Наталия Медведева - Ночная певица Страница 4

Они часто встречались втроем. Влад, правда, постоянно напоминал себе, что ни одной нельзя отдавать предпочтения. Иначе все сведется к любовной истории, которая и закончится обычно — то есть драматично. Замуж, замуж захочется выбранной.

Всю зиму они ездили в Зеленоградское. В двадцати минутах ходьбы от станции — хотя они всегда ездили на «Вольво» Влада или «девятке» Маринки — Иринин знакомый, «шиз», как они его называли, вот уже третий год строил дом. Наподобие тех, что выстраиваются на участках по Рублевскому шоссе, — красный кирпич, балюстрады, фонтаны, балконы, анфилады комнат. Безумное это сооружение могло служить памятником новому русскому размаху. Гротескно-дорогое, немыслимое по дизайну, это строительство засосало в себя уже три сотни тысяч долларов, и конца работам не было видно. В то же время, на большом участке рабочие выстроили себе жилой дом, подсобное сооружение, гараж, и сейчас, когда работы были приостановлены, Ирина распоряжалась домом. Они не переставали удивляться человеческой глупости — вот ведь уже два года стоит двухэтажный домик с печкой, в нем уже ребеночка родили, собака ощенилась, кошка окотилась, теперь вот они втроем приезжают и кайфуют у печки, в лес ходят, летом можно за грибами — «здесь даже, говорят, галлюциногенные есть!» — смеялась Маринка, — а эти все строят, строят, строят…

Ящик был неотъемлемым, а иногда и главным членом коллектива. И на даче он, после печки, оставался центром, группирующим вокруг себя. Враг номер один всех реклам — дистанционное управление — было любимой игрушкой. Оно также заменяло и предметы, на которых вымещали злость, — вместо битья посуды можно было менять программы: раз! на эту, раз! на другую, раз! не поняв даже ничего, на следующую, раз! раз! раз!

— …независимая женщина! У них это звучит как онанистка! — Маринка лягнула ногой в сторону телевизора, и большой тапок-заяц слетел с нее, она к тому же и программу поменяла от злости. — Русские люди все-таки ужасно дремучие. Я помню как-то очень сильно осознала это, вернувшись из Америки. Даже пожалела, что не ужилась там…

Влад играл с Маринкиным тапком, «пугая» им лежащую рядом на диване Ирину:

— Я скажу, что и во Франции обычный народ тоже дремучий. Помню передачу о противозачаточных средствах, и вот, интервьюируют бабу, не совсем уж чукчу, в двадцати пяти километрах от Парижу… а она не знает ничего про пилюли. Во! Поэтому у нее восемь человек детей. Я просто обалдел. Что это за невежество… И эту бабу вроде жалко, а вроде и нет. Думаешь, ну так тебе, дуре, и надо, раз ты такая деревня, в девяностые годы живешь в центре цивилизации…

— Вы, мужчины, — Ирина выхватила тапок у Влада, — вы все на баб, на баб… Ее муж ненормальный просто. Ему-то каково такую семью содержать?! Он не догадается, значит, презерватив надеть.

— А это против католической морали! Совокупляться надо, чтобы размножаться. А все остальное — грех… А русские женщины больше всех аборты делают. В той же передаче приводили цифры — в среднем по четыре, а есть и по восемь…

— Ой, Влад, это какая-то древняя статистика! Сегодня все молоденькие девочки носят с собой презервативы. И мальчики.

— Правильно, Мариш! Носят и не используют, — засмеялся Владислав.

