Ленты поездов - Александра Антоновна Котенкова Страница 4

– Станцуем? – голос Егора пронзительно звучит в моей голове, но в противовес его приятная лёгкая улыбка тихо касается моего сознания. Он протягивает мне ладонь в надежде, что в неё я укутаю свою и мы закружимся в танце. Но ему совсем не стоило надеяться: я ведь всегда делаю, что он хочет… Но сейчас только лишь по привычке…

Вдалеке раздаётся стук колёс поезда, набирающего ход. И хоть его мы еле-еле слышим – мы его чувствуем: земля под нашими ногами сотрясается от тяжести тронувшегося состава, движение которого пульсирует в нас как танцевальный ритм. Именно он год назад стал маяком для наших заблудших, запутавшихся в боязни душ.

Я протягиваю Егору свою руку – и два тела в последний раз сливаются воедино. С этого глупого танца когда-то началась наша история – им же она сейчас и заканчивается: мы медленно переступаем с ноги на ногу и так кружимся, пока на нас смотрят проводники и проходящие мимо люди. Наверное, они думают, что мы вместе, что мы влюблены… Но как хорошо, что это не так; как хорошо, что люди ошибаются. Но мы продолжаем, двигаясь по маленькому кругу, закольцовывать нашу историю любви или всё-таки, правильнее, историю созависимости. Егор раскручивает меня от себя, что наши руки выпрямляются, как натянутая верёвка, и только лишь наши пальцы соприкасаются, но и они норовят выпрыгнуть из этих острых объятий и из этого танца. И вдруг этот «канат» между нами разрывается… А ведь однажды он остался целым.

Прекрасно помню тот вечер, вечер сентября, когда я была дома, в уютной атмосфере, но мне было плохо так сильно, что от слёз мне перехватывало дыхание, что в редкие моменты моё сердце сжималось до боли. Мне было плохо от того, что я чувствую, и от того, как сильно хочу выразить это, но не могу. Потому что я не понимала, стоит ли рушить эту завязавшуюся в нашей дружбе идиллию. Потому что я не понимала, чего хотел бы Егор и чего в итоге хотела бы я… Я просто металась от вопроса к вопросу, но так и не находила ответа ни на один из них. В ту минуту я просто хотела бы выплюнуть, вырвать собственное сердце, чтобы ничего не чувствовать, чтобы не пытаться выпутать сердце из этих верёвок. Я сжималась, пряча свои глаза в коленях и руках, уложенных на них. Я хотела уменьшиться, чтобы и боль моя уменьшилась, но она только росла, она только сильнее обволакивала меня и душила. Внутрь моих всхлипываний беспардонно влезло оповещение о сообщении, а потом – ещё одно и ещё… Я тяжело вдохнула и, подняв голову, взяла телефон в руки. Размытый от слёз взгляд не сразу смог уловить мысль, отразившуюся в паре сообщений:

«Здравствуй, малая».

«Не хочешь прогуляться?»

«Прямо сейчас».

Егор всегда мог стать реальным воплощением спонтанности: неожиданные решения были в его жизни на каждом шагу. Именно это мне нравилось в нём больше всего, ведь одно подобное спонтанное сообщение могло вызвать во мне мгновенное желание увидеть эти глаза, наполненные морем, и раствориться в них – именно это и спасло меня в тот вечер.

Ни одной улики, которая разоблачила бы мои недавние слёзы, не осталось на моём лице и теле: я всё тщательно уничтожила макияжем и одеждой. И уже через полчаса я обняла Егора впервые за неделю, потому обняла его так сильно, что даже услышала, как у него перехватило дыхание. Он сказал, что я сумасшедшая, а я ответила, что всего лишь скучала. И, улыбнувшись, теперь Егор обнял меня так крепко, что я прочувствовала все свои позвонки. Так началась наша прогулка, отметившаяся чуть позже своей значимостью в календаре нашей истории. Пока наши ноги беспощадно топтали тропинки городского парка, мы болтали без умолку: каждая секунда – это слово. И в одну из таких, когда его ответ на мой вопрос исчерпал себя, Егор вдруг остановился и спросил:

– Станцуем?

Он смотрел на меня игриво, а я – на него по-детски. Глаза отчаянно бегали на лицах друг друга: они искали ответы на свои мысленные, потому очень тихие, вопросы. Но мы не находили их, в итоге не понимали друг друга и потому, смотря друг на друга, как глупцы, мы стояли без действий. Выжидали. Теряли время. Хотя могли ступить друг к другу навстречу и давным-давно всё понять. Это бездействие повисло между нами, наверное, на целую минуту, пока оно не стало настолько абсурдным, что мы просто не засмеялись с этой ситуации и нашей собственной глупости… Но в этой тишине мы сняли маски боязни и открыли друг другу свои тайны.

Егор протянул мне свою руку, а я – ему свою. И мы закружились в неспешном вальсе под тихую музыку, звучащую где-то в глубине парка. Мы кружились и не могли остановиться: мы не знали, как это сделать, но, честно говоря, и не хотели этого всей своей душой. Оба. Мы смотрели в горящие глаза друг друга, всё понимали, но так ничего и не сказали…

Маленькие капельки дождя падали с неба, но мы молчали. Танцевали и молчали. Музыка, приходящая к нам издалека, утихла, но мы по-прежнему молчали. Направлялись к дому, держась за руки, и молчали. Дождь постепенно превратились в беспрерывный, ливневый поток, но мы молчали. Бежали домой к Егору, всё так же держась за руки, и молчали…

Мы не произнесли ни слова, хотя они требовались, и мы безмолвно требовали их друг от друга. Но тишина, этот третий лишний между нами, совсем не хотела покидать нас, а мы не могли подобрать верных слов, чтобы избавиться от неё. Это проблема не только нас, но и всех людей на Земле – не уметь подобрать нужных слов в нужный момент.

Так, в душащей тишине, мы легли спать, отвернувшись друг от друга: я – на кровати, Егор – на полу. Моё состояние, похожее на то, будто я качалась на качелях и вдруг застряла в самой высшей точке, откуда не могу ни спуститься, ни заново раскачаться, не позволяло мне расслабиться: я просто не могла не думать об этом напряжении, но при этом оно заметно усугублялось из-за грохочущего грома, заставляющего моё сердце упасть прямо в пятки. Егор, кажется, уже спал: его дыхание было тяжёлым, но ровным. Я боялась разбудить