Максим Горький - В И Ленин Страница 4

- Ох, да вы - юморист! - говорил он сквозь смех. - Вот не предполагал. Чорт знает как смешно...

И, стирая слёзы смеха, он уже серьёзно, с хорошей, мягкой улыбкой сказал:

- Это - хорошо, что вы можете относиться к неудачам юмористически. Юмор - прекрасное, здоровое качество. Я очень понимаю юмор, но не владею им. А смешного в жизни, пожалуй, не меньше, чем печального, право, не меньше.

Условились, что я зайду к нему через день, но погода была плохая, вечером у меня началось обильное кровохарканье, и на другой день я уехал.

После Парижа мы встретились на Капри. Тут у меня осталось очень странное впечатление: как будто Владимир Ильич был на Капри два раза и в двух резко различных настроениях.

Один Ильич, как только я встретил его на пристани, тотчас же решительно заявил мне:

- Я знаю, вы, Алексей Максимович, всё-таки надеетесь на возможность моего примирения с махистами, хотя я вас предупредил в письме: это невозможно! Так уж вы не делайте никаких попыток.

По дороге на квартиру ко мне и там я пробовал объяснить ему, что он не совсем прав: у меня не было и нет намерения примирять философские распри, кстати - не очень понятные мне. К тому же я, от юности, заражён недоверием ко всякой философии, а причиной этого недоверия служило и служит разноречие философии с моим личным, "субъективным" опытом: для меня мир только что начинался, "становился", а философия шлёпала его по голове и совершенно неуместно, несвоевременно спрашивала:

"Куда идёшь? Зачем идёшь? Почему - думаешь?"

Некоторые же философы просто и строго командовали:

"Стой!"

Кроме того, я уже знал, что философия, как женщина, может быть очень некрасивой, даже уродливой, но одета настолько ловко и убедительно, что её можно принять за красавицу. Это рассмешило Владимира Ильича.

- Ну, это - юмористика, - сказал он. - А что мир только начинается, становится - хорошо! Над этим вы подумайте серьёзно, отсюда вы придёте, куда вам давно следует придти.

Затем я сказал ему, что А.А.Богданов, А.В.Луначарский, В.А.Базаров - в моих глазах крупные люди, отлично, всесторонне образованные, в партии я не встречал равных им.

- Допустим. Ну, и что же отсюда следует?

- В конце концов я считаю их людьми одной цели, а единство цели, понятое и осознанное глубоко, должно бы стереть, уничтожить философические противоречия...

- Значит - всё-таки надежда на примирение жива? Это - зря. - сказал он. - Гоните её прочь и как можно дальше, дружески советую вам! Плеханов тоже, по-вашему, человек одной цели, а вот я - между нами - думаю, что он совсем другой цели, хотя и материалист, а не метафизик.

На этом беседа наша и кончилась. Я думаю, что нет надобности напоминать, что я воспроизвёл её не в точных словах, не буквально. В точности смысла - не сомневаюсь.

И вот я увидел пред собой Владимира Ильича Ленина ещё более твёрдым, непреклонным, чем он был на Лондонском съезде. Но там он волновался, и были моменты, когда ясно чувствовалось, что раскол в партии заставляет переживать его очень тяжёлые минуты.

Здесь он был настроен спокойно, холодновато и насмешливо, сурово отталкивался от бесед на философские темы и вообще вёл себя настороженно. А.А.Богданов, человек удивительно симпатичный, мягкий и влюбленный в Ленина, но немножко самолюбивый, принуждён был выслушивать весьма острые и тяжёлые слова:

- Шопенгауэр говорит: "Кто ясно мыслит - ясно излагает", я думаю, что лучше этого он ничего не сказал. Вы, т[оварищ] Богданов, излагаете неясно. Вы мне объясните в двух-трёх фразах, что даёт рабочему классу ваша "подстановка" и почему махизм - революционнее марксизма?

Богданов пробовал объяснить, но он говорил действительно неясно и многословно.

- Бросьте, - советовал Владимир Ильич. - Кто-то, кажется Жорес, сказал: "Лучше говорить правду, чем быть министром", я бы прибавил: и махистом.

Затем он азартно играл с Богдановым в шахматы и, проигрывая, сердился, даже унывал, как-то по-детски. Замечательно: даже и это детское уныние, так же как его удивительный смех, - не нарушали целостной слитности его характера.

Был на Капри другой Ленин - прекрасный товарищ, весёлый человек, с живым и неутомимым интересом ко всему в мире, с поразительно мягким отношением к людям.

Как-то поздним вечером, когда все ушли гулять, он говорил мне и М.Ф.Андреевой, - невесело говорил, с глубоким сожалением:

- Умные, талантливые люди, не мало сделали для партии, могли бы сделать в десять раз больше, а - не пойдут они с нами! Не могут. И десятки, сотни таких людей ломает, уродует этот преступный строй.

