Шломо Вульф - Право выбора Страница 4

4.

"Я всю жизнь терпел любой тон вышестоящего лица. На этом построен весь мировой порядок, отличающий его от анархии. Почему же в своём, наконец-то, институте я не могу повысить голос? - ректор, отдуваясь, тяжело ходил по квартире, сопровождаемый понимающим взглядом снизу вверх эффектной молодой жены. Она подсолнухом поворачивала голову вслед мечущейся могучей фигуре и понимающе поспешно кивала. Уж она-то понимала необходимость порядка, после десяти лет верной срочной и сверхсрочной службы своему домашнему сержанту. - Самое интересное, Тоня, что они все без конца сами твердят о необходимости порядка и дисциплины всюду - на улице, в семье, на производстве. Но коснись порядок их самих, куда девается весь их абстрактный пафос?" "Может быть, ты просто взял с ними неудачный тон? Интеллигенты всё-таки..." "А я кто? Я - пролетарий? Я доктор технических наук, я из того же теста. Но я терпел и - терплю любое хамство в горкоме, министерстве потому, что я - ниже по рангу. На меня имеют законное право орать. На меня! Там! А здесь я имею право. На них! Разве это не справедливо? На Руси издавна боялись только барского окрика. На этом стояла и стоит наша Родина. И будет стоять, если не допустит этой разлагающей демократии, о которой твердят всякие диссиденты, враги нашего общества." "Сколько ещё в людях фальши, зависти, злобы, - вздохнула Тоня, поднимаясь во весь свой неженский рост и привлекая к обширному бюсту голову мужа. Ты же всегда гордился, Петя, что ты выше толпы. Так не сдавайся. Дай ему развалиться в кресле, попытаться создать панибратское отношение, сыграть личность из ничтожества и - раз! Дай понять, кто есть ты и что есть он... Пойми, что в этом мире просто опасно кого-то жалеть, пытаться защищать слабого. Сядь потом он на твоё место, тебе же этой твоей доброты и слабости не простит. Человек просто не способен простить чужое благородство, ибо осознаёт свою мерзость и свою неспособность к добрым поступкам на месте сильного. Из зависти, внутреннего осознания своей низости он же тебя и раздавит. Так не допускай этого! Дави их пока ты в седле, а они в пыли. Даже если тебя сбросят в пыль, это тебе как раз простят, как внутренне своему. Среди них слабых нет. Есть ничтожества. А чем ничтожнее человек, тем наглее лезет в дамки - у него просто нет иного способа самовыражения." "У меня он далеко не пролезет!.. У меня он сходу ослабеет..."

5.

В душном кубике общежития Юрия ждал сосед по комнате Толя. Впрочем, Толя никогда и никого нигде не ждал. Он весь был в своих научных фантазиях гения на начальном этапе его исторической биографии, на стадии непризнания перед блеском и нищетой славы. Неохотно оторвавшись от листков и логарифмической линейки, он вежливо выслушал нового друга и торопливо, чтобы отвязаться сказал: "А ты не комплексуй и не анализируй. Сейчас все начнут развлекаться вашим конфликтом! И вовсе это не дальневосточное хамство. Тут вообще коренных дальневосточников практически нет. Просто действует комплекс интуитивной защиты от чужака. Вот я у вас в Ленинграде три года в аспирантуре снимал комнаты - сплошная сволота! Ни одного человеческого лица. Многие так прямо и говорили: коренные ленинградцы особая чванная нация. Они никому не простят посягательство на их уникальное право покупать сыр без очереди и свободно рассуждать о Ленинграде и его музеях. Дескать, как ты смеешь с суконным рылом в калашный ряд. Так и уехал, как из чужой страны. Тот же путь в Москве и Ленинграде прошли почти все здешние преподаватели. Вот тебе и внутреннее отчуждение в сочетании с комплексом неполноценности и желанием поэтому унизить человека. Мы же все здесь - отчуждённые, не принятые сообществом столичных учёных. А что до конкретного конфликта, то иди прямо к ребятам в общежитие. Они только с виду такие инфантильные. Вот увидишь. Ты им очень понравился на первой лекции. Они тебя в обиду не дадут." "Они? Зависимые от наших капризов студенты?" "Вот увидишь."

