Семен Липкин - Картины и голоса Страница 4

ЮЗЕФ ПОМИРЧИЙ. Вы как следует не знаете. Не обязательно быть Коганом или там Куном. Мы все, Помирчий из Брюховичей, коэны. Так бывает. У евреев все бывает. Вот я делаю знак коэна. Вы так умеете? (Показывает.)

Илья Миронович пробует, у него ничего не получается, пальцы не слушаются.

ЮЗЕФ ПОМИРЧИЙ. Теперь вы убедились, что я настоящий коэн?

РИММА ФЕДОРОВНА. Простите, у нас, в Советском Союзе, другие законы общежития, выходит, что ваши дочери - внебрачные дети?

Ева взволнована, смущена. Скорее смущена, чем взволнована.

ЮЗЕФ ПОМИРЧИЙ. Тут исключительный случай. Война, поголовное истребление евреев. Главный израильский раввин цену набивает, но в конце концов даст нам разрешение вступить в брак. И тогда я закрою свое дело, мне пора отдохнуть, я не очень здоров, мы переедем в Израиль. Для дела мне Израиль не годится, Израиль мне нужен для души.

ИЛЬЯ МИРОНОВИЧ. Выходит, по-вашему, что главный израильский раввин взяточник?

ЮЗЕФ ПОМИРЧИЙ. Он не для себя берет. Для нужд Сохнута, для помощи репатриантам. Но мне от этого не легче. (Поднимается.) Извините.

Лицо Юзефа Помирчия покрывается потом. Держась за кресло, он приближается к тахте, ложится. Снимает очки. Глаза у него карие, умные, недобрые.

ЕВА. Он очень болен. В Освенциме ему отбили левое легкое. Не беспокойтесь, ему надо немного полежать, и он придет в себя.

РИММА ФЕДОРОВНА (искренне). Какие звери!

ЮЗЕФ ПОМИРЧИЙ (лежа, хриплым голосом). Не обращайте на меня внимания. Скоро пройдет. Все на свете проходит. У меня, дорогие гости, к вам просьба. Мне надо отыскать у вас одного человека. Я написал в ваше военное министерство, но ответа не получил. В Союзе больше двухсот миллионов, а мне нужен только один человек. Его зовут Виктор Викентьевич Гулецкий. В 1943 году он спас меня от смерти. Он Герой Советского Союза. Майор.

ГОЛОС РИММЫ ФЕДОРОВНЫ. Советский майор спас еврея, мюнхенского жителя. Как в газете. Прекрасное сообщение для Альберта Сергеевича. Солдат железного Феликса будет доволен.

ЮЗЕФ ПОМИРЧИЙ. Извините, еще раз извините, мне уже легче. Я все расскажу. (Надевает очки.)

ЕВА. Полежи, тебе сейчас не надо рассказывать. (К Римме Федоровне.) Вы ничего не едите. Вам не нравится наше кисло-сладкое мясо?

РИММА ФЕДОРОВНА (ей не нравится их кисло-сладкое мясо). Очень нравится. Но я сыта.

ИЛЬЯ МИРОНОВИЧ. А я не откажусь, если получу добавок. Вы сами готовите, госпожа Ева?

ЕВА (с откровенной, веселой гордостью, хорошо улыбаясь). Сама.

ЮЗЕФ ПОМИРЧИЙ (лежа на тахте). Мы попали в плен. Немцы отступали, поэтому были особенно злые. Они только тогда становятся добрыми, когда начинают понимать, что их окончательно разбили. Не только они такие. Я служил в польской дивизии. Большинство поляков ушло с Андерсом, а в нашей дивизии настоящих поляков было мало, собрали польских евреев, бежавших в Союз и депортированных в разные места, а также советских поляков, которые по-польски не говорили или плохо говорили. Майор Гулецкий по-польски не знал ни слова. Лето было жаркое, позади - Курская дуга, мы уже шли по Белоруссии, и вот попали в плен. Нас, пленных, сорок солдат и офицеров, построили в конюшне. Немецкий обер-лейтенант приказал: "Комиссары и евреи - три шага вперед". Я хотел было сделать эти три шага, но Гулецкий меня удержал. Между прочим, он был беспартийным. Комиссаров и евреев вывели и тут же расстреляли. Для евреев это была хорошая смерть, люксус. Лучше, чем в газовой камере. Нас осталось около двадцати пяти, всех отправили в Освенцим, в том числе Гулецкого и меня.

ИЛЬЯ МИРОНОВИЧ. И там не узнали, что вы еврей? Никто не выдал?

ЮЗЕФ ПОМИРЧИЙ. Вы же видите, я не очень похож. А польский я знаю даже лучше, чем идиш. Никто не выдал.

ИЛЬЯ МИРОНОВИЧ. А...

ЮЗЕФ ПОМИРЧИЙ. Осматривали. Я не обрезанный. Мой отец был старый пепеэсовец, противник религиозных предрассудков. Спасибо ему, но еще большее спасибо майору Гулецкому. Без него я бы в Освенциме погиб. Прошу вас, приложите немного старания, помогите мне его разыскать. Или, может быть, мне написать в вашу газету? У вас это любят.

