Сердце - Малин Кивеля Страница 4

У неба словно осталось всего два цвета: черный и красный. Вечерами я отмечала их наличие, прежде чем опустить штору и замкнуть наш белый кокон.

На дне пакета с вещами я нашла карандаш.

Сейчас в воздухе кружит пыль, блестит, покрывает все поверхности, слой за слоем. В трубах воет ветер. Ветер во всех трубах, и соседская собака. Пахнет остывающим на кухне кофе и бензином с большой дороги. Молочно-белый туман – или это окно запотело? Пар над чашкой чая или дым из трубы за окном. Однако этот туман быстро растает, обернется чем-то другим; еще раннее утро.

Тогда мы сидели, затаив дыхание, в сиреневом свечении аппарата УЗИ, и датчик скользил по телу младенца, которому было три дня. За два дня до того мы вернулись домой из роддома. А теперь приехали обратно – правда, в другую часть больничного организма, ближе к заливу. За окном уже стемнело, столбик термометра стремительно падал, в воздухе парили сухие снежинки. Рано утром мы приехали на дополнительный контроль, и с тех пор нас так и водили из кабинета в кабинет. Что-то было не так. Клаус сливался со стенами, я не помню его присутствия, я занимала собой всё пространство, я плакала, я брала младенца на руки, у Клауса перехватывало дыхание.

Стеллаж с DVD: «Телепузики» и «Крот». Постер с динозаврами. Дефибриллятор. Над кушеткой – мобиль со шнурком, за который дергали, чтобы отвлечь от обследования младенцев постарше. Аппарат УЗИ то и дело отлаживал сигнал.

В тот раз я шла вдоль замерзшей воды, и лед нарос такой толстый, что по нему могли ехать машины, такого давно не было, и я повторяла про себя название. Никак не ложился на память порядок букв. Я и вправду не могла запомнить название. Этой болезни, отклонения – врожденного. Название которого всё повторяли и повторяли. В палате, в кабинете УЗИ, в мерцании аппарата. Отклонения, которое возникло не из-за моего возраста или стресса, не из-за глотка сидра на седьмой неделе беременности или компонентов увлажняющего крема, не из-за расстройства пищевого поведения в подростковом возрасте, не из-за ибупрофена, не из-за моего изначально неоднозначного отношения к этой беременности. Просто данность. Не зависящая от возраста отца или того, что я ела или не ела, или от того, что я решила родить третьего ребенка, хотя у меня уже было двое других, здоровых. Дело было не в тяжелых металлах, которые поступили в кровь из жира, когда я сильно похудела в начале беременности, и не в генах, и не в прививке от гриппа, которую меня уговорили сделать на восьмом месяце. Скорее всего, и не в простуде, от которой я страдала с третьей по десятую неделю. Однако в какой-то момент возникла предрасположенность, и что-то – что-то иное – позволило отклонению развиться. Причины и сроки случившегося установить невозможно, это подчеркивалось особо. В брошюре, лежавшей возле кабинета, я прочла, что американские ученые обнаружили четкую связь между злоупотреблением кокаином у матери и данным заболеванием. В моем случае не годилось и это объяснение. В другой брошюре писали, что отклонение часто приводит к летальному исходу. Высокий риск тромбоза. Но что имелось в виду? До операции или после?

В тот раз я не мерзла, хотя газетные заголовки трубили о самой холодной зиме за последние десятилетия. О глобальном потеплении думать было некогда, меня занимали совсем другие вещи. Я надевала две кофты, организм вырабатывал гормоны. Мое тело словно обволокла пленка, из-под которой ощущения доносились слабо; внимание было сосредоточено на вещах более важных, чем температура тела. Но и совсем не замечать ее было нельзя. Может, в детских палатах жарко топили, заботясь о крошечных пациентах, а может, просто отдавали дань нашей традиции: зимой батареи должны быть раскаленными, и точка. По ночам пижама промокала от пота. Иногда я просыпалась от того, что сырая ткань холодила кожу, – порой дважды, трижды за ночь. С волос капало, будто я намочила голову под краном. Я лежала, чувствуя, что лучше встать, но упрямо старалась снова уснуть. Наконец, меня начинало трясти так, что дальше лежать становилось невозможно. Зубы выбивали дробь, и я, наконец, поднималась, стягивала с матраса промокшее белье и выходила в слабо освещенный коридор. Ночная сестра за стеклянной перегородкой бросала усталый взгляд на мою жалкую фигуру и снова отворачивалась к своей чашке с кофе. Я брала сухое белье из шкафа, который мне показали в первый вечер, натягивала пододеяльник, простыню, наволочку. Мокрые, холодные тряпки кучей сваливала на полу. Наверное, уборщики забирали их еще до моего пробуждения – утром белья на полу не было. После прошлых родов я тоже сильно потела, избавляясь от лишней жидкости, но на этот раз происходило нечто сверхъестественное. Может, я и вправду болела. Может, меня трясло в лихорадке?

Наконец, мне сказали, что белье и пижамы следует приносить из дома, что больничными пользоваться бесконечно нельзя. Они только на первые дни, когда никто не знает, как долго придется оставаться в больнице и когда представится возможность съездить за вещами.

Мой мир – наполовину сон. Я не знаю, просыпаюсь ли вообще – а раньше знала. Никогда в жизни столько не спала, больше ничего не могу – только спать. Остальные способности дремлют или исчезли вовсе. И никогда в жизни я столько не бдела – перед экраном, перед окном, у кровати. Бдение над живыми. Время словно замедлилось или течет в разных плоскостях. Как будто я вдруг стала сосудом, через который течет время. Когда я погружаюсь в сон, он тяжел, а грезы чудны. Сновидения о влюбленностях начались, как только младенца после операции перевели в реанимацию. Туда меня не пускали, так что я вернулась домой и тут же заболела кишечным гриппом, ангиной и герпесом, который обсыпал губы, нос, щеки и брови, грозя добраться до глаз, а через них проникнуть в мозг. В снах я то и дело попадала в щекотливые ситуации с участием бывших возлюбленных или других людей, которые, очевидно, когда-то казались мне привлекательными. Каждый новый объект влечения заставал врасплох. Являлись знакомые из прошлого, порой очень отдаленного, забытого, и вовсе не те, что когда-то произвели неизгладимое впечатление или сыграли важную роль в моей жизни. Иногда это были известные люди, да и те – не самые красивые