В другой раз он сказал:

- Луначарский вернётся в партию, он - менее индивидуалист, чем те двое. Наредкость богато одарённая натура. Я к нему "питаю слабость" - чорт возьми, какие глупые слова: питать слабость! Я его, знаете, люблю, отличный товарищ! Есть в нём какой-то французский блеск. Легкомыслие у него тоже французское, легкомыслие - от эстетизма у него.

Он подробно расспрашивал о жизни каприйских рыбаков, о их заработке, о влиянии попов, о школе - широта его интересов не могла не изумлять меня. Когда ему указали, что вот этот попик - сын бедного крестьянина, он сейчас же потребовал, чтоб ему собрали справки: насколько часто крестьяне отдают своих детей в семинариумы, и возвращаются ли дети крестьян служить попами в свои деревни?

- Вы - понимаете? Если это не случайное явление - значит, это политика Ватикана. Хитрая политика!

Не могу представить себе другого человека, который, стоя так высоко над людьми, умел бы сохранить себя от соблазна честолюбия и не утратил бы живого интереса к "простым людям".

Был в нём некий магнетизм, который притягивал к нему сердца и симпатии людей труда. Он не говорил по-итальянски, но рыбаки Капри, видевшие и Шаляпина и не мало других крупных русских людей, каким-то чутьём сразу выделили Ленина на особое место. Обаятелен был его смех, - "задушевный" смех человека, который, прекрасно умея видеть неуклюжесть людской глупости и акробатические хитрости разума, умел наслаждаться детской наивностью "простых сердцем".

Старый рыбак, Джиованни Спадаро, сказал о нём:

- Так смеяться может только честный человек.

Качаясь в лодке, на голубой и прозрачной, как небо, волне, Ленин учился удить рыбу "с пальца" - лесой без удилища. Рыбаки объясняли ему, что подсекать надо, когда палец почувствует дрожь лесы:

- Кози: дринь-дринь. Капиш?*

-----------* Вот так: дринь-дринь. Понимаешь? (Прим. автора.)

Он тотчас подсёк рыбу, повёл её и закричал с восторгом ребёнка, с азартом охотника:

- Ага! Дринь-дринь!

Рыбаки оглушительно и тоже, как дети, радостно захохотали и прозвали рыбака:

"Синьор Дринь-дринь".

Он уехал, а они всё спрашивали:

- Как живёт синьор Дринь-дринь? Царь не схватит его, нет?

Не помню, до Владимира Ильича или после его на Капри был Г.В.Плеханов.

Несколько эмигрантов каприйской колонии - литератор Н.Олигер, Лоренц-Метнер, присуждённый к смертной казни за организацию восстания в Сочи, Павел Вигдорчик и ещё, кажется, двое - хотели побеседовать с ним. Он отказался. Это было его право, он - был больной человек, приехал отдохнуть. Но Олигер и Лоренц говорили мне, что он сделал это в форме очень обидной для них. Нервозный Олигер настаивал, что Г.В. сказано было нечто об "усталости от обилия желающих говорить, но не способных делать". Он, будучи у меня, действительно не пожелал никого видеть из местной колонии, Владимир Ильич видел всех. Плеханов ни о чём не расспрашивал, он уже всё знал и сам рассказывал. По-русски широко талантливый, европейски воспитанный, он любил щегольнуть красивым, острым словцом и, кажется, именно ради острого словца жестоко подчёркивал недостатки иностранных и русских товарищей. Мне показалось, что его остроты не всегда удачны, в памяти остались только неудачные: "не в меру умеренный Меринг", "самозванец Энрико Ферри, в нём нет железа ни золотника" - тут каламбур построен на слове ферро - железо. И всё - в этом роде. Вообще же он относился к людям снисходительно, разумеется, не так, как бог, но несколько похоже. Талантливейший литератор, основоположник партии, он вызвал у меня глубокое почтение, но не симпатию. Слишком много было в нём "аристократизма". Может быть, я сужу ошибочно. У меня нет особенной любви к ошибкам, но, как все люди, я тоже ошибаюсь. А факт остаётся фактом: редко встречал я людей до такой степени различных, как Г.В.Плеханов и В.И.Ленин. Это и естественно: один заканчивал свою работу разрушения старого мира, другой уже начал строить новый мир.

Жизнь устроена так дьявольски искусно, что, не умея ненавидеть, невозможно искренно любить. Уже только эта одна, в корне искажающая человека, необходимость раздвоения души, неизбежность любви сквозь ненависть осуждает современные условия жизни на разрушение.

В России, стране, где необходимость страдания проповедуется как универсальное средство "спасения души", я не встречал, не знаю человека, который с такой глубиной и силой, как Ленин, чувствовал бы ненависть, отвращение и презрение к несчастиям, горю, страданию людей.