Всеволод Иванов - Канцлер Страница 4

Развозовская тихо обратилась к Ахончевой:

— Заснул? Уйти?

— Нет, он проснётся от шагов. Будем говорить шёпотом.

— Я очень рада, что подружилась с вами, Иринушка. Чувствую, старость близка.

— Ну, какая же старость? Мы с вами однолетки. И вы так прекрасны, Нина. И неужели вы навсегда отказались от любви?

— Навсегда. Поэтому я не встречаюсь с женихом. Я вся отдалась труду. Это нелегко. Одиночество… словно держишь в руках бурю… но, прекрасно! Нет выше наслаждения, как быть одиноким и могучим творцом! — Обернулась к карте. — Нет, нет, устья Дуная остаются за румынами, куда вы ведёте?

— Как можно отдать румынам устья Дуная, они туда насадят немцев!

— Прошу вас, — сказала Нина, отводя руку Ахончевой. — Понятно, что я не могу полюбить, я сухая, чёрствая, но вы — такая красавица?!

— Я тоже навсегда решила похоронить своё сердце в делах милосердия.

— Они вам очень к лицу, Иринушка. Только я вам должна заметить, что манеры у вас московские, вам необходимо побывать в Лондоне. Поедемте со мной.

— Можно мне вас ещё раз поцеловать?

Опять целуются. А в это время вошёл слуга и провозгласил громко, нарушая торжественность момента:

— Ваша светлость, если возможно, капитан-лейтенант Ахончев просит принять Наталию Тайсич.

Горчаков, очнувшись, со сна сказал тёплым, хриплым голосом:

— Проси. — Слуга ушёл. — Впрочем, что это я? Зачем видеть, как мы меняем планы императора. Берите карту и закончите это дело в столовой, голубушки.

Развозовская и Ахончева ушли. Горчаков остался один, он размышлял про себя: «Нет, пожалуй, я мало взял к западу. Надо ещё отодвинуть границу». И последовал за ними.

Наталия влетела, таща за собой Ахончева:

— Он вам скажет правду. Он прикажет вам, капитан-лейтенант. Он канцлер!

— Уверяю вас, сударыня, что канцлер не сошёл с ума. Драться на дуэли| Мне? С сыном Бисмарка!

— Да, вам! С сыном Бисмарка!

— Я всюду спотыкаюсь об имя Бисмарка, — сказал Горчаков, входя.

Однако предуведомим читателя. Возможно, слова и поступки Наталии Тайсич, о которых вы прочтёте дальше, могут создать впечатление, что с виду она крупное, тяжеловесное, нахальное и чрезвычайно голосистое существо. Это будет неправильно. Перед вами хрупкая, нежная девушка, почти ребёнок, с пылающими огромными глазами, передающими её внутренний жар и силу. Все её выходки производили на окружающих веяние восхитительного и тёплого ветерка, а отнюдь не вихря, а того более, смерча. Над нею не судачили — её все любили, и, кажется, она понимала это и чуть даже играла этим.

— Ваша светлость! Я — Наталия Тайсич, дочь сербского общественного деятеля. Мой отец болен. Я помимо его воли приехала к вам! Вы знаете, сербских представителей не пустили на конгресс?

— Знаю, и весьма сожалею, сударыня.

— Нас! Мы первыми подняли оружие против турок, нам — я уже не говорю о территории! — нам даже не дали часу, чтобы выслушать наши пожелания. А болгарам дали всё!

— Если, по-вашему, сейчас много дали Болгарии, а мало Сербии, то придёт время, когда мало дадут Болгарии, а много Сербии. Политика имеет одно драгоценное преимущество — она вознаграждает ожидание и веру в свои силы.

— Мы ждём справедливости, а её нет и нет!

Горчаков подошёл к столу и указал на икону, стоявшую там.

— Эта икона — изображение моего предка, святого Михаила, князя Черниговского. Семьсот лет тому назад в Золотой Орде его поставили перед статуей Чингисхана и сказали: «Поклонись». Его замучили насмерть, но он не поклонился…

— И прекрасно сделал! — воскликнула Наталия.

— Значит, вы, сударыня, не думаете, что славянство здесь — как в Золотой Орде, и статуи Бисмарка, торчащие на каждом берлинском углу, — статуи немецкого Чингисхана? Если вы так не думаете, то вы дождётесь справедливости и победы!.. Господин Тайсич серьёзно 6олен?

— Он болен тем, что его не пустили на конгресс, а вы, ваша светлость, тем, что вас пустили.

— Ваша радость жизни, — князь говорил любезно, — сударыня, лечит мои немощи. Надеюсь, что она также благотворно подействует на здоровье вашего отца.

Наталия произнесла с горечью:

— Ах, ваша светлость! У моего отца ещё вдобавок и конская болезнь!..

— Вот как! Это что — серьёзное заражение?

