Ушкуйник - Фёдор Романович Козвонин Страница 4

– У таких, как Буслаев, всё вверх ногами – сперва благословение, потом сборы, а уж затем только выяснить можно ли вообще дело провернуть – сказал, как в омут жабу бросил, Евпатька. Иван нехорошо на него посмотрел и погладил свой батог. Евпатька сглотнул.

– Отвечают ему, значит, моряки, мол, если прямым путём идти, то дорога семь недель займет, а если окольным, то полтора года. Окольным идти спокойно и безопасно, а вот на коротком пути у устья реки великой лежит остров Куминский и на том острове сидят разбойники. Никакой на них управы нет – смертным боем проезжающих бьют, корабли топят, души христианские губят. Так что тут сам решай. «А не верю я ни кликушам, ни блажи, а верю я в свою палицу!» – так им ответил Василий и отправился путём коротким, семинедельным.

И по пути встретили гору высокую и пошёл Василий с дружиною к той горе. Вот бежит он по склону, старается, и попадается ему под ноги череп человеческий. Пнул его Вася ногою – череп-то летит, да ветер в нём свистит: «Чего ты головой швыряешься? Я молодец был не хуже твоего, а теперь хочу на горе Сорочинской валяться – вот и валяюсь! А ты приходишь сюда совсем без уважения и раз ты почтения ко мне не имеешь, то и твоей голове до́лжно рядом лежать», – заметив очень громкое молчание слушателей, рассказчик руками развёл. – Уж не знаю, как он его так пнул, что тот столько летел-пердел, только мне самому как сказывали, так и я вам нынче молвю. А Вася-то только: «Тьфу на тебя, нечисть вражья!» И взбежал Василий на вершину горы, а там стоит камень в три сажени высотой, три с четвертью аршина в длину, в топор шириной и весь буквами печатными испещрён. Что там было писано – того не знаю, но было предупреждение: «А кто станет у каменя тешиться‑забавлятися, да вдоль скакать по каменю, – сломить будет буйну голову». Василий, чтоб лихость-то свою показать, через камень-то поперёк прыгнул, но вдоль скакать не стал. Может, поостерёгся, а может, не захотел просто.

Но сошла дружина с горы той Сорочинской и двинула к острову Куминскому. Сторожа-дозорные дружины испугалися, решили, видать, что авангард новгородский и, значит, весь флот на подходе – посты бросили и к своим главным разбойникам бросились. Василий за ними спешит, на разбойничий круг пребывает и атаманов тех спрашивает, мол, подскажите-ка дорогу к Ерусалим-граду? Те обрадовались, что это не Новгород к ним руки протянул, а всего лишь такой же брат-ушкуйник о душе задумался. Налили Василию зелена вина, подарки подарили: и серебра, и золота, и жемчугов. И даже провожатого до Ерусалима дали, чтоб тот ему тайную дорогу из моря Хвалынского показал.

Изотий было екнул и махнул рукой, но поглядел на рассказчиков дрын и руку опустил.

– И вот ужо Василий в Иордан-реке. Пришёл он в церковь соборную, и служил обедни да за здравье матушки, и за себя, Василия Буслаева, и за батюшку обедню с панафидою служил, и по всему своему роду. На другой день обедню служил по братьям-дружинникам, по ушкуйникам, да добрым молодцам, которых за жизнь было много бито-граблено. Потом Василий богато одарил обитель, щедро расплатился с попами и дьяками – золотой казны отсыпал не считая.

Получил письма и пошёл искупаться в Иордан-реке, а с ним и дружина его удалая. Плещутся они там, радуются, как вдруг из леса вышла к ним какая-то баба раскосмаченная. Вышла, значит, и говорит, что в Иордан-реке Христа крестили, а ухарям и шинорам тут не место. И раз Василий за главного, то именно он за это и поплатится! Отвечали дружинники, что в ни в кликушество, ни в блажь не верят, и чтоб та баба шла бы себе туда, откуда и пришла.

Искупались добры молодцы и побежали обратно по Иордан-реке, да оттуда дорогою тайной в Хвалынь. И снова прибыли к атаманам разбойничьим, а те уж на пристани встречают хлеб-солью. Доложил Василий атаманам, что в Ерусалим-граде помянул их, поклоны бил и письма передал. Обрадовались те и стали звать Василия на пир, но он не пошёл – пригорюнился почему-то и поспешил домой скорее, в Новгород.

И снова плывут мимо горы Сорочинской и Василию туда сходить захотелось. И снова на склоне нашёл он череп, который в тот раз бог знает куда и забросил. В сердцах Василий его пнул, а череп опять летит-свистит: «И чего ты меня, голову, Василей Буслаевич, попинываешь да побрасываешь!?

Я, молодец, не хуже тебя был: хочу на Сорочинской горе лежать – и лежу. А ты приходишь сюда совсем без уважения и раз ты почтения ко мне не имеешь, то и теперь уж точно твоей голове рядом лежать!»

Снова плюнул Василий, да дальше пошёл. Ерохвост нечистый, чего с него взять? И пришёл он снова к тому камню печатному, да в этот раз не только поперёк, но и вдоль него прыгнул, как детишки по бревну. Прыгнул, четверти аршина последних не одолел – споткнулся, упал, да и расшибся. Схоронили дружинники Василия на том же склоне, а рядом лежал череп-свистун…

Вернулись дружинники в Новгород, пришли к матери Василия, вдове матёрой, да поклонились ей в ноги. Показали письма сыновьи – те письма Амелфа Тимофеевна прочла и заплакала. Говорит дружине, что без Василия у неё до них теперь дела нет и велела девушке-чернавушке свести братву в подвалы глубокие, чтоб каждый набрал себе казны не считаючи. Спустились молодцы в подвалы, но казны брали мало, больше для вида, мол, дара не отвергли. Налила им Амалфа по чарочке, они за её здоровье выпили, за хлеб, соль да заботу поблагодарили, поклонились и кто куда разошлись. Один из них моим дедом был, а историю эту мне отец сказывал, – Кайский звонко хлопнул себя по коленке. – Жаль, прошло время Бусово!

Емеля встрепенулся:

– Вот погоди, неувязочка тут. Ты сказываешь, что Василий из Каспия Иордана достиг, но того быть не может – истинно в Святом Писании говорят, что Иордан впадает в солёное Мёртвое море, с Хвалынским морем он никак не сообщается.

– Ну, там, может, между морем и рекой волок какой есть.

– Ладно. Другой вопрос тогда. Что это за письма такие Василий в Ерусалиме купил? Уж не индульгенции ли католические?

– Да побойся Бога, охальник! Какие могут быть, к лешему, католики?

– А такие, которые в Риме, Новом Вавилоне, сидят и Антихристовыми грамотами торгуют напропалую! Тогда всё на места