В комнате было накурено, на неубранных койках валялись рулоны чертежей, тетради и книги, на чертёжном столе была изображена довольно талантливо нагая женщина с пугающе знакомыми чертами лица. Потолок был тщательно и непонятно расписан, но угадывались шокирующие детали. Юрий невольно задрал голову, всматриваясь в странное полотно: "Что за абстракция?" "Что вы, Юрий Ефремович, - усмехнулся, невинно моргая белесыми ресницами староста курса Саша. - Какая же это абстракция? Суровый реализм - танцевальный зал, вид снизу..." "Я по поводу другой, не менее суровой реальности. Вы пришли сюда за знаниями или за фальшивым дипломом?" "Это вы по поводу курса Гусакова?" странно зажмурился Саша и огляделся вокруг. В комнату набилось порядочно народа. Стояли и в коридоре у распахнутой двери. Юрий заметил у стены всё те же бездонные глаза, что отвлекали его на лекции. Девушка и здесь ухитрилась выделиться. Она стояла у стены коридора очень прямо, держа руки за спиной и поставив согнутую ногу ступнёй на стену. Во весь рост она казалась очень статной, прямо какой-то античной статуей. "Понимаете, говорил между тем староста, - Михал Вадимычу, ну, Гусакову, чтобы нормально уйти на повышение, надо было нам вычитать свой курс, понимаете, вместо вашего предмета. А в журнал я должен был записывать ваш курс, который нам вроде бы читается. А экзамен, мол, он примет осенью формально. Дескать, раз сделали курсовой, то предмет освоили. А курсовой мы все содрали по прототипам у старшего курса, понимаете? Только сам Гусаков ещё весной ушёл в крайком на новую работу, а принять экзамен поручил своему аспиранту Носенко. Тот как раз был в вашем институте в Ленинграде на стажировке. А Носенко там женился и остался. Вместо него прислали вас." "А зав кафедрой?" "Ефим Яковлевич? - усмехнулся староста, и все вокруг вдруг заулыбались, а странная девушка у стены опустила ногу и прыснула в наброшенную на плечи шаль. - Ну, он у нас, понимаете, философ! Вы, говорит, серая кость, вас дальше завода никто не пустит, а предмет этот теоретический, даже к ЦКБ не больно нужен, только в НИИ. Вы, говорит, до пенсии - заводские мастера. А мастеру на заводе, говорит, надо знать технологию, организацию и мат третьей степени. Наш завод - крупнейший в мире, а половина мастеров без высшего образования. В дипломном проекте ваш раздел, простите, маленький и никчемный. Никто в госкомиссии в нём ни уха ни рыла. Сдерёте, говорит, по прототипу и отлично защититесь. Это, мол, дурь вообще в нашем вузе читать теорию. Не столица..." "И вы все согласились стать инженерами третьего сорта? Смириться с потерянными для получения липового высшего образования лучшими годами жизни?" Все вдруг резко перестали улыбаться. Лица стали напряжёнными. Девушка у стены нахмурилась и склонила голову набок, вглядываясь в Юрия. "Я лично, - продолжал он, - не берусь прогнозировать судьбу ни одного из вас на годы вперёд. Вот, скажем, вы, - неожиданно для всех обратился он не к стоявшим и сидевшим поблизости явным представителям студентов, а к вздогнувшей всем своим существом девушке у стены. - Как вас зовут?" "Я? Я Савельева... Инга." "Вы замужем?" "Ничего себе... вопросики при всех..." услышал он справа женский голос. "Я? Я нет..." "А вот поедете на преддипломную практику, скажем, в Ленинград, выйдете за ленинградца, останетесь в столице, понравитесь руководителям НИИ, вас пригласят на работу, почему нет? Диплом как у выпускника столичного вуза, прописка. И вот вам поручают работу, как инженеру с дипломом..." "А я ни уха ни рыла! - звонко и зло сказала Инга. - Только мат третьей степени и отеческое напутствие Ефима Яковлевича Вулкановича для карьеры мастера, так?.." "Мат и на заводе лишний. Инженер должен быть эталоном интеллигента, а не пособником бригады по выколачиванию выгодных нарядов. Если он по уровню не выше практиков на той же должности, то грош цена его диплому. И нам с Вулкановичем!" Все вдруг бурно зааплодировали. Инга решительно пробилась вперёд и села на койку вместо тактично исчезнувшей девушки. "Мы тоже не в вакууме живём, сказал белобрысый староста. - Если даже на производстве теория и не нужна, то без неё просто невозможно беседовать с коллегой на одном с ним уровне." Юрий заметил юношу у стены, где стояла до того Савельева. Он не аплодировал, не смеялся, смотрел обиженно и злобно. "Вы, наверное, и есть ленинский степендиат? - догадался Юрий. - Который возмущён моей оценкой?" Юноша снисходительно поклонился, криво улыбаясь. "Вы предпочли бы дежурную пятёрку за чушь, которую вы пытались пороть в ответе по билету?" "Я не желаю с вами разговаривать." "Со мной лично?" "Да. И с вашим Вулкановичем. Поднапёрли на нашу голову и подставляют друг другу." "Эй, заткнись пока цел," - прозвучало из-за спины Юрия. "Так что вы посоветуете? - спросил Саша. - Мы готовы в вечернее время прослушать ваш курс и нормально сдать экзамен. Но не Вулкановичу, который вот ему сразу поставит отличную оценку, а вам. Мы и так хотели отказаться от липового экзамена. Если вы согласны..."

