Рената Литвинова - Нелюбовь Страница 4

-Ну давай, иди под одеяло. - Тут позвонил телефон. Рита вздрогнула. Отчего-то она испытывала тревогу, и он уже поднес руку к трубке, она сказала:

- Не бери!.. - Но он уже взял и уверенным тоном сказал: - Да! Да. Да... - Тон с каждым "да" у него менялся. Очень удивленный, он протянул ей трубку и сказал: - Тебя какой-то Миша. Кто такой Миша?

- Боже мой... - тихо-тихо сказала Рита, зажав руками рот и правую щеку. - Ну зачем ты взял трубку?! - Он держал трубку в руке. Он хотел ее положить, разъединить. Но это было бесчеловечно. Она взяла трубку, и уже наверняка зная, что скрывать нечего, сказала:

- Да... Зачем ты звонишь? Тебе не надо было этого делать. - Она говорила это с большим сочувствием. - Ой нет! Не надо, не надо, - быстро заговорила она. Фотограф тоже заволновался вслед за ней. Смешно было смотреть, как его озабоченное лицо теперь не подходило, не сочеталось с белой постелью рядом с девушкой. - Не приезжай. Не надо. Я прошу тебя, не позорься, пожалуйста, не надо, это я тебе точно говорю... - Тут их разъединило. Она потрясенно сказала: - Он сейчас приедет.

Фотограф подумал немного и возмущенно сказал:

- А кто он такой?

- А!.. - неопределенно промямлила она. Голос у нее пропал. Она ничего не могла объяснять. Все силы у нее ушли в стук сердца.

Она медленно сползла с кровати, села, нащупала на стуле свою одежду, чтобы одеться и встретить Мишу одетой. Фотограф все еще продолжал лежать голым со своим неподходящим лицом, его охватывало возмущение. Он прокашлялся и сказал:

- Ну, во-первых, я его не приглашал...

Она натягивала, как во сне, коричневое, похожее на школьное платье. (0на его еще носила в школе, оно было очень старое, сшитое по старой моде, сильно обтягивающее, с белым воротником.) Оно совсем не сочеталось в свою очередь теперь и с голым фотографом, и с раскрытой белой-белой постелью.

- Боже, боже мой, более мой... что мне делать, я ужасная, боже мой, приговаривала Рита, тряся головой, полосками волос, упавших на щеки. Она даже ни разу не заглянула в лицо фотографу. Она считала себя теперь хуже всех - ей не было оправдания, она испытывала самые глубочайшие угрызения совести, самые сильные, какие она только испытывала в своей жизни до этого момента и после. Лицо у нее сделалось глубоко трагическим и растерянным. Далее изменились черты лица, как перед казнью, - они обострились. Дрожащими руками она застегивала на себе бесконечное число крючков, придуманных старой модой сбоку на платье. Она была близка к обмороку, и даже если бы ей кто-то сейчас что-то говорил, она бы все равно не услышала, потому что в голове у нее шумело, как будто ее несло куда-то по ветру с великой скоростью, в полном мраке.

- Что-что-штошто? - обернулась она к нему через плечо, посмотрела на него изменившимся безумным немного взглядом. Он все еще вальяжно продолжал лежать, хотя сигарета его потухла рядом с его растревоженным озабоченным лицом. В свою очередь, он очень дивился перемене, произошедшей в Рите. Она щелкнула последним крючком и побежала в темный коридор и остановилась у дверей, словно она ожидала ареста, никак не меньше. Она стояла в темном пыльном коридоре и слушала беззвучные звуки, и это была очень странная картина, очень странная. Сразу позвонили в дверь, не успели они даже объясниться. Звонок был длинный и трагически-решительный. Рита вздрогнула и бросилась открывать двери, но у нее даже на удивление не хватило сил повернуть тонкий засов на двери, так она потеряла много сил на первых переживаниях... Она беспомощно оглянулась на вышедшего к ней в халате фотографа. Вид у него был в этом халате очень красноречивый по сравнению с Ритой. Сейчас, в данную секунду он не испытывал таких больших глобальных чувств по сравнению с Ритой, у которой это было первое предательство в жизни - так она для себя это определила. И сейчас он был примитивен в сравнении с ней со своим затронутым за живое самолюбием и возмущением, со своим видом в "петушином" халате с голыми, видневшимися из-под него ногами. Он грозно прокашлялся и открыл дверь. Они оба, опережая друг друга, одолели общий коридор и оба разом остановились у прозрачной двери, за которой стоял Миша. Рита, прикусив кулак, зачарованно смотрела на Мишу и немного безумно улыбалась страшной и жалкой одновременно улыбкой. Ее немного шатало.

- Вы кто такой? - громко спросил между тем фотограф, продолжая играть свою непонятную роль. Голос у него был недовольный и резкий.

- Я? - серьезно отозвался из-за двери Миша, переминаясь с ноги на ногу и заглядывая на Риту. - А вы кто такой?

