Лидия Чарская - Первый день Страница 4

Против хозяйки дома сидел с газетой хозяин, в черном потертом бархатном халате с синими отворотами и с таким же поясом, с кистями. Но совершенно лишенный волос череп был прикрыт бархатной шапочкой, a на длинном хрящеватом породистом носу сидело золотое пенсне, с помощью которого он читал газету, забыв, казалось, вовсе о стакане с остывшим чаем. По правую руку от старика сидела молодая барышня в какой-то небрежной распашной блузе, чернолицая, худенькая, с усталым лицом и тонкими губами.

Это бледное усталое лицо имело несомненное сходство с лицом Полины; сходство это еще усугублялось от массы разноцветных папильоток, которыми была вооружена голова барышни, под легким газовым шарфом, наброшенным на нее. Она пила кофе маленькими глотками, не отрывая глаз от книги, лежавшей y её прибора. Четвертое лицо за столом был юноша лет шестнадцати, худой, зеленый, с по моде прилизанными на английский пробор волосами, с быстрыми маленькими глазками и таким же тонким ртом, как и y старшей сестры. При появлении в столовой Даши, все головы, за исключением самого Сокольского, повернулись к ней и с нескрываемым любопытством глаза присутствующих устремились на встречу девушке. Один хозяин дома по-прежнему не отрывался от газеты. Быстрыми шагами Даша подошла к столу и, не без достоинства поклонившись хозяйке дома, проговорила:

— Дарья Гурьева. Мне передавали, что вы желали говорить со мной.

— Очень приятно, очень приятно, — протягивая ей свою пухлую руку, проговорила Екатерина Андреевна Сокольская. — Наконец-то вы приехали. A то девочки мои совсем от рук отбились без надзора. Ведь два месяца прошло как от нас уехала Розалия Павловна, a вы сами знаете, как бездействие вредно отзывается на живых и непосредственных натурах.

— Ну, уж вы скажете тоже, мама, — бесцеремонно прервала мать Наташа Сокольская (барышня в распашной блузе с папильотками под шарфом на голове) — хороши непосредственные натуры, нечего сказать! Надеюсь, мадемуазель, — слегка прищурив глаза и кивнув головой в ответ на почтительный поклон Даши, — обратилась к ней барышня, — что вы возьмете в ежовые рукавицы наших сестер: невозможные, отвратительные девчонки!

— Натали права, — вмешался юноша, обдергивая на себе курточку с форменными пуговицами одного из средних привилегированных заведений столицы и шаркая ногой по адресу Даши, — пожалуйста, наказывайте их почаще, мадемуазель, это им полезно. А, главное, передайте им, что если они будут бегать ко мне в комнату и таскать там карандаши и ручки, так я им уши оборву обеим.

— О, Вадим, как можешь ты так говорить о маленьких сестрах! — вмешалась Екатерина Андреевна с укором к сыну, покачивая головой.

Но тот только махнул рукой и, промямлив что-то себе под нос, встал из-за стола, подошел к матери, наскоро чмокнул её руку, тоже самое проделал с рукой отца и поспешно вышел из комнаты, сказав с порога, что он опоздает в училище и должен спешить поэтому. Тут только хозяин дома оторвался от своей газеты.

— Гм! Гм! — произнес он недоумевающе, — почему это Вадя сегодня едет в училище, a не вчера уехал!

— Ах, Alexandre, как же ты не помнишь, ведь вчера был абонемент в опере! A после театра Вадиму было уже поздно ехать! — вступилась за сына мать.

— Ну, матушка, ему учиться надо, a не по театрам ездить! Того и гляди на третий год в классе останется. Что мы будем тогда с таким верзилой делать! Мне и с девчонками возни не мало. Для учебного заведения Полина и Валерия ничего не знают, гувернантки y них через три месяца меняются… Гм! Гм! — закашлялся Сокольский-отец тут только заметив Дашу и, поднявшись со стула, отвесил ей почтительный поклон.

— Пожалуйста, будьте с ними построже, — говорил он через минуту, — мать и предшественницы ваши себе на голову избаловали девочек. Они ничего не знают, ничем не интересуются, кроме платьев, выездов в театры и танцевальных вечеринок. Я не знаю даже, умеют ли они читать как следует по-русски, не говоря уже о другом. К сожалению, моя служба не позволяет мне заняться этим вопросом лично, a моя жена весьма слабая мать, обожающая детей. Так уж вы, mademoiselle, простите, не знаю вашего имени отчества.

— Дарья Васильевна! — подсказала Даша.

— Дарья Васильевна, — повторил Сокольский, я получил от вашего бывшего начальства такие лестные отзывы о вас, что с удовольствием вручу вам воспитание моих дочерей. Только убедительно прошу вас быть с ними взыскательной и строгой.

Тут хозяин дома опять отдал поклон девушке и, поспешно встав из-за стола, вышел из комнаты. Наступило неловкое молчание.

