Устами младенца. Соцгород – 2 - Светлана Геннадьевна Леонтьева Страница 4

Слушай, как надо: «Воспалённым объёмом немыслимых кривотолков вынашивать, ежедневно прокручивая, разжигая себя, говорят, что ворона так мстительна – до истоков, в её жилистом тельце потоки иные клубят: скандинавских вождей. В её перьях немыслимо чёрных столько жажды! В когтях, что наточены, столько слезЫ… Бесконечность преданий, былин и запевок фольклорных умножают величие птицы отвагой в разы. Если хочешь, вонзи и разбей меня клювом упорным, если хочешь, то знамя своё между мной водрузи. О, за что же ты мстишь, провисая всем тельцем пернатым?

За века?

За хлеба?

Безделушки? За гнёзда свои?

Слеповата всегда. Глуховата всегда. Хрипловата.

Вынь ты камень из сердца. Свои миокарды порви! И безумные стержни… Скажи мне, в чём я виновата? Коль спускаешься ты на жгуте золотого каната, на луче белых солнц из больного бескрайнего сада

(успеваю нажать я на кнопку фотоаппарата)

От любви до любви…

Клюв – в крови твой. Устала. Устала вынашивать планы, перепеть ли тебе? Перекаркать тебе ли Баяна, распуская слои по клубочкам удвоенной мести, по черточкам подкупленной лжи?

Ах, ворона моя, на держи!

Моё тело не жалко. И темени. Видишь, насечки? Это клювы-проклювы… Я выдранным зреньем смотрю! И проклёванным мозгом я думаю: выпитой речке не удастся восполниться! Но тебя я благодарю за вороний урок. За твои, за павлинии перья, растекается дёготь твоих разукрашенных строк. В незачатии дня, в непригодной ненужности спермьей. Но гвоздя не вобью. И я не возведу свой курок. И я не перемкну чёрный морок пернатых материй, улетай, мой дружок.»

Скажешь, что ворона в Африке – это ложь? Нет. Не ложь. Это не просто правда, это – истина! Ибо: подлинная! Вот как отличить правду от лжи? Знаешь? Да очень просто, расскажу:

Во время произнесения правды, рот наполняется влагой, сладкой слюной, честной ванилью.

А во время произнесения лжи, рот безслюнный, сухой, альвеолы скукоживаются, губы трескаются.

Ты сказал ложь. Твои губы сухи. Рот обезвожен. А рядом кружка с водой. Такая простая, алюминиевая, какие бывают привязаны на верёвку возле колодца: зачерпни, насытишься. Но ты пьёшь, пьёшь, а рот сух.

Лишь пот градом стекает с твоего лба. Кофточка на спине намокает. А рот сухой.

Пот по спине водопадом обрушивается. А губы потрескались.

Вся твоя книга – ложь. Ну, бывает, от отчаяния, от зависти, от войны внутри себя. Прислушайся: в районе твоего Бомбея затопленный морем лес. Море внутри, а рот сух, жажда в тебе! Жажда ото лжи внутренней.

А ты знаешь, что Атлантида не потонула? Знаешь? Атлантида воспарила в небо.

И это правда. Верь мне. Верь мне одной!

Итак, мир?

Вот смотри, сначала помиримся мы с тобой. Затем наши Союзы. Затем города, страны. И все люди помирятся!

Иди сюда, обниму тебя, одеяло подоткну, согрею! Между нами всего-то на всего тысячи километров, и срастётся наша Африка в один могучий континент.

Африка, Африка, милая моя.

Африка – это тоже бывшая Атлантида.

Помиримся ради детей Африки. Они такие крошечные, шоколадного цвета, глаза карие, детей-то пожалей хотя бы, зарой топор войны. Они же дети. Ты вообще держал когда-нибудь на руках маленького человека с чёрным цветом кожи. Негритулю? Его зовут Грит. Он вырастет, он отомстит. Не я, а он. Я, вообще, не мстительная, не злая, не жадная, не завистливая. Но дело не во мне. Какая бы я ни была – дурная, бескультурная, ломающая каблуки своих туфель, падающая со стола с едой и без неё, поглощающая воду, сахар, соль, витамины, лимоны, апельсины, мясо. Хочешь вина? Любого. Например, из трав, растущих на скале? Слушай тогда сказку: «В Перуанских Андах – горы такие, такие коричневые, как Африка, растёт круглое, обширное плато. Оно покрыто всё сплошь резными скалами. Называется – Маркауази. Им мог бредить только один человек: перуанский археолог Даниэль Рузо. Ты болел когда-нибудь кроме глупости перуанским плато? Прямо-таки до мозга костей. А впрочем, какой тут мозг? Ну, просто болел ли? Местностью, морем, облаком и перуанским плато? Я болела. До умопомрачения, представляя, как исчезли слоны оттуда. И это правда, что слоны исчезли. А камни у плато все единой формы, круглые! Боже, какие камни! Эти камни растут внутри меня. Каждый год я рожаю по камню. Каждую весну я вырываю из груди по одному из них!»

Если бы давали награды за правду, я была бы награждённой. Вся грудь в медалях.

Да не ори ты так!

Рифмованная проза слишком камениста, валуны одни. Лезь наверх. Цепляйся! Ноги закидывай. Я помогу. Сначала правую, затем левую. А что же так выхудал? Кости одни острые, как ветки.

Нет, оставайся внизу. Старый мой, ветхий мой.

Динь-динь-динь…

Даже детей не пожалел. Даже их…

Всё в растопку, всё в костёр своей войны.

Войны в твоей голове.

КОГДА МЫ ВЕРНУЛИСЬ В СОЦГОРОД

Вот ещё одна песня:

«Отступая, они выжигали землю, убегая, драпая, уходя, и чернело поле, точнее пеплы,

одни лишь пеплы среди дождя. Как будто большая, что феникс птица с размахом крыльев на тысячу верст. Они отступали фашисты-фрицы, и чёрный-чёрный тянулся хвост. Ох, горячо вам, сожженные в уголь, живые люди (их жгли живьём…) Дома и улицы, вещи, утварь, и, как во сне, ряд сожжённых кукол –

играли дети в детсаде днём. И снова, снова земля пылает, и снова тактика жжёной земли, горит окраина чёрным краем: морозник, таволга, георгин. Не приближайся душой обожжённой, точней сливайся черным черно. Война больнее, когда тяжёлым прикрыт ты пеплом, прикрыт войной.

– За них! За русских! – шептать, – Мы вместе! Струится в небо колечком дым, нас, здесь оставшихся, словно крестит, сложив персты над жнивьём седым. Отмстим. Отмстим. Отстоим. Отстроим. Из пеплов, угольев, как из груди растут слова из горящих героев, растёт трава и цветы посреди…»

В Соцгороде люди так думают. В душе, внутри себя. Вот и ты, въезжая сюда, найди хорошую мысль, такую солнечную, пушистую, розовую. Да, отыщи её! Можно не любить, не понимать, не воспринимать, но не враждовать. Уплыть в нейтральные воды. Уплыть на своём «Титанике». У тебя же он есть, целая дремучая книга, никому ненужная, рифмованная проза. Давай уже выбирайся из водоворонки, иначе потонешь, я руку тебе протянула, круг для спасения подала. Ибо ты и меня втянешь в свой круговорот, всосоёшь. А за мной вся Африка, не сросшаяся в один материк. И он – по имени Грит.

Ты умеешь рожать африканских детей? А перуанских?

Тогда срочно, срочно мирись. У нас нет времени.

но ты – злой…

но ты – ощетинившийся…

и ты выкрикиваешь свои стихи.