Владимир Орлов - Субботники Страница 4

- А вот и он! Вот вам бригадир!

- С чего бы вдруг? - удивился я.

- Анна Владимировна заболела, - сказал Мысловатый, - а вы, как я слышал, заслуженный ветеран. Все здесь знаете. Будете бригадиром. Дело государственное.

- Бригадиром так бригадиром, - согласился я. Слова "заслуженный" и "государственное" кумачовым кушаком спеленали меня как гражданина. И знал я, что делать бригадиру. Как я ошибался...

- И вот что, - положив мне руку на плечо, Мысловатый направил от бригады в сторону. - Самым существенным для вас должно быть...

- Работа, - проявил я свою осведомленность.

- Работа? - поглядел на меня Мысловатый и поправил очки. - Да, работа. Конечно, работа... Но это для бригады. А для вас... Вы зайдете к директору или заму, они выправят документ, они сделают, они знают. Но вы, будьте добры, проследите, чтоб там было "выражаем благодарность" и человеко-часы. Вы меня понимаете?

- Понимаю, - неуверенно сказал я.

- В два, ну в полтретьего надо иметь сводку. Чтобы снестись с районным штабом. А потом и с городским. Тут и нужны человеко-часы.

- Звере-человеко-часы, - возник вблизи почти секретного разговора Болотин.

- Опять вы, Красс Захарович, в своей манере, - деликатно, но и с укором улыбнулся Мысловатый.

- А еще лучше - озверело-человеко-часы.

- В какие, в какие часы, Демьян Владимирович, приедет сюда телевидение? - Движением тела нас с Болотиным оттеснила от Мысловатого светская дама Берсеньева, дотоле на хозяйственном дворе невидимая. Ее бы стоило осадить или просто шугануть; но на Берсеньевой был недостижимо белый костюм ("Белизна ее поразительна, - пришла на ум ковенская полячка из "Тараса Бульбы", - как сверкающая одежда серафима"), и я в беспокойстве от нее отпрянул - как бы чего не запачкать. В подобной непорочности кителях и фуражках, какие невозможно было унизить пятнами или помарками, вожди стояли на авиационных праздниках в Тушине. А на груди Берсеньева повязала шелковый алый бант, острые углы его напоминали о святом в ее детстве.

- Телевидение сюда не приедет, - сказал Мысловатый.

- Ну или кинохроника, - настаивала Берсеньева.

- И кинохроника. А телевидение, - Мысловатый полистал штабной блокнот. - Будет снимать наших на чтении... Сейчас скажу... На "Серпе".

- Туда Жухарев полетел! Вот стервец! - воскликнула Берсеньева. - Мне сказал, что снимать будут в зверинце. Ну это мы еще посмотрим!

Берсеньева взвилась и исчезла.

- Откуда она? - спросил я Мысловатого.

- Берсеньева-то? - удивился начальник штаба. - Из устного университета культуры. Ну как же. Очень темпераментная особа.

- Кобыла Пржевальского! - сказал Болотин.

- Ну опять вы, Красс Захарович, - расстроился Мысловатый. - Она темпераментная в общественном смысле. И очень отзывчивая на мероприятия.

На хозяйственном дворе нас опять снабдили лопатами, ломами, граблями, ведрами, носилками, рукавицами и посоветовали взять топор с пилой на случай, если из института станут перекидывать. Работать бригаде предстояло на новой территории - через Большую Грузинскую, за пресмыкающимися и гадами, возле обезьянника. На мой вопрос, что делать пилой и что станут перекидывать и из какого института, ответили: "Там сами увидите. Или вам скажут". Возле обезьянника нам открылся пустырь с разбросанными там и тут камнями и хламом. Откуда эти камни, объяснить никто не мог. Главное: пришло время собирания камней. Пока я прикидывал, кого и куда поставить, ко мне подбрели два чужих мужика:

- Командир, а где здесь это?

- Туалет, что ли? - спросил я рассеянно и не подумав.

- Да нет, не туалет. А это... Что с утра...

Я вынужден был взглянуть на вопрошавших.

- Вы, похоже, заблудились, - сказал я. - Вы приезжие?

- Гусь-хрустальные.

В глазах у мужиков была тоска, утреннее желание выжить и непротивление злу насилием. Кроме них ни один посетитель в зоопарк не забрел. "Неужели в Гусь-Хрустальном, - подумал я в смятении, - отменили субботники?"

- На Шмитовской улице есть пивная, - сказал я, - и у Ваганьковского рынка.

- Все закрыто. До после обеда...

- А тут этого и не было никогда.