— Вы уже пили кофе? Может быть выпьете чашечку? — чтобы как-нибудь прервать его, предложила Даше хозяйка.

Молодая девушка поблагодарила и отказалась.

— Конечно, в словах моего мужа много правды, — начала немного смущенным голосом генеральша, — но… но надо же и уметь быть снисходительным к бедным детям! Об этом-то я и хотела поговорить с вами. И Поленька, и Валюша — обе девочки обладают золотыми сердцами, и если за них взяться с должным…

— Ну, вы, опять за старое, мама! — с досадой отбросив от себя книгу, довольно резко произнесла Натали, — вот видите ли, мадемуазель, — обратилась она к Даше, немало смущенной её выходкой, — мама наша очень добра и снисходительна к этим милым детям, a милые дети обладают очаровательными замашками: они ленятся, лгут на каждом шагу и даже воруют!

— Натали! — с ужасом вскричала генеральша.

— Да, да, воруют! Я в этом могу вам дать мое слово, мадемуазель! — жестким голосом подтвердила молодая Сокольская, — я несколько раз замечала, что они y меня духи и конфеты таскают и фрукты из буфета. Такие скверные девчонки! За уши их драть надо, Вадим прав, a не баловать их, как балует мама.

— О, как ты строга, Натали! Давно ли сама была девочкой! — произнесла со слезами в голосе Екатерина Андреевна.

Но молодая Сокольская только упрямо покачала головой.

— Я была совсем другой. Я блестяще кончила институт с золотой медалью и помогаю вам давать образование сестрам, этим негодным тупицам. Я учу их языкам и даю возможность этим не брать в дом француженки, немки и англичанки. Вы это отлично знаете, maman… Дарья Васильевна! Вы должны мне помочь своим влиянием. От maman помощи не жди!

И, резко отодвинув свое кресло, Натали захватила книги с собой и направилась к двери. Через минуту она, однако, вернулась снова.

— Вас зовут Дарьей Васильевной? — произнесла она, обращаясь к Даше. — Согласитесь сами, мадемуазель, что это звучит не слишком мелодично. Мы будем называть вас мадемуазель Долли, если вы не имеете против этого ничего. Не правда ли?

Даша, y которой голова шла кругом от мысли о перспективе провести, может быть, целые длинные, бесконечные годы в столь почтенном семействе, поспешила ответить, что она ничего не имеет против нового имени.

И вполне, по-видимому, удовлетворенная её ответом, Натали исчезла из столовой.

В глубокой задумчивости сидела за столом Даша. В её голове уже зарождалось малодушное решение отказаться от места и, бросив все, умчаться сегодня же в Москву.

Но тут перед её внутренним взором выплыли хорошо знакомые и дорогие личики Маши и Сережи, ради которых она, Даша, должна принести себя в жертву, должна смириться и в тяжелом труде зарабатывать свой хлеб, чтобы дать возможность подняться на ноги своим юным сестре и брату.

Она так глубоко ушла в свою задумчивость, что не слышала, как в столовой появились её воспитанницы, одетые в коричневые платья и черные переднички, как гимназистки, но с туго завитыми кудерьками на лбу.

Они уселись за стол и с тихим смехом, подталкивая друг дружку, глазами указывали на задумавшуюся гувернантку.

Наконец, выскользнувший из рук Полины стакан, разбившийся вдребезги, вывел Дашу из её оцепенения.

— Наконец-то! — громко расхохоталась Валя. — Мечты, мечты, где ваша сладость! — запела на всю комнату шалунья.

— Валя! Не смей петь за столом! — придавая своему добродушному лицу строгое выражение, проговорила Екатерина Андреевна, хмуря светлые, точь-в-точь такие же как y дочери, брови.

Это как бы послужило сигналом к дальнейшему. Обе девочки вскочили как по команде и бросились к матери. Валя буквально повисла y неё на шее, целуя в лицо, в нос, в глаза и в щеки. Полина тянулась губами к черному пятнышку на шее матери и приговаривала:

— Моя родинка! Славная, вкусная, милая моя родинка! Мой мамусик, мусик, дусик! Вкусный мусик, добрый! Хороший, и мой, мой, мой!

— Врешь, мой! Я люблю мусика больше чем ты?

— Нет, я больше!

— Нет, я, я, я, я!

Екатерина Андреевна тщетно отбивалась от этих бурных ласк, a с лица её так и не сходила добродушно-блаженная улыбка.

Взгляните только, как мои девочки любят меня! — казалось, говорила эта улыбка, — и о них еще могут говорить, что они злые дети.

Но Даша оказалась гораздо дальновиднее счастливой матери. Она сразу поняла, что тут совсем не играет роль чувство любви и потребность ласки, просто девочкам хочется пошуметь и повозиться, а, кстати, и поспорить друг с другом. Поэтому, она решила сразу прекратить сцену излияний: