Константин Федин - Бакунин в Дрездене Страница 4

Безмолвная борьба происходит в напряженной тишине пивной.

Бенедикт с'ежился, ушел в свой сюртук, как в раковину.)

Б е н е д и к т. Я... если вы (отступает на шаг), если вы...

Г р у н е р т. Ох, Господи!

Б а к у н и н (точно погаснув, опускается на стул). Уберите от меня этого молодого человека.

(Шум возобновляется. Всюду горячо жестикулируют, особенно за столом студентов.)

П р о ф е с с о р (кидает опасливо-злобные взгляды на Бакунина). Молодые коллеги! Пятно, брошенное этим... м-м... развязным чужеземцем, ложится позором не только на вас, но и на все немецкое студенчество. Ваш долг, ваша обязанность, ваша честь...

К л о ц. Доктор, вы подливаете масла в огонь...

Б е н е д и к т (выкрикивает). Мы еще посчитаемся!

П е р в ы й с т у д е н т. Я его обозвал подлецом!

В т о р о й с т у д е н т. Он проглотит "подлеца" в виде соуса с котлетами!

П е р в ы й с т у д е н т. Трус!

(Студенты свистят и шаркают ногами.

Вагнер не знает, куда смотреть.

Рекель неподвижен и бледен.

Бакунин мечтательно-спокоен, точно кругом никого нет.

Лотта приносит большой поднос, заставленный кушаньями и тарелками.

Бакунин принимается за еду. Ест он громко, сосредоточенно и некрасиво: уничтожает пищу.

Вагнер смотрит на Бакунина с брезгливым ужасом.

К Рекелю вернулась зачарованная улыбка.)

Д а н и н и. Господа студенты больше шумят, чем действуют...

Г е н а р т. Покорнейше благодарю иметь дело с этаким слоном.

П е р в ы й а к т е р. У него спина точно суфлерская будка.

Д а н и н и. А кем он может быть?

Г е н а р т. Похож на газетчика: обтрепан и космат. Впрочем, ясно поляк...

Б а к у н и н (кивает Вагнеру и Рекелю и опрокидывает стакан с водкой в рот). Скверная у вас водка... Бр-р!

Л о т т а (восторженно). Вот это - мужчина!

Г р у н е р т. Не хотел бы я такого к себе в нахлебники...

В а г н е р. Боже мой, какая унизительная сцена! Лучшая, передовая молодежь, держит себя менее достойно, чем городская чернь. Чего же ждать от народа простого, которого не коснулось благородное влияние наук и искусств? (Отвлеченный чавканьем Бакунина, смотрит на него с непреодолимой брезгливостью.)

(Студенты, перешептываясь, о чем-то совещаются.

В пивной тихо.

Ближние посетители с любопытством наблюдают, как ест Бакунин.)

П р о ф е с с о р (пожимаясь, точно от холода). Вот животное!

Б а к у н и н (бросает взгляд на Вагнера и разражается внезапным хохотом. Сквозь смех вырываются обрывки слов: он хочет начать говорить, но смех душит его). Август... не могу! (Вытаскивает из кармана платок, утирает им глаза, потом лицо и продолжает хохотать.)

Р е к е л ь (смеется). Что ты, над чем, Михаил, над чем?

Б а к у н и н. Понимаешь, вспомнил, Август, вспомнил, как я... у Вагнера колбасу с'ел! Ни крошечки не оставил! Жена его нарезала этак тоненько, аккуратненько, как принято в деликатном доме к столу, а я всю ее сразу. А чем я виноват: колбаса была совсем необыкновенная, удивительная колбаса. А жена его, премилое, добрейшее создание, - так та пришла прямо в панику. Потерял навсегда репутацию человека, который умеет вести себя в обществе. Но жена у него - нежнейшее существо. Как ее здоровье, Рихард?

В а г н е р. Ты, право, Михаил, напрасно. Минна тогда, действительно, была в замешательстве, но вовсе не потому, что ты так... странно ел... У нас кроме колбасы ничего не было, и мы просто боялись, что ты не наешься до-сыта.

Б а к у н и н. Смотри, Рекель, какие у него глаза: он мне этой колбасы никогда не простит! (Смеются.)

В а г н е р. Иногда ты мне кажешься страшным. Ты шутишь, где нужно быть мрачным, и, обладая добрым сердцем, любишь и сострадаешь мимоходом, по-пути.

Б а к у н и н. Одно напоминание о колбасе ввергает тебя в пучину сладчайшего пессимизма. (Смеются.)

В а г н е р. Неужели и ты не хочешь понять меня, ты, с твоим даром понимать все?

Б а к у н и н. Не знаю, чего тебе не хватает...

В а г н е р. Михаил!

Б а к у н и н. Тебе хорошо. У тебя, вон, королевская униформа есть...

Р е к е л ь. За что ты его, Михаил?

В а г н е р (закрывая лицо руками). Жестоко это, жестоко, потому что от тебя...

Б а к у н и н (хмурым тоном, сквозь который звучит нежность). Что с тобой, музыкант?

Р е к е л ь. Ну, вот, ну, вот, так - хорошо!

(В пивной напряженная, что-то предвещающая, тишина. Общее любопытство направлено на Бакунина и его друзей.)

