Лидия Чарская - Вечера княжны Джавахи. Сказания старой Барбалэ Страница 4

Сердце сжалось в груди Нины.

Не за себя… Нет…

— Если умру, что будет с отцом? — вот мысль, пронзившая жалом чернокудрую головку. И, не медля ни секунды, Нина привстала в стременах.

— Айда! Айда, Шалый!

Взвился конь, прыгнул, метнулся через бездну.

Прыжок, скачок — поминай, как звали. Грянул выстрел позади. Промахнулся горец.

— Домой! Домой скорее! Выноси, Шалый!

Бег бешеный. Скачка удалая. Сама царица амазонок так не мчалась никогда, никогда.

Через полчаса Нина дома. У ворот собрались с бледными лицами Барбалэ, Абрек, Михако.

— Княжна-ласточка, вернулась, храни тебя Бог!

Слезы, стоны старой Барбалэ, причитания…

— Вай! Вай!..[19] — шепчет старушка, — что было бы, если…

Княжну снимают с седла, ведут домой, сажают в кунацкой на тахту, кормят шербетом, засахаренными пряниками, миндалем, кишмишем.

— Звездочка неба Горийского, вернулась княжна!..

— И чего боялись? — хохочет Нина. — Что я, девчонка, что-ли?.. Джигит я. Дочь матери-джигитки, отца-джигита. Что сделается мне, мальчишке?

В глазах Абрека и Михако молнии восторга, в заплаканных взорах Барбалэ умиление и любовь, но когда Нина стала рассказывать о встрече с лезгином в горах, с Барбалэ чуть не сделались судороги от ужаса.

— Храни тебя Бог Грузии и всего мира! Святая Тамара и Нина спаси тебя! — в слезах лепечет старуха. — То не горец был… Нет, нет! Не станет горец трогать ребенка. То был сам старый Гуд в образе человека.

— Старый Гуд! — так и вскинулась на тахте Нина. — Старый Гуд?.. Расскажи мне о старом Гуде, добрая Барбалэ!

— Не хорошая это сказка, джан, дурная. Осетины сложили ее в злой час. Не люблю осетин, — замотала головой старуха.

— А ты расскажи, душа души моей. И про Бессо — безумца сложили осетины, а ты же сказывала.

— Не люблю осетин…

— Люби Нину свою, джан, Нину, нянечка Барбалэ, и любя, расскажи ей про Гуда, старушка моя!..

Сама ластится, птичкой порхает, змейкой вьется, а в глазах, как звезды на темном ночном небе, уж загораются огоньки, — такие, как и у князя Георгия Джаваха, когда он нетерпелив и недоволен, такие, как и у кроткой покойной матери Нины бывали в минуты проявления её лезгинской воли.

Хорошеет на диво в такие минуты княжна. Звезды-очи горят и светят. Бледное личико — мрамор и красота. Улыбается — улыбка — подарок солнца.

Нельзя отказать княжне… Такой Нине-княжне совсем отказать нельзя.

И опускается на тахту с ворчанием старая Барбалэ.

А Михако и Абрек пристраиваются по-восточному, поджав ноги, у дверей, на ковре.

На колени Барбалэ склоняется чернокудрая головка, радость и солнце старого Джаваховского гнезда.

И начинает свою сказку старая Барбалэ.

Высоко над безднами, под самом небом, как гнезда ласточек, прилепились к скалам сакли осетинского аула.

Бедный, жалкий, отрепанный, нищий, самим Богом забытый народ, — эти осетины. Кто несчастнее всех племен кавказских — осетины. Ленивы в работе, неподвижны, вялы, как болотные лилии, сонны они. Женщины у них работают на мужчин целыми днями, с утра до ночи, без передышки. И все же грязь кругом, бедность, нищета…

И в высоком поднебесном ауле, что ютится в утесах, что высится над безднами, грозя сорваться в их разверстую пасть с первым обвалом, также бедно, скудно и грязно.

А все же и в нищем ауле есть своя радость. Есть солнышко в поднебесном ауле, что светит на всю Осетию, что дает блеск и знатность далекому осетинскому аулу.

В ауле живет у отца с матерью Нина. Такой красавицы не сыщется больше на земле. Обойди Терек, Куру, Арагву, поднимись до самого Эльбруса, опустись в низины Грузии, Мингрелии и Гурии, — не найдешь такой. Уздени лезгинские[20] сказали про нее так:

— Звезда во лбу Аллаха — очи Нины; два клинка дамасского кинжала — взоры — её; алый сок лепестка дикой розы — пурпуровые губки, заоблачные вершины снежного Эльбруса — лицо её, заря — пояс Пророка — ее румяные щечки; тучи грозного неба — черные кудри её; улыбка — сияние неба, светлого восточного неба, благословенного самим Аллахом и Магометом, пророком его.

Так отзывались гордые уздени о Нине. Так отзывался каждый магометанин, видавший её, а грузины, осетины, мингрельцы и армяне, все христианское население страны видело светлого дивного ангела в лице красавицы Нины.