Фотограф вздрогнул. Двери он не открывал и, гордо выпрямившись, стоял приблизившись к стеклу, стараясь рассмотреть стоящего против света мальчика-юношу. Свет бил прямо в лицо смотревшим, как наиболее провинившимся, и стояла просто черная высокая фигура, и совсем не по-хулигански переминалась с ноги на ногу...

- Ты его знаешь? - спросил фотограф, обращаясь к Рите уже другим голосом.

- Знаю, - сказала она, - это Миша. Тогда он проявил мужество - иначе бы это было совсем не по-мужски: струсить вроде и не открыть двери - он открыл дверь. Миша двинулся вперед, но фотограф не уступил ему дороги, а опять повторил:

- Кто вы такой?

- А вы кто такой? - спросил тот дрожащим от волнения голосом. Он был поразительно бледным, когда он приблизился, стало различимо его лицо во всех подробностях. Губы у него были тоже белыми, как будто у него вырвали сердце или вылили всю кровь. - Кто вы такой? - сказал он ужасным голосом. Как вы можете?.. - заговорил он, не умея подобрать слова. Он оглянулся на Риту. Она сказала, продвигаясь, чтобы встать между ними:

- М-мммммми... - она встала между ними, переводя взгляд с одного на другого. Она опять стала улыбаться, как дурочка, в такой момент, рукой она стала ловить свою улыбку на лице, но никак не могла правильно попасть, чтобы зажать себе рот, а попадала то в щеку, то в лоб худой холодной рукой.

- Ты, - сказал Миша наконец, кое-как

подобрав выражения, - в школьном платье и он - старый!.. - Все, он больше ничего не мог произнести.

- Ну что? - спросил деловито холодно-оскорбленный фотограф. - Выгнать его что ли?

- Нет... - сказала Рита, а почему она не сказала "да"? Она и сама не смогла бы объяснить. Она просто что-то произносила.

- Ну так ты что, будешь с ним разговаривать? - спросил он у нее язвительно, продолжая оставаться обиженным,

- Да. Я поговорю с ним, - отозвалась она. Он удивленно посмотрел на нее и гордо отошел в сторону, потом быстро пошел к себе а квартиру и стал поспешно одеваться, чтобы не быть больше в этом смешном халате и с голыми ногами - это-то он понял.

Миша смотрел все время в глаза, взгляд у него сделался умоляющим, он смотрел на Ритино безжизненное, "раздавленное" лицо. Он жалел его, и ненависть его куда-то ушла. Он сказал:

- Поехали отсюда. Что тебе здесь делать?

- Да, действительно... - машинально сказала она, ей было смертельно стыдно. Ее уже не существовало - ее словно убили, уличили, и у нее уже не могло вообще быть чести и гордости - так она ощущала себя в эту минуту. Она опять улыбнулась. Он поразился этой ее дикой жалкой улыбке.

- Поехали, - сказал он, и она вдруг ответила:

- Нет.

- Как нет?..

- Нет, - сказала она. На самом деле ей казалось, что теперь, с этой минуты она не может делать еще кого-то несчастным, что уходить не надо, что уходить теперь бессмысленно. Она предала. Зачем нужны продолжения? Ей было очень больно внутри души, но из-за такого решения ей делалось совсем безнадежно плохо. Она не поднимала лица своего.

- Ну хочешь, я встану на колени, - спросил он, отчаявшись. Он встал на колени. Стоя на коленях в полуметре от нее, он не приближался к ней, и ей показалось, будто он теперь вообще брезгует прикасаться и трогать ее. Она зажала одной рукой глаза и сказала:

- Нет. Нет. Нет. Нет. - Уже более холодным голосом.

Это был совсем безнадежный отказ. Он понимал это по голосу, но он отказывался учитывать это свое понимание "от ума". Он тогда схватил ее за локоть и потащил куда-то вбок, на себя - на самом деле он хотел вывести ее на улицу. Она не вырывалась, она была как ватная, слабая, как истощенная. Она только скрывала свое пристыженное и трагическое лицо предательницы с белыми губами.

Один белый воротничок на платье у нее из-за поспешности был завернут внутрь. Миша отвернулся от такой детали. Он потащил ее вниз, по ступенькам, оставив открытой дверь в квартиру фотографа. Он вывел ее на улицу, посадил на скамейку, поцеловал и сказал "сейчас найду такси". Она отчужденно сидела, как будто это не она была провинившаяся, а кто-то другой ее сильно оскорбил, почти убил. Она тупо смотрела, как он стоит, ежесекундно оглядываясь на нее, и ловит машину. Наконец поймал одну. Он распахнул в ней дверцу на заднее сиденье, опять подошел, взял ее, как бессильную старушку, за локоть, повел, стал помогать зайти в машину, но Рите все никак почему-то не заходилось. То нога не поднималась, то спина все никак не сгибалась, она обернулась и сказала ему: