Серебряный воробей. Лгут тем, кого любят - Тайари Джонс Страница 4

– Пожалуйста, не называй больше ее имени, – упрашивала я. – А то случится что-нибудь страшное.

Мама прижала меня к груди.

– Что сказал тебе папа на днях? Расскажи мне.

– Ничего, – прошептала я.

– Дана, ты не можешь мне врать, понятно? Я тебе все рассказываю, и ты мне все рассказывай. Только так мы сможем со всем справиться, детка. Нужно передавать друг другу все, что знаем.

Она слегка меня встряхнула: не слишком сильно, чтобы не напугать, но достаточно, чтобы привлечь внимание.

– Он сказал, что я – это секрет.

Мама притянула меня к себе и крепко обняла, скрестив руки прямо за спиной. Ее волосы окутали меня, как волшебный занавес. Никогда не забуду запаха ее объятий.

– Вот говнюк, – не сдержалась она. – Я люблю его, но, возможно, когда-нибудь придется его убить.

На следующее утро мама велела мне надеть зелено-желтое платье, которое я надевала для школьной фотографии полтора месяца назад, до того, как выпали зубы. Потом заплела мне волосы и стянула их гладкими резинками, обула жесткие лакированные туфли. Мы сели в старый «Бьюик» моей крестной: мама одолжила его на день.

– Куда мы едем?

Она свернула с Гордон-роуд.

– Хочу тебе кое-что показать.

Я ощупывала языком гладкую пустоту там, где были красивые зубы, и ждала, что мама еще что-нибудь скажет. Но она больше ничего не уточнила на тему, куда мы едем, вместо этого попросила перечислить слова на «-очка», которые нам задали учить.

– Б-о-ч-к-а получается бочка, д-о-ч-к-а получается дочка.

Я назвала все до «т-о-ч-к-а получается точка». К тому времени мы подъехали к маленькой розовой школе в обрамлении зелени. Дальше по улице расположился парк Джона Уайта. Мы долго сидели в машине, пока я рассказывала домашнее задание. Мне нравилось так перед ней выступать. Я посчитала от одного до ста, а потом спела Frère Jacques [1].

Когда компания ребят высыпала во двор маленькой школы, она подняла палец, прервав мое пение.

– Открой окно и выгляни наружу, – велела мама. – Видишь пухлую девочку в синих джинсах и красной блузке? Это Шорисс.

Я нашла девочку среди других детей, выстроившихся в ряд. Тогда Шорисс была совершенно обыкновенной: волосы завязаны в два маленьких пушистых хвостика спереди, а более короткие пряди сзади заплетены в несколько тугих косичек.

– Посмотри, – сказала мама. – У нее волос-то почти нет. Когда она вырастет, станет толстой, как мама. И наверняка не знает слов на «-очка» и не может спеть песню на французском.

Я проворчала:

– У нее все зубы на месте.

– Это пока. Ей тоже пять лет, так что они, наверное, уже шатаются. Но кое-чего ты не можешь заметить. Она родилась раньше срока, так что у нее проблемы со здоровьем. Врач вставлял ей пластиковые трубки в уши, чтобы туда не попала инфекция.

– Но Джеймс любит ее. Она не секрет.

– Джеймс дал обещание ее маме, и это моя проблема, а не твоя, понятно? Джеймс любит тебя так же сильно, как Шорисс. Будь у него побольше ума, любил бы тебя сильнее. Ты умнее, воспитаннее и у тебя волосы гуще. Но получилось так, что он вас любит одинаково, и этого достаточно.

Я кивнула. По телу разливалось облегчение. Все мышцы расслабились. Даже стопы в лакированных туфельках обмякли.

– Я секрет? – спросила я.

– Нет, – ответила она, – просто о тебе никто не знает. Та девочка даже не подозревает, что у нее есть сестра. А ты знаешь все.

– Все знает Бог, – вставила я. – Он держит весь мир в Своих ладонях.

– Это так, – сказала мама. – И мы тоже.

2

Такая подкрадывающаяся любовь

Это не была любовь с первого взгляда, по крайней мере, для мамы. Встретив отца, она не почувствовала всплеска гормонов или изменения в сердечном ритме и всем теле. Не поймите меня неправильно: конечно, это была настоящая любовь, но только не похожая на разряд молнии. Любовь как молния была у мамы в первом браке, который продлился всего девятнадцать месяцев. С моим отцом была подкрадывающаяся, которая просачивается незаметно: не успеешь опомниться, и вы уже семья. Она говорит, что любовь как у них возникает на божественном уровне, поэтому на нее не распространяются законы штата Джорджия.

Такое поневоле будешь уважать.

Работу упаковщицей подарков нельзя назвать профессией мечты, но мама никогда не думала о профессиях. Она хотела выйти замуж, и ее краткое знакомство с браком принесло только разочарование. Найти новую мечту было не так-то просто: мама не знала, с чего начать.

В детстве она по большей части тщетно мечтала, что ее мама вернется. Флора, моя бабушка, сбежала, когда девочке было всего три месяца. Шесть дней Флора оборачивала грудь капустными листьями, чтобы молоко ушло, а потом в одно воскресенье перед церковью просто взяла и исчезла. Ушла в чем была. С собой взяла только деньги, которые выиграла в лотерею. «Ни записки, ничего. Просто ушла». Эту историю мама рассказывала особым тоном, и я жалела, что меня не назвали в честь бабушки-дикарки. Вместо этого я получила имя Дана Ленн, как тонкая отсылка к имени мамы, Гвендолен.

К тому моменту, как Джеймс увидел ее в магазине «Дэвидсонс», она лишилась и отца. Дедушка отрекся от дочери из-за того, что та ушла от мужа, Клэренса Ярборо. Дедушка работал на Ярборо-старшего и из-за такого скандала мог легко потерять работу, но отречение произошло не только поэтому. Мамин поступок доказывал, что она ничем не лучше бабушки, Флоры. Мама говорит: оглядываясь назад, она видит, что бросила Клэренса без достаточно веских оснований, но и замуж за него выходила без особых на то причин. И признается, что сделала это, потому что он был симпатичный и богатый (младший сын в семье красивых владельцев похоронного бюро) и потому что пригласил ее на танец на выпускном после восьмого класса. Через пять лет она стала его женой. Через семь – развелась, переехала в общежитие и полюбила женатого мужчину. Через восемь родилась я.

Родители познакомились спустя месяц после смерти доктора Мартина Лютера Кинга-младшего. Тогда все было подернуто серостью. Его гроб выставили для церемонии прощания возле колледжа Спелмана. Мама хотела туда попасть, но очередь была настолько огромная, что она подумала о бессмысленности такого долгого стояния, поэтому ушла. Вернувшись за стойку упаковщицы, мама чувствовала, будто ее обманули: Кинга убили, прежде чем ее жизнь успела устаканиться и до того, как она успела проникнуться величием этого человека. Но кого можно в этом упрекнуть, кроме себя самой? Мама ощущала нечто вроде вины, потому что ей досталась такая хорошая должность –