— Ну, они вообще не трахаются! Как можно факать вот такую «не срала тут»!.. Переключи, Марин! Андрогинные… я правильно произношу? Андрогинные создания, они ведь очень привлекательны должны быть сексуально. Милен Фармер очень заманчивая, или вот эта манекенщица лысая, с татуировкой на черепе. Их хочется! Нет разве, Влад? А наши андрогины какие-то пресные. И вообще, русский секс, русское понятие сексуальности, проявленной, то, что якобы должно быть заметно, — оно очень… как это… ну, стандартное и простое. Я все-таки остаюсь наиболее доступным для понимания типом. Нет разве, Влад? Блондинка, груди, жопой вертит, чего-то щебечет, моргая… А-ля Мерилин Монро! А что-то более усложненное, замаскированное… ну, как ее, Марина, с такими веками низкими, в этом фильме безумном… Шэ… Шэ…

— Шэрон Стоун, что ли?

— Да нет, совсем не из той оперы… Ну, Марин!

— Шарлотт Рэмплинг. Но она уже сошла с пьедестала. Это когда было… «Ночной портье». Вообще был скандал. Но такое не понимают не только русские, бруклинские евреи тоже не принимают. Хотя с тех пор фашистскую эстетику тоже пустили в ход, для развития бизнеса! Все, что покупается, должно быть продано, то есть предложено на рынке.

— А мне кажется, чтобы удовлетворить женщину, не надо о фашизме знать, маркиза де Сада читать не обязательно. Надо любить женщину и все свое время на нее тратить. В постели… На кого ты будешь тратить сегодня свое время, Владичка?

— Может, вы хотите вдвоем?.. Я могу внизу спать.

— Нууу, Мариш, так не интересно. Мы не сможем без тебя. И потом, опять же, белья меньше в город везти стирать…

— Ты боишься, Влад, а? Боишься очень остаться с одной. Думаешь, она тебя сразу заграбастает, опутает? — Говоря это, Маринка представила «путы» на руках Влада, хотя… «Что это такое, я даже толком не знаю… но в конце концов, кто-то должен будет его… приручить. Чтобы был при руках… за руку, чтобы ходить… как в юности с мальчиком хотелось ходить за ручку, чтобы все смотрели и завидовали, чтобы видно было, какие вы прекрасные, потому что светились бы от любви… где этот мальчик-юноша? Так навсегда и остался мечтой… Влад, что ли? Взрослый дядька, дядя Владик… Шэрон Стоун, собственно, это внешне облегченный вариант Шарлотт Рэмплинг, это как бы уже масскультура, доступнее для всеобщего понимания, хотя у нас больше понимают топор, а не изысканный, как его, ледокол, что ли?! Это у Суворова… Мальчики, мальчики — все ведь были мальчиками и девочками: и предатели, и бизнесмены… Одни только забыли… Влад немножко из юности все-таки, из того времени. Женщине всегда нужен свой мужчина, юноша, мальчик… всегда».

— Мариш, где эта музычка прекрасная? Ноющая такая, за кишки будто тянущая? — Ирка уже извивалась на диване, стягивая с себя леопардовые лосины.

— Влад, ты слышал? Вечное суфийское вращение ее тянет за кишки?! Мне хочется улетать в волшебный сон под нее!

— Ну не придирайся, эстетка! Давайте скорее улетать и спать потом волшебным сном. И пусть нам приснится Париж и домик на берегу Сены. Особнячок такой маленький, в котором мы живем. Давайте же поедем в Париж, наконец!

Маринка была партнером в калифорнийской фирме по продаже недвижимости. У нее был американский паспорт, и она классно — именно с «тач оф класс» говорила по-американски. Она открыла филиал фирмы в Нью-Йорке, но в основном ездила в Лос-Анджелес. У новых русских особым спросом пользовались дома Лос-Анджелеса. Районы Вествуда, Санта-Моники. Теперь она хотела связать в одну упряжку Париж и, может быть, Киев через «одичавшего» Олега. С Иркой они чуть было не купили развлекательный комплекс в Воронеже, где Ирочкин знакомый обещал, что они будут ходить «пальцы веером, ногами двери открывать». Они вовремя соскочили с этой темной аферы. Даже повеселились потом, празднуя, Ирочка все репетировала «пальцы веером».

