больше не подходить к ней.

Раз как-то Потемкин провожал АА домой...

Ауслендер был очень молод - красив, тип такого "скрипача": с длинными ресницами, бледный и немного томный. Он - еврей.

Ауслендер не изменился и посейчас.

Зноско, Потемкин, Маковский - сейчас в Париже. Если б их спросить о Николае Степановиче, они бы рассказали охотно и просто - они не то что позднейшие - Г. Иванов, Оцуп ("...не Адамович - он все-таки другой человек!") - эти с ложью.

Стремление Николая Степановича к серьезной работе нашло почву в Цехе. Там были серьезные, ищущие знаний товарищи-поэты - Мандельштам, Нарбут которые все отдавали настоящей работе, самоусовершенствованию...