Сергей Юрьенен - Сделай мне больно Страница 4

- При чем тут яблоки - тем более "Натан"? Мы не могли, не можем и не сможем отказаться от кровного и завоеванного. Вы человек, мы видим, пороху не нюхавший, а жаль. Есть два понятия у нас. Одно - Престиж. Другое же Плацдарм. А вы нам: фрукты-овощи!..

Орденоносцы закивали.

- Я возражаю! - глыбой поднялся Бовин. - Товарищ первый секретарь! Мы не в Генштаб пришли - в партийный дом! Давайте говорить по существу.

- Давайте. - Первый секретарь покосился на характеристику. - Товарищ Андерсон, а вас мы не задерживаем.

Дверью заткнув шум голосов, Александр оказался в коридоре. Лицом к очереди.

У него спросили что-то, он не понял.

- Оформляетесь куда? Если, конечно, не секрет.

- Венгрия.

- И такие страсти?! Что ж с нами будет? Нам же в ФРГ...

Александр заложил руки за спину и вдавился в стену ладонями. Взрослых людей тут лихорадило, как перед приемным экзаменом в университет; фальшивая бодрость, потирание рук, обтирание ладоней о брюки, боязливая оглядка, завистливая вскидчивость: неужели этот сдал? Абитуриенты, да и только. С той разницей, что вместо школьных учебников потные руки теребят брошюры массовых изданий "Политиздата" и массируют трубочки проштудированной "Правды"; то одна, то другой вдруг отскакивает и, самоуединяясь в сумрачности коридора, принимается листать-листать-листать проработанные с карандашом странички: такому из группы непременно говорит: "Перед смертью не надышишься!" - как бы в шутку, но наглядно при этом беспокойство за себя, за недоученное политическое знание, которое вот этот беззастенчивый доглядчик в сей момент, быть может, восполняет, в результате чего - кто знает? - именно он наверняка и сдаст... Тревога охватывает группу, и вот уже кто-то подает слегка смущенный голос: все-таки надо глянуть, а то фамилия, понимаете, выскочила - ну, этого самого, который у них там в Сан-Марино Генеральный секретарь... еще две женщины, расплющившись о стену, ожесточенно спорят вот на этом фоне, как в смысле ударения будет правильней: развитый или развитой? Эти не в Сан-Марино, но Александр уже знал, что даже в соцстрану политэкзамен не формальность. Бовин возник, как из бани:

- Считай, Хунгария в кармане!

- Подпишут?

- Первый мне пообещал. Чего-то он решил, что ты еврей. Но я разубедил. Поднявшись на высоты, которые и Геббельсу не снились. А ветеран тот, кстати, был не против лично тебя. Просто Будапешт у него незаживающая рана. В Сорок Пятом брал его большою кровью, но живым вернулся. А через одиннадцать лет там у него сын-танкист сгорел. В огне восстания. Вот так, мой дорогой. С тебя бидончик пива. Жар демагогии залить...

В заведении по соседству с райкомом оказалось "Двойное золотое".

- О, как их ненавижу! - простонал Бовин после первого стакана, выпитого залпом. - В 56-м вот эти же меня из университета вышибли в большую жизнь. С волчьим билетом!

- Что, за Венгрию?

- Я не рассказывал? Спроси при случае, в деталях расскажу... Нет, за Дудинцева Володю. Эх, дорогой: жизнь коротка, конфликт же с обществом извечен. Знаешь? Не хлебом, конечно же, единым, но вступай-ка ты в КПСС. А? Серьезно говорю. Быть беспартийным некрасиво. Не поднимает ввысь с колен. Незрело. Инфантильно.

- А что есть зрелость?

- Компромисс! Включение в систему. Еще Гегель говорил. Надеюсь, Гегель для тебя авторитет?

"Все сущее - разумно? - подумал Александр. - Ебал я Гегеля".

- Авторитет Кьеркегор.

- Тут я не Копенгаген. Не знаю... - Бовин выдул еще стакан. - Не ебал! А знаю, что эпоха франтирёров еще до Гегеля прошла - с немецкими романтиками. Постфактум говорю тебе: лишь присоединившись, и только так, ты обретешь свободу. А там вперед и вверх - и ты недосягаем! И вся система работает на тебя. Один немалый человек, оч-чень, поверь, влиятельный, мне говорил недавно: кризис жанра у нас сейчас такой, что интеллектуальный молодой мужик наверх пойдет немедленно. Свечой! Ни бойся, не мутируешься, посмотри на меня: собой останешься... но как вокруг все упростится! И больше не придется стоять Кьеркегору перед тарантулами вроде этих... И цели подрывные, если есть у тебя на уме, осуществить единственно возможно изнутри. Вступай, вступай, Киркегард! Партийный мой наказ. С утра летишь?

- С утра.

- Тогда усугублять не будем - нет? Или возьмем грамм триста к "Двойному золотому"?

В аэропорту "Домодедово" самолет сел вместе с солнцем - на закате.