6.

"Ну, Валентин Антонович, что будем делать с курсом Гусакова? Замогильский торопливо бегал на коротких толстых ногах от залитого светом восходящего солнца окна к столу, за которым с нейтральной улыбкой сидел зав кафедрой. - Кого будем наказывать? Гусакова? Руки коротки. Юрия Ефремовича? Мы тут рассудили - а его-то за что? Вас?.." Они рассудили! - думал умный Попов. - Как же, рассудили бы они, если бы не приезжал вчера секретарь горкома комсомола по просьбе студентов... И теперь они недолго будут искать крайнего. Это буду я. И не буду при этом возражать. Поэтому я иду вверх. И молчу, сохраняя на лице хорошо отрепетированное нейтральное выражение. Я шёл к этой должности через болото унижений и не намерен менять свои привычки: детская улыбка для друзей и для хороших студентов, решительное выражение лица для подчинённых и плохих студентов и нейтральное для вышестоящего говна, которое нельзя трогать, чтобы оно не развонялось во всю ширь. Надо крепко держать древко знамени. И какая разница, какого цвета само знамя?.. "Кстати, что, действительно все были в курсе этой неприглядной истории?" встревоженно спросил проректор. Попов поднял на него глаза и напряжённо сморщил лоб, словно припоминая. А что припоминать-то, падла, если ты сам заставил меня, принимая кафедру, игнорировать этот курс, как никчемный? Если тебе это нашептал Вулканович, которого ты же снял с заведования? "Сейчас трудно вспомнить подробности, Максим Борисович, - вслух сказал умный зав. - Но кто же знал, что кто-то будет драматизировать ситуацию?" "Вы знаете, что Ефим Яковлевич в последний момент отказался принимать экзамен?" Ещё бы! Старая лиса полезет в капкан, разогнались, бля... "Знаю..." "А если знаете, - зазвучали металлические визгливые нотки в голосе вышестоящего пигмея, - то почему немедленно не пришли ко мне и не сказали: надо делать то-то и то-то. Почему всегда вы ждёте, что кто-то будет выполнять за вас вашу работу? Если вы мне скажете, кто этот кто-то, я его вместо вас поставлю на ваш оклад и должность! Короче, идите и думайте. В десять жду вас у ректора." "Вариант Хадаса годится?" "Годятся все варианты. Для дела годится всё!" "Я подумаю, посоветуюсь на кафедре и приму решение к десяти." "Вот и отлично. У вас здоровый сильный коллектив. Я уверен, что ему есть что сказать..."