В а г н е р. Я завидую тебе. Ты поглощен всепожирающей идеей, ты видишь эту идею в народах, в людях и не замечаешь при этом самих людей. Тебе некогда остановиться на мне, тебе не до меня, как и не до кого. Скажи, есть ли для тебя люди?

Б а к у н и н. Для человека на первом плане должно быть человечество. Кто не отдается его делу без оглядки, тот не человек, а филистер. Человек должен не замечать себя.

В а г н е р. Но не у всякого найдутся силы пожертвовать своею личностью. Личность, готовая обогатить человечество, подняв его до себя, разве она не должна быть поставлена выше безглазой, безголовой, бездушной толпы?

Б а к у н и н. Человечеству нужно служенье, а не жертвы.

Р е к е л ь. Как это верно, как верно!

В а г н е р. Да, да. Но как же ты не хочешь понять меня? Я - художник, поэт, музыкант. Отдавая свое искусство жизни, служу ли я ей?

Р е к е л ь. Конечно, Рихард, конечно! Ты исполняешь свой долг перед человечеством.

В а г н е р. И вот тут... Если бы вы знали! Целые годы труда, годы вдохновения пропали бесследно.

Р е к е л ь. Не правда, не правда, Рихард! Твои оперы...

В а г н е р. Оставь, ты вечно успокаиваешь! Я жаждал коренного переворота в искусстве. Шесть лет отчаянной борьбы не оставили ни одной царапины на бесстрастном изваянии театрального истукана. Вокруг меня открылась пустыня... Что же дальше?

Б а к у н и н (стучит по тарелке). Сигару!

Л о т т а. В какую цену, сударь?

Б а к у н и н. Большую, хорошую сигару. (К Вагнеру.) В борьбе нет места отчаянию, если не утрачена вера в великий смысл цели, ради которой борьба ведется. Изверился ли ты в своей цели?

В а г н е р. О, нет! Она пылает предо мною, как прежде, в неотразимой красоте.

Б а к у н и н (спокойно). Тогда восстань и разрушь все, что стоит преградой на пути к цели.

В а г н е р. Нет! Я убедился, что только ценою своей гибели, как художника, можно одолеть твердыню лже-искусства.

Б а к у н и н (спокойно, как прежде). Разрушь в себе художника.

В а г н е р. Бессмыслица, бред, безумие! Погибнуть, умереть, чтобы на завоеванном твоею смертью месте распустился чертополох. Скажи, скажи, Михаил, кто же придет на смену нам, кто будет строить наше здание, если мы умрем, не успев сказать, каким оно должно быть?

Б а к у н и н (сквозь облака сигарного дыма, видно, как улыбается он, выпуская тихие слова, которые стелются, подобно дыму). Ты все о новых формах, новом здании... Вопреки стараниям революционеров испортить историю, ни одна революция, даже самая глупая и самая маленькая, не прошла для человечества бесплодно. Потому, что всякая революция есть разрушение. И потому, что на месте разрушения само собой, всегда и помимо воли революционеров вырастает новое. Оставь заботы о том, кто придет на расчищенное тобой поле и засеет его. История сама позаботится и пришлет новых сеятелей. Ты - революционер. Делай свое дело.

Р е к е л ь. Разрушай.

Б а к у н и н. Бунтуй...

В а г н е р. Да, бунт. Я не могу отказаться от него. И, потеряв одно, я нашел другое оружие. Друзья, не есть ли самопожертвование выражение того инстинкта, который толкает человека на бунт. Бессильный сломить закоснелые формы жизни, человек уничтожает самого себя. В этом саморазрушении бунт проявляет свою волю к отрицанию жестокой действительности...

Б а к у н и н. Ты что-то путаешь...

Р е к е л ь. Он хочет сказать о бунте Иисуса.

Б а к у н и н. Рихард, пощади своего бедного друга!

В а г н е р. Саморазрушение Иисуса...

Б а к у н и н (перебивает). Прошу тебя, дорогой мой, оставь! Сделай мне только одно одолжение. Если будешь писать об Иисусе, изобрази его человеком слабым.

(Входит Галичек, разыскивает глазами Бакунина и быстрыми шагами направляется к нему.)

11.

Грунерт, Лотта и др. кельнерши, Клоц, проф. Ионшер, посетители, Данини, Генарт и др. актеры, фрау Грунерт, музыканты, Бенедикт и др. студенты-немцы, Бакунин, Вагнер, Рекель, Галичек.

В а г н е р. Но почему? В том-то и заключается моя идея...

Г а л и ч е к. Михаил Александрович!

Б а к у н и н (оглядывается, вскакивает, обнимает Галичка. Юный, стройный, как тростник, тот исчезает в об'ятиях друга). Вот прекрасно, прекрасно! Ты по-старому пунктуален. Садись, рассказывай. (Галичек недоуменно смотрит на Вагнера и Рекеля.) Можешь быть совершенно покоен: это - мои друзья. (Таинственно.) Как дела?

Г а л и ч е к. Лучше, чем можно было ждать.

Б а к у н и н. Ты разыскал его?

Г а л и ч е к. Завтра утром он ждет вас.

Б а к у н и н. Где?

Г а л и ч е к. На старом месте.

Б а к у н и н (берет руку Галичка, многозначительно пожимает ее). Август, вот человек, которого природа создала для революции. А если бы ты видел, каким был этот юноша, когда вокруг него рвались на части бомбы Виндишгреца!