Константин Золотовский - Рыба-одеяло (рассказы) Страница 4

Широкоплечий Павел Никоненко, глазковский кулачный боец, тоже отличился. В то время в бергенском порту стояли французские, английские и американские военные суда. Англичане и американцы вели себя вызывающе. Один из них подошел к Никоненко и плюнул ему на ботинок. А ботинки у наших матросов начищены до блеска. Павел достал платок и вытер. Американец не успокоился, стал крутить руками перед носом Никоненко - вызывал на бокс. Павел принял вызов - размахнулся левой рукой и неожиданно ударил американца правой. Тот растянулся на пыльной дороге. Из-за киоска сразу поднялись его товарищи. Они-то и подговорили его на этот поединок. Никоненко свистнул. Подбежали наши матросы. Тогда американцы подошли к Павлу, стали трогать мускулы и восхищенно кричать: "О! Рашен бокс!" А побежденный, медленно поднявшись, крепко пожал Никоненко руку.

Левка Шевелев тоже пользовался большой популярностью, но среди детей. За ним всегда шла вереница ребятишек. Что привлекало их в русском матросе?

Левка показывал им фокусы: завязывал орех в платок - и орех исчезал; рвал веревочку, зажимал обе половинки в кулаке, а когда раскрывал, на ладони снова лежала целая веревочка. После каждого сеанса Лева одаривал детей леденцами, которыми были набиты карманы матросского клеша.

Вечером мы пошли в клуб. В городе пестрели афиши. Размалеванный факир гордо держит в вытянутой руке шарик, а в ногах куча цепей и веревок.

Местный норвежец, когда-то живший на зимовке с мурманскими рыбаками, рассказал Кожемякину биографию этого факира. Бывший белогвардеец, он одно время квартировал у норвежца. Не подозревая, что рыбак знает русский язык, белогвардеец хвастался своими похождениями перед другими офицерами. Он присвоил себе орден и документы убитого партизана. Притворился неграмотным и проходил ликбез, выводил в тетради: "мама-папа, мы - не рабы, рабы не мы". А возвращался домой, закуривал дорогую сигару, доставал из-под дивана французский роман и читал.

После того как его опознали, он бежал за границу. Много изъездил разных стран. В молодости кончил Морской корпус и знал такелажное дело, где-то прошел школу факиров. С тех пор выступает в портах, одновременно занимаясь шпионажем для английской и американской разведок.

Мы вошли с боцманом Кожемякиным в клуб. Иностранные моряки и местные жители заняли все места. Наши матросы потеснились, и мы сели. Впереди нас расположились норвежцы - знакомый рыбак с друзьями.

Поднялся занавес. На сцене стоял весь в черном знаменитый маг. На белом тюрбане{10} горела золотая пуговица, а из нее веером распускались белые страусовые перья.

Голова факира была гордо поднята, и темные глаза внимательно разглядывали публику. У ног в красных остроносых туфлях с бантиками "турецкие полумесяцы" лежала куча разных цепей и веревок, тонких и толстых, длинных и коротких.

Так вот он какой, маг-белогвардеец! Весь смуглый, точно обжаренный, с тонкими губами, с птичьим носом.

Факир обратился к публике по-английски, по-французски, по-немецки и просил связать его. Никто не вышел. Тогда, коверкая слова, он произнес по-русски:

- Кто из поштенных гаспада желает завязить вэровка и цэп?

Минуту стояло молчание. Но вот поднялся толстяк, поправил пенсне и направился к сцене. За ним последовал лысый, длинный норвежец. Они начали связывать факира веревками: сначала руки и ноги, а потом окрутили туловище цепью. Толстяк с долговязым, довольные, сели на место.

Факир медленно повернулся к публике спиной, чтобы все видели, как он связан. Глухим, как из подземелья, голосом начал произносить магические слова, словно лягушка заквакала. Потом стряхнулся - и веревки и цепь слетели с него шелухой. Зрители ахнули. "Зер гут!{11} Прометей!" - сказал кто-то. А один наш матрос заметил: "Вот это такелажник!"

Факир поднял цепь и веревки и потряс ими перед пораженной публикой. Затем небрежно кивнул головой и снова обратился к нам:

- Кто из поштенных гаспада жэлаэт завязить?

- Пойдем, свяжем этого белогвардейца, - шепнул мне Кожемякин.

- Ты шутишь! Он же маг!

- Перед "заячьей лапкой" не устоит, не то что перед печатным узлом.

- Печатным?! - вытаращил я глаза и даже приподнялся.

- Пойдем, свяжем! - настойчиво говорил мне Кожемякин. - Кажется, я узнаю этого факира. Если на левой руке, возле большого пальца, увижу темную ямку, - значит, он расстреливал меня.

Мы встали. Идем под смешки и шепот на сцену. Кто-то присвистнул.

