Николай Зарудин - Тридцать ночей на винограднике Страница 4

я не ошибался. Тем более, ее зовут Анной. Это - самое строгое и самое неверное имя. Но как вам нравится вся эта идиллия?

Мы едим арбузы, и я спрашиваю Овидия, - он сидит, как ни в чем не бывало:

- О чем это вы говорили с Анной, уважаемый сэр?

- Ах, да! - Овидий, захлебываясь в арбузной корке, обращается к нам: Товарищи, вы зна-ете, - глаза его блестят, - сегодня ночью здесь был медведь и переломал штук тридцать арбузов. Понимаете, медведь! Да ведь это, чорт его знает, какая прелесть! Я сам видел: он раскалывает их, как орехи.

- Мед-ведь? - мычит профессор. - Не может быть. Неужели? - и он режет своим ножом третий арбуз.

Девушка прыскает и закрывает рот крепкой запачканной пятерней.

- Вот чудные какие! Да он у нас каждую ночь шляется. Сколько переломал!

Она смотрит на нас любопытно и снисходительно.

- А вы не боитесь? - спрашивает ее Поджигатель чрезвычайно серьезно.

- Че-го? Да чего ж их бояться? Шкодит и шкодит... - и она прыскает снова, опять закрываясь рукой. - Мы ведь не московские! - говорит она бойко, нараспев, лукаво освещаясь глазами.

Грудь ее упруго ищет выхода из-под ситцевого бедного платья. Она вся свежа и неподатлива, как арбузная корка.

Поджигатель смотрит на нее, хмуря брови. Он всегда смотрит так, когда разговаривает с женщинами. Овидий довольно расцветает под взглядами девушки.

- Я приду к тебе караулить, Аня, - говорит он: - Мы с тобой будем пугать медведей. Хорошо?

- Че-го? Ишь, выдумал! Да ты испугаешься. - Она склоняет голову набок, и я замечаю, как хороша ее шея, необыкновенной чистоты. - До свиданьица! говорит она, поднимая ружье и закидывая его за плечо. Она поворачивается, как будто совсем равнодушно. - Приходи есть арбузы! - неожиданно кричит

она Овидию, и мы снова видим ее лицо в розовых пятнах.

Овидий посылает ей воздушный поцелуй. Она уходит, высокая и светлая, как день.

- Славная девушка, - произносит профессор и недоуменно смотрит на арбуз свинцевеющим взглядом. - Да-с.. Ну, вот мы и поели.

Он весь покрывается легкой грустью. Я разглядываю ее тайный смысл. "Ну, что, собственно, нужно человеку?" - грустят глаза профессора. И легкая отрыжка покрывает российскую послеобеденную философию дымкой элегии.

Полминуты.

- Что нужно человеку? - кричу я, вскакивая и вытирая рот. - Что нужно человеку, неисправимый Овидий?

- Человеку нужно, - в тон мне выкрикивает сразу смекнувший Лирик, кусочек хлеба, да каплю молока... да это небо, да эти облака! Тра-та-та-та...

Профессор ничего не понял, и мы пошли дальше долиной Дюрсо, обнявшись с Лириком и разговаривая о медведях. Овидий часто оглядывался назад: там, вдали от соломенного шалаша поднимался слабый синий дымок.

А Поджигатель ковылял за профессором в своих огромных стоптанных башмаках.

Повествование третье

ВИНО СОЗДАЕТ ДОБРОДЕТЕЛИ

"Северо-западное побережье Кавказа представляет собою одну из лучших в мире местностей для разведения виноградников. На юго-западных склонах Кавказа открыта новая Калифорния для вина.

Из докладной записки начальнику округа агронома Ф. И. Гейдука. 1870 год.

--------------

- Все оберегли. Ничего не отдали. Все под наганами отстояли - все драгоценности наши: золото чистое, бруллианты...

Заслуженный рабочий Абрау А. Н. Фокасьев. 1930 год.

4

Сегодня я впервые увидел Директора. Он стоял, как военачальник, окруженный свитой, поддергивая широкие серые штаны и почесываясь под мятой сорочкой, приподнятой добродушною силой спящих грудных мускулов. Он чрезвычайно любезен с профессором. Две свободных запонки у его степной шеи и забавный картузик не говорят ничего. Этот человек видывал виды, в нем ленивое простодушие полководца. Они всегда обманчивы в жизни, - нас не проведешь, товарищ Директор. Где есть сила и уверенность, там разговаривает любезность...

Поджигатель имеет возле него вид начальника штаба при командующем войсками. Он ласково представил меня и шутливо отрекомендовал "как марксиста". Директор перебросился со мной несколькими словами, подмигнул Овидию и, хлопнув Поджигателя

по плечу, быстро поднялся по лестнице. Спина его мелькнула осанкой волжского грузчика. И вся свита потянулась за ней. А у профессора долго не сходила с лица удовлетворенная элегическая улыбка. Он заметно повеселел и говорил таинственно: они, собственно, давно знают друг друга и встречались в центре на специальных комиссиях; сегодня у них был длинный разговор; Директор прекрасно ориентирован в вопросах местного виноделия; в известных пределах, конечно... Профессор подчеркнул последние слова. Он жалеет, что прежде у них бывали кое-какие разногласия...

