Страница детства - Александра Антоновна Котенкова Страница 4

Моменты, которые я уже видела в собственном сне, обрывками мелькают в моей голове. Но эти картинки сменяются с такой же скоростью, как фотографии на ленте фотоплёнки. И мне становится тошно от того, что они выглядят как настоящие, что они и есть на самом деле настоящие, ведь я могу прикоснуться к их частям и почувствовать невероятный холод в области сердца…

Я могу зайти в вольер и остаться там лишь наедине с собой. Малыш Дюк был здесь раньше, но сейчас от него остался только запах. Я могу вернуться в дом, зайти в кухню, сесть на скрипящий стул… И хоть этот скрип создаст иллюзию чьего-то присутствия здесь, но я по-прежнему останусь одна. Бабушки здесь, вот прямо сидя передо мной, пили горячий кофе с холодным молоком, а сейчас здесь – никого: ни их, ни даже запаха кофе. Только я…

Только я. И память о них. Не моменты, прожитые с ними здесь, и не воспоминания из прошлого. А память о том, что они просто-напросто были. Они как книги, которые ты всё откладывал, искренне не хотел читать, потому что они казались для тебя старомодными или неинтересными. И вот ты вдруг захотел их прочитать – но их уже нет: то ли они пропали при переезде, то ли их кто-то бессовестно выкрал из твоей комнаты, то ли ты сам куда-то подальше спрятал их… Но этот факт отправляет тебя в нокаут: ты никогда не сможешь их прочесть. Ты никогда не сможешь оставить их в своей памяти ярким воспоминанием и всегда будешь жалеть об этом…

Я пристально смотрю на двухэтажный дом, террасу, клумбы, вольер. Я смотрю на всё это, но ничего не чувствую, потому что эти пейзажи не вызывают ни единой ассоциации. Всё мне кажется знакомым, потому что я так часто здесь была, но вместе с тем совершенно незнакомым, потому что эти места не обладают мной, потому что эти места никогда не были во мне. Я обманула: всё-таки кое-что я чувствую – равнодушие. Это место для меня как не чистый, а пустой лист бумаги. Пару раз моргнув, я вдруг оказываюсь маленькой точкой на этой огромной белой странице. И это что, жизнь?

Все моменты из сна прокручиваются в голове ещё быстрее, набирая силу для последнего удара, который хоть и вырвал меня, как листок, из тетради собственного сна, но на несколько секунд лишил меня чувств, кроме единственного – страха. Страха упустить настоящую жизнь.

Я наконец вырываюсь из оцепенения, которым меня объял мой страх, тесно подружившийся с моим подсознанием, выбираюсь телом из невидимых верёвок и могу дышать свободно, полными лёгкими. Тревога потихоньку отступает, когда я понимаю, что это был всего лишь жуткий сон. Хоть и сон, перевернувший моё сознание…

Я действую ещё совсем не резко, но уже смело, потому что больше всего опасаюсь, что сон может оказаться проекцией реальности – может, чистым совпадением, но всё-таки проекцией. Я поворачиваю голову вправо, на ту часть кровати, где должна спать сейчас бабушка. Но её нет. И её место уже довольно холодное: простыня впитала в себя кусочек утра, разлившегося по комнате через открытое окно. Я смотрю на часы, стоящие на прикроватной тумбочке – 9:12. Бабушка просто давно проснулась и уже спустилась вниз – и мои догадки, блуждающие вихрем в голове, подтверждаются сплетением двух полушёпотов. Они доносятся оттуда, с первого этажа…

Я резко отбрасываю в сторону одеяло, бесшумно спрыгиваю на ковёр и тихо, как маленький, но юркий мышонок, как маленький шпион, двигаюсь к лестнице. На каждый новый шаг сердце стучит в моей рёберной клетке с замиранием – так действует страх быть рассекреченной, поэтому, ступив, я останавливаюсь и прислушиваюсь: я выдала себя, или обо мне ещё никто не догадывается? Я превращаю это всё в игру, где нужно ловко избавиться ото всех препятствий, даже если сильно боишься их, где нужно пройти все уровни, ни один не пропуская, но при этом имея право на ошибку, и где хочется запомнить каждую деталь. Вот, например, эту лестницу… Я аккуратно прикасаюсь к железным перилам и пытаюсь представить, как они могли бы дышать, если бы были человеком – тяжело и громко. Совершив этот причудливый ритуал, я чувствую с ней единение, будто бы моя рука – это тоже часть перил, будто сами перила. И тогда шагаю на ступень, но сразу на вторую, потому что первая всегда выдавала меня: как только я касалась её своей ногой, она будто кричала, что я проснулась, билась деревом, из которого сделана, о железную форму, в которую погружена.

Тем временем, ступив на край второй ступени, я, свернувшись в клубочек, могла обследовать обстановку на первом этаже: где же на самом деле шёпотом, почти различимым, болтают бабушки? За кружкой чая в кухне? Сидя на диване, что в гостиной? Или лёжа на кровати в спальне? Только по отчётливости их голосов я могла выбирать следующую тактику: по-прежнему тихо спускаться по лестнице, перешагивая через гремучие ступени, – это в первых двух случаях; или же не прятаться и спуститься, как взрослый человек, известив их о своём пробуждении – в последнем, который, к слову говоря, случался с нами троими очень часто, но до того, как я увидела эти страшные картины в галерее своего сна.

Я прислушиваюсь к разговорам бабушек – но ничего не могу понять: ни о чём они говорят, ни где они находятся. Поэтому я свисаю головой вниз и оглядываю пространство, открывающееся между ступенек и за ними: в спальне пусто, в гостиной тоже. Значит, они сидят на кухне. Пора переходить к последним шпионским шагам: я переступаю «кричащие» ступеньки, ловко лавируя между ними; а когда слышу шаги, шорохи или скрип, в молчании и бездыхании замираю… И вот наконец добираюсь до кухни, в шаге от которой останавливаюсь, прячась за дверным косяком. Голоса бабушек на секунду сливаются с тишиной, и я сразу же понимаю, что это лучший момент, чтобы действовать без промедления.

– Бу-у-у!!! – протяжно кричу я и выпрыгиваю из укрытия. Бабушки подпрыгивают на месте и мгновенно поворачиваются на меня, стоящую в дверном проёме и довольно улыбающуюся.

В их глазах проскакивает огонёк испуга, перерастающего в возмущение, а вновь зазвучащие голоса будто бы сейчас разорвутся в крике – но мне всё это кажется: в их глазах на долю секунды застывает неожиданность и разоблачённость, а голоса сплетаются во взрывном смехе. Я,