Факир с готовностью протянул нам руки. Кожемякин даже в лице изменился. Возле большого пальца мага действительно была глубокая темная ямка, по-видимому, ожог ляписом, который остается на всю жизнь.

Я смотрел, как Кожемякин связывает факира двойным печатным узлом. Да, это был тот самый узел, который синел на руке погибшего в тайге матроса!

Факир презрительно улыбался. Публика затихла. Маг проквакал волшебные слова, сильно встряхнул руками и... не развязался. С силой дернул еще раз. Не упали веревки!

Факир тряс руками. Из-за кулис вышел его ассистент, тоже в черном, что-то сказал. Но маг не освободился. Публика кричит. Факир заметался по сцене. В зале рев, свист.

- Пять минут! - заметил знакомый нам норвежец, глядя на часы.

Вдруг факир поднял связанные руки над головой и на чистейшем русском языке обратился к Кожемякину:

- Господин боцман, пожалуйста, развяжите секретный узел!

Кожемякин поднялся и громко, на весь зал, сказал:

- Белогвардейским контрразведчикам и шпионам русский матрос не развязывает руки!

И пошел к выходу.

Норвежец быстро переводил своим друзьям разговор Кожемякина с факиром. Рыбаки дружно захлопали.

Все наши матросы встали с мест и под гром аплодисментов покинули клуб.

Этим печатным узлом, а еще его называли любовным, связан у меня корешок альбома, где хранятся фотографии друзей моей комсомольской юности и товарищей, с которыми я потом много лет работал в ЭПРОНе.

ТОВАРИЩ ЭПРОН

1. СЮНЬКА-ПИРАТ

В 1921 году, сразу после окончания гражданской войны, на Черном море появился частник водолаз, по прозвищу Сюнька. Настоящее его имя и фамилия были Семен Тотопельберг.

Имел он плохонький баркас с ветхим парусом, на котором мальчишки ухитрились намалевать суриком красный череп с перекрещенными костями символ пиратства. Сюнька только ухмылялся, но парус не снимал.

На носу судна стояла лебедка для подъема добытого груза и ломаная лодчонка за кормой. Команда у Сюньки - два инвалида: один, без ноги, - на водолазном аппарате, другой, одноглазый, - на сигнале стоял. Где поглубже, нанимал немую бабу качать воздух. Самое большее у него было четверо работников. Что он им давал из добычи, - неизвестно.

Сюнька делал пять-шесть выездов в месяц, и только в хорошую погоду. Спускался под воду сам. Водолазные рубашки текли. Выйдет на трап, приложит заплату прямо на мокрую рубаху - ничего, мол, на нее же вода давит, не отвалится, лишь бы отработать.

В погоне за выгодной добычей Сюнька погубил массу затопленных кораблей, еще пригодных для плавания. Если суда лежали неглубоко, он выламывал медные компасы, металлические ручки и другие части. Чтобы добраться до машин и содрать металл, Сюнька взрывал палубы и борта кораблей. Всю добычу он грузил на баржи и сбывал втридорога Рудметаллторгу, крупной в то время советской организации, с которой Сюнька заключил договор на поставку цветного металла. С одной стороны, Сюнька помогал Советскому государству, а с другой - наносил огромный ущерб.

Время было тяжелое. Только что кончилась гражданская война, и народное хозяйство молодой Советской республики находилось в состоянии разрухи. Для быстрейшего его восстановления вводилась временно новая экономическая политика - нэп.

Сахар отсутствовал, не хватало хлеба. Страна остро нуждалась во всем. Обескровленным войной фабрикам и заводам требовались станки и металл.

А на дне Черного моря лежал почти весь флот. Заниматься судоподъемом еще было некому. Вот и стал владычествовать здесь, наживая большие барыши, Сюнька-пират. Когда появился ЭПРОН - экспедиция подводных работ особого назначения, ему немало пришлось побороться с этим пиратом. Водолаз ЭПРОНа Тимофей Сезонов вспоминал:

"В 1925 году мы поднимали очень ценный груз с железной баржи "Наваль". Врангелевцы при отступлении утопили ее на большой глубине. "Наваль" была загружена токарными и фрезерными станками с николаевского завода. На ее палубе лежали громадные чушки красной и желтой меди. А в баллонах - серебро в стружках.

Такое богатство позарез нужно поднять, а у ЭПРОНа всего три водолаза: Сергеев, я и Галямин. Сделали объявление, чтобы приходили к нам специалисты. Прибыли Ларин, Халецкий, Правдин - водолазы уже с опытом. И Сюнька явился. В кожаной черной тужурке, курносенький, щупленький, острое лицо, грязноват, похож на механика. Он в Одессе жил. Дивно у него горел зуб на баржу "Наваль" - да аппаратик не позволял спуститься.