Вячеслав Подкольский - Любительницы искусства Страница 4

— На местах! На местах! Занавес! Занавес!

Варюшка мгновенно разражается плачем.

— Что ты? Что орёшь? Что слючилось? — бесится фокусник.

Но Варюшка, приподняв мантию, с позором бежит со своего трона.

— У-у, бесстыдница! — шепчут ей вдогонку подруги.

Говорящая голова

Оля, по справедливому замечанию Власыча, действительно, без всякого призору бегает везде и всюду. Смотреть за ней некому. Родители её работают с утра до ночи. Отец, портной, частенько «зашибает»; мать ходит «по людям» стирать бельё. Воспитание Оли предоставлено воле Божией. Десяти лет она не знает ни одной буквы. Прошлой осенью Олю поместили в городское училище, но через два месяца её оттуда исключили за лень и непозволительные шалости. Оля целые дни бродит по городу, дерётся с мальчишками. Страсть её — всевозможные зрелища, начиная с уличных скандалов, военных парадов, торжественных процессий и кончая всевозможными «представлениями». Кроме того, Оля страстная любительница пения. Постоянно что-нибудь мурлычет. Слух и память у неё замечательные: раз услышит — запомнит. Голос свеженький, звонкий.

— На клирос бы тебе, в монахини! — говорит иногда отец, когда бывает «выпивши».

Оля скачет вокруг него на одной ноге и, вдруг, запевает: «разбив моё сердце безбожно, она мне сказала: прости!» или «праздником светлым вся жизнь предо мною»… Отец укоризненно покачивает головой, ударяет себя по ляжкам, а сам колышется от сдерживаемого пьяного смеха.

— Н-ну, дошлая!.. Н-ну, бой!.. Ах, штоб-те тут! Н-ну, ну!

Таланты Оли делаются известными шарманщику, который живёт с Фёдоровыми на одном дворе. В один прекрасный вечер он заходит в лачужку портного и предлагает девочке два рубля в месяц с тем, чтобы она ходила с ним по дворам, и пела под аккомпанемент шарманки. Оля увлекается этим артистическим предложением и соглашается с одного слова. Но отец опирает руки в бока, покачивает головой и пристально смотрит поверх очков на шарманщика.

— Сошлись! Порешили! — презрительно говорит он, спустя несколько мгновений. — Н-ну, а я-то, так себе, швабра мочальная, а не отец родной? Меня-то не надо спросить, согласен я или нет?

— Да, ведь, что же, Тихон Палч, — почёсывается шарманщик, — девочка у вас без дела бегает, сами знаете, а тут…

— Это я, по-твоему, и допущу свою дочь до этакого дела, а?

— Ведь я, Тихон Палч, не воровать её нанимаю! Всякий по-своему заработывает, кто как может: вы, вот, иголкой, я шарманкой, третий лопатой, а девочке даден от Бога голос…

— А?! — перебивает Фёдоров. — Чтобы моя единственная дочь трепалась с тобой по дворам и которая на публичность глотку драла? Кто ты такой есть? Откуда ты взялся? Почём я тебя знаю? Да, может, ты…

— Помилуйте, Тихон Палч, слава Богу, второй год живу в городе и пашпорт имею…

— Пашпорт… А, может, у тебя и нет его? Ну-ка, покажи!

Шарманщик с готовностью вынимает из бокового кармана кацавейки засаленную бумажку с копчёной печатью и пускает в ход всё своё красноречие о том, что петь под шарманку нет никакого позора, что девочка будет не какая-нибудь актёрка или арфистка, а будет только при деле и станет зарабатывать себе на башмачишки.

— Это на два целковых-то? — ехидно улыбается Фёдоров. — Да она с тобой на четыре истакает! Мне же придётся доплачивать!

— Полноте, Тихон Палч, што же она без меня-то меньше бегает? — убеждает шарманщик.

Начинается ряда. Рядятся, рядятся, наконец, соглашаются на двух с полтиной и бутылке водки на угощение отца. Когда приходит мать с работы и узнаёт о заключённой сделке, то также предъявляет свои материнские права. Она кричит на всю лачужку, без толку двигает горшками, стучит ухватами, безжалостно отшвыривает подвернувшегося под ноги котёнка, бросает на пол какие-то тряпки, потом постепенно стихает, выпивает поднесённый стаканчик и, таким образом, признаёт сделку.

Со следующего же дня начинается артистическая карьера Оли. Она в один вечер, со слов шарманщика, разучивает те песни и опереточные арии, которые играет шарманка и с утра отправляется с ним по городу. Ходит она месяц, другой, третий, ходит не только по дворам, но и по пивным, и по харчевням. Успех увлекает Олю. Когда она поёт, приподнимая тоненькими ручонками юбочку, «смотрите здесь, глядите там, нравиться ль всё это вам?», пьяная компания гогочет, поощряет девочку. С близкими своими подругами, Варюшкой и Катей, она видится теперь редко и, когда встречается, то с жаром и гордостью рассказывает только о своих успехах, вставляя ежеминутно фразу «у меня талант!», пойманную где-то в трактире. Оля начинает уже подумывать о хорошеньких мальчиках и «влюблена», как таинственно говорит подругам, в какого-то Сёму, молоденького трактирного полового. Шарманщик очень доволен Олей: девчонка бойкая, «понимающая», с хорошенькими глазёнками и голоском. Она заметно подняла его заработок. Шарманщик держится за неё крепко и в будущем, когда ей минет четырнадцать-пятнадцать лет, возлагает на неё самые розовые надежды. Он уверен, что уговорит, к тому времени, Олиных родителей отпустить её вместе с ним поездить по другим городам… Но, вот, через год приезжает в город музей с восковыми фигурами, с «секретным» анатомическим кабинетом за особую плату, с крокодилами, удавами и «говорящей головой».

Однажды вечером Оля куда-то исчезает и наутро заявляет шарманщику, что больше она у него не будет служить.

Шарманщик таращит глаза и глухо спрашивает:

— Куда же ты?

— В говорящие головы поступила! Это не то, что с тобой шататься по холоду… Сиди себе в столе этаком, особенном, с зеркалами, да с благородной публикой разговаривай, разные предсказания делай… Меня уж научили. Страсть занятно! Да и жалованье-то не два с полтиной, а целых пять рублей! Прощайте, желаю здравствовать!

Шарманщик уныло побрёл один. Мечты его разлетелись.

Через месяц Оля уехала из родного города с музеем.

Что с ней теперь? Где она?

1903