Лицо профессора туманилось дымовой завесой. Я ее заметил сразу: тут что-то есть, велосипедист заметно сбавил ход сегодня у лестницы управления, шины слишком мягко и вяло шуршали по гравию. Мне показалось даже, что никелированный руль завилял из стороны в сторону. Профессор взял педали только в вопросе о норд-остах. Здесь я заметил, как он стал обдувать нас ветром быстрого хода, а Директор - почесывать пах, поддергивая широкие брюки. Но и это показалось мне внушительным: Директор на этих холмах стоял, как Наполеон под Аустерлицем.

Я вышел к виноградникам в самый кипящий жар, когда солнце слепило до черноты. Хорошо бы встретить здесь китайца Жан-Суа, но я слышал, что он работает на другом участке. Он караулит Магеллатову Корону - виноградные сады, искусно посаженные в честь последнего императора на плоскости покатой горы. Там виноград поспевает ранее всех - синие, белые, розовые и дымчатые сорта Пино, созвездья букета шампанских бутылок. Они первые покатятся с каменных дорог к прессам шампанского подвала. Фролов-Багреев, профессор химик и шампанист, приезжает на-днях из Краснодара. Директор послал ему телеграмму: я сам читал ее у разговорчивого почтаря, похожего на станционного смотрителя.

Совхоз живет, как армия, переходящая в наступление. Старик Ведель не выходит из подвала до самого вечера. Я его видел несколько раз: он проходит по утрам из своего домика, окруженного галлерейкой, ранее всех. Овидий уже свел с виноделом

близкое знакомство и рассказывал о нем, полный обычного восторга.

- Это замечательный тип демократа! - говорил он. - Вот пример истинного артистизма человека труда. А внешность! Он носит рабочую кепку с достоинством великой фамилии. Осанка его напоминает старых охотников за сернами из Шварцвальда...

Овидий наговорил много и, конечно, не забыл упомянуть о себе. Он бросил это вскользь, как всегда: в семье винодела дамы говорили не только о вине...

- Вера Ивановна страшно мила! Она сконфузила меня до красноты, говоря о сходстве с молодым Байроном...

Так, так! Мы приглашены все к Эдуарду Августовичу. К моему удивлению, Поджигатель казался очень довольным. Я знаю, что он чрезвычайно щепетилен в общении со старыми специалистами.

У входа на боковую дорогу меня остановил часовой. Он валялся на камнях между виноградными кустами, читая потрепанную книжку. Ружье его лежало здесь же.

- Стой! - крикнул он грубо, поднимаясь с земли. - Чего тебе здесь нужно? Шляться на участке не полагается.

Промедленное замешательство.

- Как... шляться? - пробормотал я, изумляясь. - Вот у меня пропуск. Пожалуйста! Здесь есть печать и подпись директора Яшникова.

Я совал ему удостоверение под самый нос.

- Ну, что? Видите: "Раз-ре-шается свободный проход по всей территории совхоза и виноградникам..."

Часовой медлительно рассматривал бумажку. Он повернул ее несколько раз во все стороны с настойчивостью упрямца, верящего только самому себе. Его сожженное зноем лицо глянуло на меня старыми боевыми степями и пехотным полком. Такие падучие глаза мне приходилось видеть у конвоиров, принимавших пленных офицеров и никогда не доводивших их до штаба дивизии, несмотря на самые суровые приказы.

Малый вертел пропуск с холодной насмешливостью.

- Ну? - спросил я его. - Видите подпись Директора...

- Директор! Директор! - буркнул он, небрежно складывая пропуск. - Чего он там написать может? Мы и без него все это знаем. Им там легко любезности разводить. Сказано вполне категорически: родного отца к ягодам не подпускать. А ты мне пропуск! Пущай Директор сам тогда за меня становится.

- Так как же быть... товарищ?

- Чего "товарищ"! Нечего нам тут разговоры разговаривать. Сюда - не по ягоды приезжать. Тут народ с утра до вечера спину гнет... Государственный интерес. А ты мне с про-пус-ком! Теперь каждый сам должон сознание иметь.

Он перекинул ружье за плечи, пыльные скулы его подергивались, в глазах играла черная батрацкая непримиримость.

Я собрался уходить. Ничего не поделаешь, этот парень доверяет только себе... Но его книжка... интересно, чем может он заниматься, валяясь целый день на раскаленных плитках камней?..

День кипел и сиял, как никелированный самовар, зелень листьев вздувалась синими пузырями ожогов. Сухая жажда валялась на виноградниках, высунув каменный шершавый язык.