Она же росла да подрастала, хорошея с каждым днем, с каждым часом, радуясь беззаботно, как пташка, своей молодости, своему счастью, своей красоте.

Каждый день был праздником для Нины. С утра убегала она в горы, плела венки из диких азалий и распевала песни, сладкие, как свирель волшебного пастушка.

Однажды услышал старый Гуд эти песни…

Кто не знает старого Гуда? Живет он в хрустальном дворце на самом Эльбрусе в высочайших вершинах кавказских стремнин.

Дворец его — весь как солнце, весь как алмаз исполинский — так и искрится, так и горит миллиардами искр. Хрустальный замок издали видно, а чуть приблизишься к нему — ослепнешь. Да и нельзя к нему приблизиться смертному: черные духи гор стерегут его. Сам Эльбрус стоит на страже подле и бережет покой старого Гуда.

И живет старый Гуд, дух гор, повелитель бездн, вершитель судеб обвалов и потоков, господин урагана и молний, в своем заоблачном дворце.

Весь он белый-белый, как снежная шапка Эльбруса. С седою по пояс бородою, с пронзительным всевидящим взором из-под сдвинутых грозно бровей.

Стар уже Гуд, много тысяч лет живет он на свете, а взор его молодой и мечет молнии не хуже глаз юнейшего из джигитов Дагестана…

Когда доволен и радостен дедушка Гуд, сияет волшебное солнце, улыбается синее небо, расцветают розы в ущельях и звенят заливчатым звоном потоки в горах. А разгневается старый — горе людям. Заскользят по небу змеи-молнии, запрыгают раскаты грома в горах, отрываются куски скал от круч и с диким уханьем падают в бездну. Вспенятся быстрые горные речонки, разольются бурно, загремят стремнины, заохают бездны на тысячи разных голосов во славу старого Гуда… И мохнатые руки черных демонов гор протягиваются из бездн и ущелий, готовые схватить и растерзать путника, попавшего сюда в этот страшный грозный час.

Вот какова мощь старого Гуда и вот каков сам Старый Гуд, увидевший случайно осетинку Нину.

Был тогда ясный день, светлый и роскошный, когда забравшись на крутой утес, собирала Нина цветы. Собирала и пела своим нежным голосом красивую мелодичную песенку. И надо было старому Гуду в ту пору выглянуть из его хрустального дворца.

Увидел красавицу, и замерло в нем сердце.

Неужто она это? Неужто та самая малютка Нина, что не раз оберегал и лелеял он в горах?

Была она тогда крошкой, и баловал он ее тогда как старый дед. Рассыпал ей лучшие цветы перед глазами, перекидывал ей через бездны летучие мостки, заставлял ветер напевать ей чудесные песни и сказывать сказки, не слыханные еще людьми. Тогда была она милым резвым ребенком, сейчас — красавица, перл творения Великих рук.

И ударилась стрелою, вонзилась любовь в сердце старого Гуда… Захотел он во что бы то ни стало взять себе в жены Нину, унести девушку в свой хрустальный дворец, дать горам и безднам молодую красавицу-царицу.

Прикинулся ветерком старый Гуд, стал шептать на уши юной осетинки:

— Поднимись выше, красавица, увидишь роскошный дворец, войдешь, в него — хозяйкой будешь, счастливейшею и богатейшею из женщин земли.

Обернулся белой азалией, коснулся розовой щечки Нины, дышит ароматом и нежно говорит ей:

— Полюби Гуда, красавица, он могучий дух и царь этих бездн и гор.

Пташкой-горленкой обернулся старый и птичьим голосом щебечет с куста:

— Дам тебе счастие, красавица, дам власть и богатство, оставайся в горах со мною, будь моею женою…

Но рассмеялась только в ответ Нина, козочкой прыгая с уступа на уступ.

— Семко, — крикнула она звонко, — звезда души моей, Семко, скорей ко мне!

И предстал перед Ниной красавец-юноша — пастух, смелый, отважный, с пламенным взором, с восторженной улыбкой на прекрасном лице.

— Здесь я, Нина, радость очей моих, невеста моя любимая! — отозвался он голосом, полным нежности и любви.

Услышал этот голос, увидел юношу и света невзвидел старый Гуд…

Крикнул, ахнул он, застонал злобным стоном…

Отозвались ему бездны и пропасти, скалы и потоки.

Загремел в небе гром, засверкали молнии, разыгралась гроза…

Разгневался Гуд…

О, он этого так не пропустит!..

Прошло несколько недель.

В поднебесном ауле готовятся к свадьбе. Выходит красавица Нина за Семко-пастуха. Богатым узденям отказала, бекам[21] отказала, бедного юношу отличила её любовь.

В ауле готовятся к свадьбе, а старый Гуд, как безумный, мечется в горах. Гремят ежедневно громы, обвалы рушатся в бездны, либо снежные мятели тучею носятся среди стремнин.