Из сострадания я чуть было не подозвал в полезные советники Красса Захаровича Болотина, но испугался, как бы он, натура романтическая, не увлекся и не утек с беднягами в Гусь-Хрустальный. А мужики с тоской в глазах побрели в невинные дебри зоологического сада. Болотину же я строго указал места сбора камней и всех призвал к усердиям. Усердствовать, правда, приходилось неспеша, чтобы все камни и обломки сразу не перетаскать. По списку в бригаде числилось сорок три человека, шестнадцать из них (и Петечка Пыльников!), записавшись, тут же и рассеялись по неотложным заботам; но и двадцать семь были силой. Поначалу я, по дурости, не сдерживался, проявлял бестактность и укорял казавшихся мне нерадивыми. Скажем, увидел, как две барышни из аппарата, кряхтя и постанывая, подняли по камню с огурец-корнишон и понесли их, надрываясь, губя здоровье, и осерчал на них вслух. Они удивились, свободными пальцами повертели у висков. Я растерялся. Я-то полагал, что если ты явился к делу, то и надо исполнять его по доброй совести. Таким вырос. Впрочем, тут же я и опомнился. Руководитель работ обязан быть стратегом и соображать, что и когда будет исполнено. А очень скоро мы собрали все камни, хлам и возвели субботнюю горку. Был призван один из ответственных хозяев, он, постояв минут пять в смущении и раздумьях, сказал:

- А может, этой горке-то удобнее возвышаться в другом месте, вон там, у обезьянника?

- Конечно, - обрадовался я. - И удобнее, и красивее. А если и там выйдет нехорошо, мы подыщем и третье место.

- Без всяких сомнений! - согласился со мной советчик.

Краем своим пустырь утыкался в бетонную стену, за ней скучно стоял дом с явно учрежденческими занавесками в окнах. За стеной происходило вялое тормошение, нас не раздражавшее, порой с перебранками - их дело. Всюду, как известно, жизнь. Но вдруг там то ли кого-то огрели кнутом, то ли пообещали немедленный отдых на Сейшельских островах, только за стеной засвистало, задергалось, загрохотало, а в суверенные пределы нашего зоопарка стали перелетать неправильных форм деревянные ящики канцелярских столов, связки бумаг и конторских журналов, чертежи какие-то и даже черные измызганные халаты. Оставив попечителем перемещения камней бывшего моряка Шелушного, я бросился к забору:

- Что вы делаете! Прекратите сейчас же!

- Замолкни, дядя! У нас субботник! Нам нужно очистить государственную территорию от лишних вещей и людей!

- Зверей-то хоть пожалейте! - совсем уж растерянно ляпнул я.

- А чего жалеть твоих лимитчиков-то!

- Каких лимитчиков?

- А кто же у тебя сидит в клетках? Одни лимитчики. Понаехали в Москву, отхватили жилплощадь в центре города, живут на всем готовом. Оккупанты! Сукины дети! Зверье! И ты, небось, такой же лимита!

И на голову мне опустился тюк с паленым тряпьем.

- Мы вам сейчас не такое перекидаем! - разозлился я. - Мы вас сейчас навозом забросаем из-под мускусных крыс, аллигаторы нынче поносят, и это сейчас на вас польется. Есть у вас начальник штаба? Давайте сюда начальника!

- Ну есть начальник, - услышал я. - Ну я начальник. Насчет навоза вы всерьез, что ли?

- А то не всерьез!

- Сейчас. Ставлю ящики. Поднимаюсь на переговоры.

Через минуту сверху глядел на меня губастый Герман Стрепухов, листригон и торопыга, в мятой, надвинутой на брови зеленой колониальной панаме.

- Ну и где ваш навоз?

- Трепыхай! - закричал я. - Герка!

- Елки-палки!.. Это ты, что ли? - И Герман Стрепухов чуть было не обрушился в зоопарк в порыве нежных чувств к однокласснику.

Мне тут же перебросили три ящика, сбитых из мелких досок, я влез на них, мы с Германом обнялись. Я не видел его лет пятнадцать, что не редкость в Москве, слышал только, что он защитил докторскую, работает в каком-то НИИ, а по вечерам играет на банджо. Перебросы предметов на время переговоров прекратились, Герман пригласил меня на свою территорию отметить день, снабженцы уже вернулись, с сосудами, но я, памятуя о человеко-часах, отказался. "А что касается наших посылок, - сказал Герман, - то вы дуетесь зря. Мы всегда перекидываем - какой же без этого субботник, здесь уж привыкли и понимают. У вас вон какие просторы, а у нас ущелья во дворе и сжечь негде. Вы костерок с шашлычком из какого-нибудь тапира устройте, топором и пилой раскурочьте стенки шкафов, пилу-то вам, небось, выдали, вон у вас у камней костер уже затевают; зря, конечно, я дряхлый сейф для взносов велел вам направить, он-то не сгорит, кабы я знал, что ты тут, ну да ладно, они сами куда-нибудь его пристроят". Расстались мы с Германом Стрепуховым хорошо, договорились созвониться и посидеть. Уже собравшись спуститься с ящиков, он вдруг вспомнил: "Погоди, а из-за чего я сюда полез-то? У меня и времени не было. А-а! Из-за навоза! Где навоз-то? Ты шутил, что ли?" "Не шутил, - сказал я, - а стращал". "Нашел, чем стращать. Мы давно все перепуганные, однако живем. А навоз мне вот так нужен. Жена элеутерококк на даче затеяла разводить, к нему бы навозу... Эко ты меня расстроил. Я ведь человек доверчивый, вот и полез. Ну ладно, посмотрим. Подумаем. Салют. Созвонимся!"