В Москве весна была еще в начале.

На стоянке такси возникло чувство, что выпал из машины времени. Прямо из эпохи феодализма на асфальт в раздавленных окурках. Ехать было через весь город. У дома высадился, когда уже светились фонари, витрины и анемично трепетала вывеска напротив: "Диета". В исписанной кабине лифта поднялся на седьмой этаж. Дома никого. Нашаривая в сумке ключ, он отдернул руку, наколовшись. Иглы дикобраза. Сувенирчик...

В квартире было гулко.

Холодильник озарился пустотой - если не считать записки на верхней решетке:

Фригидных женщин не бывает, а советских мачо здесь 280 миллионов разделить на два. Адьос!

P. S. Некто Комиссаров обрывает телефон по поводу какой-то Венгрии. Твой эскапизм выходит, значит, уже не только за рамки моего терпения, но и твоей "Одной шестой". Что дальше, Александр? А ведь когда-то говорил, что мудрый мир познает не выходя со двора, что Царство Божие в душе etc... Мне страшно за тебя.

Кармен.

Вот так. Но это, впрочем, уже другой роман...

Трижды воткнув указательный палец в пластмассовую оправу с мокрой губкой, служащий райкома КПСС полистал кипу.

- Вашей нет.

- Как нет?

- Отсутствует.

- Может быть, в другой папке?

- Другой нет. Все подписанные характеристики здесь.

Бантиком завязал грязноватые тесемки, задвинул папку в несгораемый шкаф и лязгнул дверцей.

- Но где же моя?

- Понятия не имею. Может, затерялась.

- Что значит затерялась?.. - Под взглядом служащего Александр восстановил дыхание и даже усмехнулся. - У вас - и затерялась?

- Бывает и у нас.

- Что же мне теперь делать?

- Не знаю. Восстанавливать придется.

- Но это месяцы?

- Не думаю. Отъезд у вас когда?

- Завтра отъезд.

- Завтра?

- Да!

- Тогда, конечно. Вряд ли...

- А первый секретарь... - сказал Александр. - К нему можно на прием?

- К Вырубову? Почему же нельзя? Только сегодня он вне сферы досягаемости. Завтра с утра звоните, запишу вас на прием. Телефон наш знаете?

Сжимая в кулаке бумажку с телефоном, Александр вышел в коридоры власти. Дверью он не хлопнул: против этой формы протеста коммунисты были защищены дверной обивкой - толстой и тугой. Спустился невесомо по лестнице.

Стены фойе из толстого стекла, и в этой пустоте неторопливо кружит, взяв руки за спину, как зэк, сотрудник МВД, приостанавливаясь для осмотра входящих-выходящих. Машинально симулируя походкой благонамеренность, Александр пересек фойе, потянул стекло двери на себя, вышел под бетонный козырек, и спустился на озаренный апрельским солнцем двор.

Три месяца его жизни - да, с февраля, когда оформление пошло всерьез, - были связаны с этим особо плоско заасфальтированным пространством, ограниченным стеной соседнего райкома ВЛКСМ - глухой, из почернелого кирпича и с железной лестницей. Как менее престижное, здание комсомола от старости осело так, что первый этаж превратился в полуподвальный, окна которого выходят теперь в сцементированные ямы с решетками и мусором на дне.

Венгрия грез! Что ж. Можно бы и отказаться...

Если б дело было только в воздушном замке. Но ведь сейчас все изменилось. Раньше он просто жил под этим небом - без претензий на выезд. И как к нему относится система - ни он не ведал, ни другие. Рванувшись за границу, сам же систему и спровоцировал - на отношение к себе. Характеристика! Только по форме путевка на выезд, а на деле свидетельство благонадежности. Вот, в чем партийный дом ему отказывает. "Политически выдержан, морально устойчив" - подписывали люди. И если после этого не выпускают за пределы, как жить отныне в них? С приобретенной собственными же усилиями репутацией "невыездного" - даже в соцстрану?

Стать к стенке и пролепетать команду пли.

Японец, тот уже бы харакири.

Только и остается.

Или...?

Из райкома КПСС сквозь стекло на него смотрел охранник, а он стоял внизу, исподлобья глядя на этот бункер и приподнимаясь на носки - как бы примеряя стойку библейского Давида...

Нет, нет! Наивно. И нелепо. Он повернулся и пошел. У грузовика под носом перебежал проезжую часть и по откосу в черных кружевах растаявшего снега поднялся на бульвар.

Здесь, на высотке, среди щуплых, но набухших веток и сияющих краями луж, он глубоко вздохнул. Но мысль не уходила. Он закурил и криво улыбнулся своим дрожащим пальцам. А почему бы нет? Терять же нечего: накрылась как заграница, так и репутация. Во всяком случае - ход, Кафкой не предвиденный. Абсурд? Да здравствует! Виват! Но на это мы ответим в том же духе...

Он зашагал мимо урн и садовых скамеек, сработанных при сталинизме на века. При Чингиз-хане с телефонным аппаратом...