Свет – это мы - Мэтью Квик Страница 4

В общем, сразу после трагедии, когда вас всех увезли в больницу, я отправился на допрос в полицейский участок. Я, разумеется, отказался от своих прав, потому что был ни в чем не виновен. Дарс подтвердила, что все в порядке. Поэтому я позволил вежливой женщине в форме сфотографировать мои окровавленные руки и взять пробы из-под ногтей, а потом – в комнате, где на меня была направлена видеокамера, – рассказал следователям и работникам полиции, что именно произошло в кинотеатре «Мажестик». Естественно, о том, что Дарс, Леандра и еще пятнадцать человек обернулись ангелами, я умолчал, но в остальном все, что я говорил, было стопроцентной истиной.

Мне понадобилось сейчас не меньше часа, чтобы припомнить следующую деталь, но потом меня вдруг осенило. С одним из полицейских я занимался, когда он был еще подростком. Он смотрел на меня как-то иначе. Все остальные как бы сторонились меня в страхе от тех слов, которые вылетали у меня изо рта, но в глазах Бобби я читал одобрение и поддержку. Несколько раз во время допроса он сказал: «Мистер Гудгейм очень помог мне в школе. Если бы не он, я вряд ли дотянул бы до выпуска». Не знаю, почему он это повторял, но мне это очень помогло. А когда я закончил свидетельствовать, Бобби заявил, что я вел себя героически, а присутствующим полицейским это не понравилось, скорее всего потому, что их учили подходить к расследованиям объективно и не торопиться с выводами, и это, несомненно, очень хороший принцип. Но все равно я был благодарен Бобби за то, что он встал на мою сторону и сразу понял, что факты совершенно недвусмысленно объясняют, почему у меня все руки в крови.

Когда допрос под видеозапись закончился, я, к своему удивлению, обнаружил в приемной полицейского участка Джилл, которая кричала, что меня нельзя допрашивать вне присутствия адвоката, и тогда я сказал ей, что все в порядке, потому что я ни в чем не виновен.

– Мы сейчас же тебя отсюда достанем, – сказала Джилл. Это показалось мне странным, потому что кроме нее в участок никто не пришел, и я не понял, зачем ей нужно было использовать местоимение множественного числа.

Когда мы сели в ее пикап, в котором на полную работал обогреватель, она долгое время не включала передачу, а потом посмотрела на меня и сказала: «Дарс правда больше нет?»

Поскольку Дарси взяла с меня, еще там, в кинотеатре, обет молчания, я не знал, как ответить на этот вопрос, поэтому я просто уставился вниз, на свои руки, но Джилл поняла это превратно – будто бы моя жена и впрямь убита и потому больше не существует, что, как я Вам уже сказал, не является истиной. Тогда она начала рыдать. Ее так трясло, что я испугался, не задохнется ли она до смерти, так что я схватил ее и, надеясь остановить ее кашель, прижал крепко к себе, и у меня получилось, хотя прошло не меньше тридцати минут, прежде чем она начала успокаиваться. В какой-то момент я начал гладить ее по волосам, которые пахли жимолостью, и повторять, что все хорошо, поскольку все и в самом деле было хорошо, хотя я и не имел права объяснить ей, почему именно.

Джилл осталась на ночь у нас дома, а потом в каком-то смысле неофициально переселилась ко мне. Она закрыла «Кружку» на весь декабрь, чтобы сопровождать меня на семнадцать пересекающихся по времени похорон, и умело отбивала любые попытки расспрашивать меня о том, о чем мне не хотелось бы говорить. Журналисты скоро начали от нее шарахаться. Джилл также успешно справилась и с моей матерью во время похорон Дарси, что – как, я уверен, Вам будет приятно слышать – помогло и мне самому совладать со своими материнскими комплексами. Стоило моей матери предпринять попытку зажать меня на поминках в углу, как Джилл тут же заявляла: «Прошу прощения, миссис Гудгейм, но мне необходимо позаимствовать Лукаса на пару минут». А стоило маме сказать: «Но я же его мать!», как Джилл делала вид, что ничего не услышала, и утаскивала меня за руку. Когда мама еще только собиралась лететь сюда из Флориды, именно Джилл сказала ей, что остановиться ей лучше в гостинице, а не у меня – мне такой вариант даже и в голову не приходил.

Не знаю, как я смог бы выдержать все эти похороны, если бы Джилл не была рядом. И когда я никак не мог заставить себя снова войти в школу, она меня очень поддержала. Она, как и другие, повторяла, что я уже и так помог многим подросткам и что теперь настало время помочь самому себе – очень доброе отношение, которое немного помогло мне не так стыдиться своей хандры.

Трудности случились, когда Джилл попыталась продуманно облегчить мой траур.

Началось все месяца примерно через четыре после трагедии, как раз незадолго до того, как полицейский Бобби по Вашей просьбе мягко дал мне понять, что если я не прекращу каждую пятницу стучать в дверь Вашего кабинета и заглядывать в окна, то он меня арестует. Мы с Джилл сидели за нашим (моим и Дарси) кухонным столом и ели сэндвичи с салатом из тунца, которые она принесла со смены в «Кружке», и тут Джилл сказала: «Мне кажется, нам с тобой неплохо было бы уехать на пару дней. А точнее, на первую неделю мая». Когда я спросил, почему вдруг, она напомнила мне, что третьего мая исполняется годовщина нашей с Дарси свадьбы, двадцать пятая. Джилл знала об этом, поскольку была на свадьбе подружкой невесты. Ее предложение меня поставило в тупик. Я хотел провести годовщину с Дарси, но Джилл была уверена, что Дарси умерла, потому-то она и проводила теперь так много времени у нас дома. Джилл хотела увезти меня куда-нибудь, где я не бывал вместе с Дарси, и таким образом притупить боль моей потери, что с ее стороны было очень мило. Я сказал, что подумаю, но позже ночью, когда я и Дарси встретились в нашей спальне за запертой дверью, Дарс сказала: «Поедешь обязательно!»

– Но я хочу провести нашу двадцать пятую годовщину с тобой, а не с твоей лучшей подругой, –