— Ты не пальцы выставляешь, а задницу! Ты вообще ее всегда выставляешь, Ирка! — Маринка позволяла себе раз в полгода напиться, и это как раз был тот случай.

— У всех своя тактика, Мариш! Я не могу выучить этот проклятый «бизнес инглиш»! Может, вообще лучше учить французский? Раз мы собираемся покупать там дом… Идем мы по бульвару Капуцинов… Блин, какие там еще улицы есть, кроме киношных?

Эта идея покупки «домика», как невинно называла особняк на берегу Сены Ирина, как-то сама собой стала главной темой.

— Я не понимаю, почему мы говорим о доме? Мы ведь все о Париже — левый берег, латинский квартал… а домики в деревне! В Париже на домик не хватит никаких средств, Ирка сумасшедшая!

— Ну чем этот особняк на Чистых прудах хуже того, на этой, как ее, набережной… Селестинов, да? Москва — центр всего. Мы центр Евразии. Москва Берлин — Пекин. Может, лучше и в Пекине что-то покупать или в пекинском Гон-Конге уже! Но очень уж хочется в Парижике… Идем мы с Владом… идем мы все втроем…

Сигаретную палатку как раз открывала одна из трех постоянных продавщиц. «О! Как я вовремя!» — обрадовалась Ирина. «Да я вас с семи утра жду!» захохотала продавщица, доедающая пирожок, выдавая Ирине две пачки «Мальборо лайтс». Ирка заглянула в палатку видео: «У вас есть „Автокатастрофа“?.. Тридцать?.. А это у вас советские?.. Вот мне еще „Балладу о солдате“ дайте». Она положила кассеты в пакет. В соседней палатке продавали турецкие сумки из кожаных кусочков. «С арабами Парижа сразу ассоциируешь эти мерзкие вещи. Они приобретают все качества людей, которые их носят: бесформенные бабищи в платках, черные как смоль, мужичонки мелкие — руки всегда глубоко в карманах… Вот почему настоящий парижанин должен хорошо к ним относиться? Они своим видом портят город. Вроде в пятнадцатом районе их не очень много… А они везде, как здесь хачики… Как здесь все неуютно, все так сделано, чтобы не чувствовать себя уютно и хорошо. Там выйдешь из любого сраного дома — и сразу тебе кафе, сиди хоть весь день за кафе-крэм с журналом, чисто… Какой-то свинарник устроили, а не шашлычную, вонища…» — Ирка уже вышла на улицу из подземного перехода и шла к дому мимо шашлычной, открывшейся в ее отсутствие. Вечная проблема мусора не давала возможности придать заведениям, открывавшимся на улице, симпатичного или, как любили говорить, цивилизованного вида. В Париже даже сорить не хотелось. Ирка подумала, что у нее там какое-то детсадовское умиление. Как на утренниках. Или как когда она раскрывала эти гэдээровские книжки, из которых вставали картинки. Обычно это были сказочные дремучие леса или замки. Но они не наводили страху. От них было хорошо. И в Париже было невероятно спокойно. Маринка вообще сказала, что Париж как старая светская шлюха. «Да и вся Европа устала уже ахать и охать каждый раз, когда ей показывают фаллос. Да и не фаллос к тому же, а палец! Хотя и это не ново. И мне тоже надоело открывать Америку, придумывать велосипед и усиленно искать в себе гомосексуальные наклонности, чтобы навесить их себе на лоб! Они там очумели, в Москве!» — говорила Маринка, сидя в кафе на улице Вожирар. Эта безумная улица, которую они преодолевали пешком, как настоящие парижане, тянулась от Версальских ворот к Люксембургскому саду и выше, к Монпарнасу. По ней, в сад же, водили стадо пони — для детей. Животные вызывали грусть и жалость. Ирке хотелось броситься пони на шею, обнять, прижаться и заплакать.