— Мадемуазель не совсем ясно выражается по-русски, — пояснил Ахончев. Она хотела сказать…

— Я хотела сказать, ваша светлость, видели ли вы конюшни австрийского уполномоченного графа Андраши?

— Граф Андраши большой знаток и любитель коней, — подтвердил Горчаков.

— Видели ли вы знаменитого чёрного рысака с белой отметиной на лбу?

— Август? Великолепный конь!

— Каких он кровей, по мнению вашей светлости?

— Несомненно английских.

Наталия повернулась к Ахончеву:

— А по-вашему, капитан-лейтенант?

— Раньше я думал — немецких. Теперь более склонен к мнению их светлости, как и к мнению английского военного атташе.

— Граф Герберт, сын Бисмарка, уверен, что конь немецких кровей.

— Это чрезвычайно любопытно! — Горчаков едва сдерживал зевоту.

Наталия не видела этого:

— И граф Герберт торгует у графа Андраши этого коня. Спор этот, широко известный в дипломатических кругах не менее, чем споры на Берлинском конгрессе, заинтересовал наше семейство. Дело в том, что мой отец тоже любитель лошадей. Он вырастил рысака сербской крови. Это был конь удивительной резвости и ума…

— Был? Он — скончался? — полюбопытствовал канцлер, чуть не зевая.

— Нет. В Сербию приехал год тому назад богатый русский коннозаводчик Ахончев. Его отец, — указала Наталия. — Господину Ахончеву чрезвычайно понравился наш конь. Он предложил отцу продать его. Отец не соглашался. Я тоже. Но когда господин Ахончев сказал, что на этом коне русский фельдмаршал въедет в Константинополь, мы продали коня. За бесценок!

Горчаков, отвернувшись, всё-таки зевнул:

— Чрезвычайно любопытно.

— Мы полагали, что рысак наш стоит в лагере русских войск в Адрианополе, ожидая решения Берлинского конгресса. И вдруг — описания Августа в газетах, фотографии, рекорды, которые он дает… Не наш ли это Гордый, подумали мы? Но тут ещё затруднение. Мой отец русской ориентации, он не мог пойти в австрийское посольство. Австрийцы сразу подумают, что сербы склоняются к ним…

— Совершенно верно.

— Тогда мой отец захворал, а я попросила капитан-лейтенанта проводить меня в австрийское посольство посмотреть коня. Ведь не могут же подумать австрийцы, что я пришла к ним для дипломатических переговоров?

— Можете быть вполне спокойны, сударыня.

— Одновременно с нами пришли граф Герберт и английский военный атташе. Они спорили о кровях… раскрывают ворота конюшни. Я сжимаю под пелериной нож…

— Позвольте, почему нож?

— Конь, которого я кормила хлебом и овсом, поила водой из нашего родника, будет стоять в австрийской конюшне?! Да что вы, ваша светлость! Я его решила заколоть. Думаю, крикну: «Гордый», он обернётся, и я его — в шею ножом, вот так!

— Такого коня? — Горчаков притворно закрыл рукой глаза, но весело смотрел меж разомкнутых пальцев. — Ужасно.

— Ворота распахнуты. «Гордый», — кричу я. Конь повёртывает ко мне голову. Он! Я бросаюсь с ножом. Но в это время граф Герберт кидается на меня, хватает за плечо, я его за горло, он хрипит…

— Сударыня, у вас страшный характер.

— У нас в горах все девушки такие, ваша светлость.

— Тогда надо мечтать, чтоб ваши горы подольше были неприступными. И что же, зарезали вы графа Герберта? — старик отнял руку от лица.

— Нет.

— Очень жаль.

— Не правда ли, ваша светлость? Его нужно убить. Он отвратителен. У гадкого венгерца ещё более гадкий немец хочет купить сербского коня. Я сожалею, что капитан-лейтенант отнял у меня графа Герберта, хотя, правда, он помял его порядком.

— Вот как! Капитан-лейтенант Ахончев, вы не должны мять сына Бисмарка. Это уже дипломатическое осложнение, в дни конгресса переходящее в конфликт.

— Я не мял его, ваша светлость. Я взял его за шиворот и отбросил.

— На сколько шагов?

— Шагов на десять, ваша светлость.

— А, на десять. Отброшенный на десять шагов немец не изомнётся, его надо отбросить верст на пятьсот от его границы, тогда он кое-что поймёт.

— И опять вы правы, ваша светлость, — восторгалась Наталия. — Ах, как приятно вас слушать! Капитан Ахончев оскорблён, он должен вызвать графа Герберта на дуэль и убить его. И тогда, капитан, я отдам вам моё сердце, а убитого вашего врага буду топтать ногами!

— Сударыня, у меня есть невеста.

— Я самая красивая и самая богатая невеста в Сербии. Я царской крови. А кто ваша невеста?

— Вы знаете её. Это графиня Развозовская.

— Да, она красивее меня и богаче. Значит, вы не будете драться с графом Гербертом? Какая я несчастная! — Девушка заплакала.