Илья Миронович обещает постараться. Ему кажется, что он слышит фамилию Гулецкого впервые, но память ему изменяет. Он не только слышал фамилию Гулецкого, он видел его однажды.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Картина седьмая

Ульяновск. Октябрь 1942 года. Пристань. Уже несколько дней идет мелкий дождь. У пристани - пассажирский пароход "Петр Заломов". Пароход приписан в Горьком. Это его последний рейс в 1942 году. Он отвезет пополнение в Сталинград и вернется в Горький, где останется зимовать в затоне до мая будущего года. Пришвартуется он не в Сталинграде, это невозможно, почти весь город у немцев,- а повыше, в Николаевке. На ульяновской пристани шум. Люди хотят попасть на пароход, кому надо в Куйбышев, а кому в Саратов, но их не пускают, билеты не продаются. Жен-щины, молодые и старые, в плюшевых жакетах, торгуют самогоном. Предпочитают деньгам продукты, но у пополнения нет продуктов. Один солдат снял с себя тельняшку и сует ее частной торговке. Та отказывается от товарообмена. Почему-то все солдаты в матросских тельняшках, которые видны сквозь широко распахнутые, что не положено, и рваные, грязные гимнастерки.

Армия ссорится с коммерцией. Постороннему нелегко разобраться в причине споров. Одно ясно: вот этот солдат, желая убедиться в том, что ему действительно предлагают самогон, выпивает для пробы столько зараз, что советская целовальница приходит в неистовство, другой солдат просто вырывает бутылку из-под уксуса из женских рук, и женская матерщина разрывается высоко в сыром осеннем воздухе.

Оглушенный криком, озираясь, по грязной доске, заменяющей трап, на пароход неумело поднимается молоденький лейтенант в морской форме. Двадцать пять лет спустя мы с ним увиделись в Мюнхене. Сейчас, на ульяновской пристани, Илье Мироновичу двадцать четыре года. Накануне войны он окончил в Москве институт иностранных языков, с начала войны был мобилизован и направлен на шестимесячные курсы военных переводчиков в городе Ульяновске. Ему только что присвоили воинское звание, он убывает в распоряжение штаба Волжской военной флотилии, на Сталинградский фронт.

Нижняя палуба полна солдат в тельняшках. Странные это солдаты. Чем-то недовольны, кричат, матерятся, не видно, чтобы у них был командир. Сброд. Палуба заплевана. Грязь, нанесенная с мокрой пристани, смешана с окурками. Некоторые солдаты валяются в этой грязи, курят, думают, даже спят. Как всегда и всюду в подобных случаях, и на этой палубе есть вожак, подавляющий и обвораживающий остальных умом, дерзостью, возможно, физической силой. Он единственный из солдат чисто выбрит. И еще одна особенность: у него вместо гимнастерки - джинсовая куртка, заграничная, в те годы большая редкость. Он благородно красив, благородно пьян. На вид ему лет тридцать.

СОЛДАТ В ДЖИНСОВОЙ КУРТКЕ (ни к кому не обращаясь, хриплым голосом). Что такое девиация? (Формулирует.) Девиация есть отклонение магнитной стрелки компаса от линии магнитного меридиана, вызванное влиянием близко расположенных намагниченных тел. (В его глазах зажигается острый пьяный свет.) Где тут близко расположенные намагниченные тела? Где и когда мы с ними столкнулись? (Увидев Помирчия.) Лейтенант, это ты - намагниченное тело?

ИЛЬЯ МИРОНОВИЧ (растерянно). У меня литер. Мне каюта полагается.

СОЛДАТ В ДЖИНСОВОЙ КУРТКЕ. Поднимись, лейтенант, к старпому, получишь каюту, раз положено. А нам в Сталинграде другие каюты приготовлены, нам их другой старпом предоставит, товарищ Азраил.

ИЛЬЯ МИРОНОВИЧ (догадываясь). Ангел смерти?

СОЛДАТ В ДЖИНСОВОЙ КУРТКЕ. Образованный. Ты, наверное, из абрамов?

Илья Миронович, оскорбленный, поднимается по трапу на верхнюю палубу.

Картина восьмая

Великолепно обставленная каюта капитана парохода. Морской блеск. Капитан женщина, и такая женщина, о которых говорят: русская красавица. Она сообщила свое имя-отчество, но собеседники называют ее Сашей, а Николай Ефимович иногда Сашенькой. Николай Ефимович - крупный, под стать Саше, сорокалетний мужчина, того русского типа, который смахивает на цыгана, что, как это ни странно, придает его грубому лицу некоторую утонченность. На нем нет погонов, в петлице ромб. Он комбриг. Пока он лежал, после ранения, в ульяновском госпитале, это звание упразднили, и Николай Ефимович, направленный в Сталинград, волнуется, он озабочен: что ему там дадут - генерал-майора или полковника?

Другой собеседник, Илья Миронович, именуется здесь Ильюшей. Оба ухаживают за капи-таном, оба обалдели от ее невероятной красоты, она, кажется, отдает предпочтение молодому, это раздражает комбрига - тем более что водку и почти всю закуску выставил он, жалкий вклад лейтенанта - банка бычков в томате. В широком иллюминаторе, выходящем на верхнюю палубу, видны вдали, в серой осенней мгле, неясные очертания домов, высокий обрыв, может быть, думает Илья Миронович,- тот самый, гончаровский.